Фёдор Достоевский - Бесы

• Название: Бесы
• Автор: Фёдор Достоевский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-019318-1, 5-17-013353-7, 5-271-06650-9, 5-271-05609-0

---

Очень худо было и то, что хозяева тоже стали беспокоиться, ворчали и приставали к Софье Матвеевне. Она им уплатила и постаралась показать деньги; это смягчило на время; но хозяин потребовал «вид» Степана Трофимовича. Больной с высокомерною улыбкой указал на свой маленький сак; в нём Софья Матвеевна отыскала его указ об отставке или что-то в этом роде, по которому он всю жизнь проживал. Хозяин не унялся и говорил, что «надо их куда ни на есть принять, потому у нас не больница, а помрёт, так ещё, пожалуй, что́ выйдет; натерпимся». Софья Матвеевна заговорила было и с ним о докторе, но выходило, что если послать в «губернию», то до того могло дорого обойтись, что, уж конечно, надо было оставить о докторе всякую мысль. Она с тоской воротилась к своему больному. Степан Трофимович слабел всё более и более.

— Теперь прочитайте мне ещё одно место… о свиньях, — произнёс он вдруг.

— Чего-с? — испугалась ужасно Софья Матвеевна.

— О свиньях… это тут же… ces cochons…[297] я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально.

Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять:

«Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы вышедши из человека вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее, и пришедши к Иисусу нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им как исцелился бесновавшийся».

— Друг мой, — произнёс Степан Трофимович в большом волнении, — savez-vous, это чудесное и… необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения… dans ce livre…[298] так что я это место ещё с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль; une comparaison[299]. Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Oui, cette Russie, que j’aimais toujours[300]. Но великая мысль и великая воля осенят её свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… et les autres avec lui[301], и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»… и будут все глядеть с изумлением… Милая, vous comprendrez après[302], а теперь это очень волнует меня… Vous comprendrez après… Nous comprendrons ensemble[303].

С ним сделался бред, и он наконец потерял сознание. Так продолжалось и весь следующий день. Софья Матвеевна сидела подле него и плакала, не спала почти совсем уже третью ночь и избегала показываться на глаза хозяевам, которые, она предчувствовала, что-то уже начинали предпринимать. Избавление последовало лишь на третий день. На утро Степан Трофимович очнулся, узнал её и протянул ей руку. Она перекрестилась с надеждою. Ему хотелось посмотреть в окно: «Tiens, un lac[304], — проговорил он, — ах, Боже мой, я ещё и не видал его…» В эту минуту у подъезда избы прогремел чей-то экипаж и в доме поднялась чрезвычайная суматоха.

III

То была сама Варвара Петровна, прибывшая в четырёхместной карете, четверней, с двумя лакеями и с Дарьей Павловной. Чудо совершилось просто: умиравший от любопытства Анисим, прибыв в город, зашёл-таки на другой день в дом Варвары Петровны и разболтал прислуге, что встретил Степана Трофимовича одного в деревне, что видели его мужики на большой дороге одного, пешком, а что отправился он в Спасов, на Устьево, уже вдвоём с Софьей Матвеевной. Так как Варвара Петровна, с своей стороны, уже страшно тревожилась и разыскивала как могла своего беглого друга, то об Анисиме ей тотчас же доложили. Выслушав его и, главное, о подробностях отъезда в Устьево вместе с какою-то Софьей Матвеевной в одной бричке, она мигом собралась и по горячему следу прикатила сама в Устьево. О болезни его она ещё не имела понятия.

Раздался суровый и повелительный её голос; даже хозяева струсили. Она остановилась лишь осведомиться и расспросить, уверенная, что Степан Трофимович давно уже в Спасове; узнав же, что он тут и болен, в волнении вступила в избу.

— Ну, где тут он? А, это ты! — крикнула она, увидав Софью Матвеевну, как раз в ту самую минуту показавшуюся на пороге из второй комнаты; — я по твоему бесстыжему лицу догадалась, что это ты. Прочь, негодяйка! Чтобы сейчас духа её не было в доме! Выгнать её, не то, мать моя, я тебя в острог навек упрячу. Стеречь её пока в другом доме. Она уже в городе сидела раз в остроге, ещё посидит. И прошу тебя, хозяин, не сметь никого впускать, пока я тут. Я генеральша Ставрогина и занимаю весь дом. А ты, голубушка, мне во всём дашь отчёт.

