Елена Серебровская - Начало жизни

• Название: Начало жизни
• Автор: Елена Серебровская
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Детская проза
• Год: 1955

"Начало жизни" — первая книга трилогии "Маша Лоза". Формирование характера советской женщины — детство, юность, зрелость главной героини Маши Лозы — такова сюжетная канва трилогии. Двадцатые, тридцатые годы, годы Великой Отечественной войны — таков хронологический охват ее. Дружба, любовь, семья, чувства интернациональной солидарности советского человека, борьба с фашизмом — это далеко не все проблемы, которые затрагивает Е. П. Серебровская в своем произведении.

---

— Про́лески, про́лески!

Цветов так много, что скоро у каждого на руках — целый сноп нежных первых цветов. Они очень хрупки, легко ломаются, но их так много, что никто не в обиде. Каждый набирает столько, сколько может унести.

И вот она стоит в дверях своей квартиры, счастливая, с охапкой цветов в руках. Ноги мокры по колено, кончик носа загорел на весеннем прилипчивом солнце. Есть хочется до невозможности. Всё пойдет в ход, — и борщ, и пирог с капустой, и жареная картошка!

Маша рассовывает цветы в кувшин, в стаканы, банки. А что, если… Конечно, они засмеются, дежурные студенты на ферме, но она…

Маша берет пучок подснежников и голубой кувшин. «Я за молоком схожу», — торопливо объясняет она няне. На ферме ей наливают молока. «Петруся» нет. Она заглядывает в другие, дальние стойла: коровы жуют жвачку, «Петруся» нет. Ну, пускай! Может, придет? И тогда увидит…

Она быстро засовывает пучок подснежников за портрет Карла Маркса, висящий над столиком, где дежурный записывает удои и результаты анализа. И — бегом домой. Второпях она чуть не налетает на «Петруся» — он идет на свое дежурство.

— Ого! Ты меня когда-нибудь с ног собьешь, — говорит «Петрусь», а она, довольная, сияя, летит домой. В воротах фермы ее провожает доброй усмешкой какой-то студент, видевший, как она несла цветы. Кому они? Не всё ли равно! Девчонка…

Клуб был святилищем, он стал много значить в Машиной жизни. Она смотрела все пьесы, которые там шли: и придуманные местными доморощенными авторами, и классические, и инсценировку «Тараса Бульбы», где Дымко-«Петрусь» играл чернобрового Андрия и тоже погибал от руки отца, только уж не за хорошие дела, а за плохие — за измену.

Библиотека помещалась, в широкой светлой комнате с высоким деревянным потолком. По стенам стояли полки с книгами, они подымались к потолку; и когда библиотекарша хотела достать «Вечера на хуторе близь Диканьки», она подставляла лесенку. В углу комнаты, на круглой колонке красовался белый мраморный бюст хитрой старушки, похожей на Машину няню Татьяну Дмитриевну. Маша не вытерпела, пробралась поближе и прочитала надпись на круглой колонке: это был французский писатель Вольтер.

Порядок в библиотеке поддерживала Мина Александровна, маленькая женщина с тяжелой прической и усталыми провалившимися глазами. Это она писала формуляры, выдавала книги и настойчиво напоминала о сроке их возвращения. Она даже иногда грозила читателям, не возвращавшим книги, но этих угроз никто не боялся. Когда ей возвращали зачитанного «Рудина» с загнутыми уголками и оторванным корешком, она смотрела почти с ненавистью на неряшливого читателя:

— Ведь это же ваше, это же народное достояние! Вам не совестно?

Читатель в валенках и старой гимнастерке сначала глядел удивленно. Потом, начиная понимать слова библиотекарши, он мрачнел и смущенно молчал. Ему действительно становилось совестно.

Сегодня в библиотеке было как-то особенно весело. Солнце било в широкое окно. На столе библиотекарши, как и у Маши дома, стоял стакан с голубыми подснежниками. Солнце играло в стакане, цветы казались прозрачными, а зеленые длинные листики сами излучали свет. Но когда Маша вошла в комнату, Нины Александровны в библиотеке не было. Маша удивилась. Она уже не первый раз приходила в библиотеку и всегда заставала Нину Александровну на посту. Правда, сначала она не хотела выдавать книги девочке, но Маша сказала, что берет «Робинзона Крузо» для отца — так научили дома… Книгу она вернула в полном порядке, чем и завоевала уважение библиотекарши.