Знакомые звуки потрясли Степана Трофимовича. Он затрепетал. Но она уже вступила за перегородку. Сверкая глазами, подтолкнула она ногой стул и, откинувшись на спинку, прокричала Даше:

— Выйди пока вон, побудь у хозяев. Что́ за любопытство? Да двери-то покрепче затвори за собой.

Несколько времени она молча и каким-то хищным взглядом всматривалась в испуганное его лицо.

— Ну, как поживаете, Степан Трофимович? Каково погуляли? — вырвалось вдруг у неё с яростною иронией.

— Chère, — залепетал не помня себя Степан Трофимович, — я узнал русскую действительную жизнь… Et je prêcherai l’Evangile…[305]

— О бесстыдный, неблагородный человек! — возопила она вдруг, сплеснув руками. — Мало вам было осрамить меня, вы связались… О, старый, бесстыжий развратник!

— Chère…

У него пресёкся голос, и он ничего не мог вымолвить, а только смотрел, вытаращив глаза от ужаса.

— Кто она такая?

— C’est un ange… C’êtait plus qu’un ange pour moi[306], она всю ночь… О, не кричите, не пугайте её, chère, chère…

Варвара Петровна вдруг, гремя, вскочила со стула; раздался её испуганный крик: «воды, воды!» Он хоть и очнулся, но она всё ещё дрожала от страху и бледная смотрела на исказившееся его лицо: тут только в первый раз догадалась она о размерах его болезни.

— Дарья, — зашептала она вдруг Дарье Павловне, — немедленно за доктором, за Зальцфишем; пусть едет сейчас Егорыч; пусть наймёт здесь лошадей, а из города возьмёт другую карету. Чтобы к ночи быть тут.

Даша бросилась исполнять приказание. Степан Трофимович смотрел всё тем же вытаращенным, испуганным взглядом; побелевшие губы его дрожали.

— Подожди, Степан Трофимович, подожди, голубчик! — уговаривала она его как ребёнка; — ну подожди же, подожди, вот Дарья воротится и… Ах, Боже мой, хозяйка, хозяйка, да приди хоть ты, матушка!

В нетерпении она побежала сама к хозяйке.

— Сейчас, сию минуту эту опять назад. Воротить её, воротить!

К счастию, Софья Матвеевна не успела ещё выбраться из дому и только выходила из ворот с своим мешком и узелком. Её вернули. Она так была испугана, что даже ноги и руки её тряслись. Варвара Петровна схватила её за руку, как коршун цыплёнка, и стремительно потащила к Степану Трофимовичу.

— Ну, вот она вам. Не съела же я её. Вы думали, что я её так и съела.

Степан Трофимович схватил Варвару Петровну за руку, поднёс её к своим глазам и залился слезами, навзрыд, болезненно, припадочно.

— Ну успокойся, успокойся, ну голубчик мой, ну батюшка! Ах, Боже мой, да ус-по-кой-тесь же! — крикнула она неистово. — О, мучитель, мучитель, вечный мучитель мой!

— Милая, — пролепетал наконец Степан Трофимович, обращаясь к Софье Матвеевне, — побудьте, милая, там, я что-то хочу здесь сказать…

Софья Матвеевна тотчас же поспешила выйти.

— Chérie… chérie…[307] — задыхался он.

— Подождите говорить, Степан Трофимович, подождите немного, пока отдохнёте. Вот вода. Да по-дож-ди-те же!

Она села опять на стул. Степан Трофимович крепко держал её за руку. Долго она не позволяла ему говорить. Он поднёс руку её к губам и стал целовать. Она стиснула зубы, смотря куда-то в угол.

— Je vous aimais![308] — вырвалось у него наконец. Никогда не слыхала она от него такого слова, так выговоренного.

— Гм, — промычала она в ответ.

— Je vous aimais toute ma vie… vingt ans![309]