В комнате никого не было, но дверь в театральный зал была приоткрыта, и оттуда доносилась музыка. Играли на пианино. Играли что-то удивительное, легкое и красивое. Это был безусловно не «Чижик пыжик», не «Хаз-Булат удалой» и не «Мой костер в тумане светит», которые Маша слышала каждый вечер, стоя под окном квартиры профессора Маркевича. Его изнывающая в одиночестве дочь Риточка извлекала из разбитого рояля всегда одни и те же мотивы. Это была другая музыка, красивая музыка, — больше ничего Маша понять не могла. Опершись о библиотечный столик, она смотрела на светящиеся подснежники и слушала музыку. На столе рядом с цветами стоял пустой стакан с чаинками на дне, и лежал недоеденный ломоть ржаного хлеба, чуть заметно помазанный яблочным повидлом.

Но вот музыка кончилась и в двери, ведущей со сцены в библиотеку, показалась знакомая фигура в синем халатике. Увидев Машу, женщина на минуту остановилась. Лицо ее покрылось красными пятнами, она быстро подошла к своему столику и еще более покраснела, заметив, что хлеб лежал очень близко от раскрытой книги, и крошки могли ее испачкать. И главное, не следовало бросать библиотеку ни на минуту.

— Что тебе дать? — спросила она быстро, приняв из рук Маши прочитанную книжку.

— Дайте мне «Дон Кихота» писателя Сервантеса, — твердо ответила Маша.

Перебирая пальцами корешки книг, библиотекарша неожиданно спросила девочку:

— Ты любишь музыку?

Маша сконфузилась. Она не знала, любит ли музыку, ее никогда об этом не спрашивали. Однако надо было отвечать, и она сказала:

— Красивую музыку люблю.

— А какая же это — красивая?

— Ну, как сейчас играли, — сказала Маша и лицо ее загорелось. Хотела сказать «вы играли», но не решилась, — а вдруг это играл кто-нибудь другой?

— А-а… Это вальс Брамса, — сказала Нина Александровна. Маша вышла, боясь поднять голову. Нечаянно подслушанная музыка еще звучала в ушах.

* * *

Весна за городом совсем не то, что весна в городе. Всё здесь начинает дышать, шевелиться, подставлять солнцу то один бочок, то другой. Каждый прутик выпускает зеленые пупырышки, из которых тихонько, но настойчиво выворачиваются, распрямляясь, листья. Вокруг каждого пенька в лесу прорастают молодые побеги, каждое растение готовится цвести. В деревне и птицы громче поют, и по земле бегает всякая мелкая живность: муравьи, жуки, всевозможные живые существа. Жизнью дышат воды маленькой речки и берега заросшего пруда.

Но как в городе, так и в деревне весною в один праздничный день люди выставляют красные флаги. Это Маша замечает не первый год. Этот праздник называется Первое мая, недаром сегодня все оделись как можно лучше!

Маша тоже оделась в новое платье, красное с белым горошком. На голове у нее белая пикейная панамка, на ногах веревочные туфли маминого производства. Маша ведет за руку четырехлетнего Севу, который то и дело задает вопросы:

— А куда мы поедем?

— Мы поедем на митинг, там будет много людей, все будут говорить речи и радоваться, что сегодня праздник.

— А куда нас повезут?

— На первомайский митинг, к сельсовету. Привезут, — увидишь.

— А на чем нас повезут?

Маша подводит брата к дому комиссара. Здесь уже стоит линейка, запряженная парой старых, тихого нрава лошадок. На линейке сидят Лида и человек шесть ребят.

— Мы поедем на линейке, — говорит Маша брату и подсаживает его. Линейка сделана из круглых точеных палок, между ними дырки и Маша боится, чтоб Сева не сунул туда ногу. Им подкладывают сена, становится мягко и хорошо.

Возница — студент ветеринарного факультета — взмахивает кнутом, и лошади трогаются. Мимо ребят несется роща в зеленой дымке молодой листвы, блестит сквозь зеленые ветви излучина реки, бегут мимо хаты, чисто побеленные перед праздником.

У сельсовета все сходят. Ноги затекли от неудобного сидения, хочется размяться. Маша бегает с другими ребятишками. Кто-то останавливает их: «Потише вы!», и начинается митинг.

На крыльцо, один за другим, всходят крестьяне и говорят. Они говорят о советской власти, о свободе, о справедливости. Среди других подымается на крыльцо-трибуну какой-то поджарый, длинноволосый крестьянин в поддевке тонкого сукна. Он тоже хвалит советскую власть, но его перебивают почему-то, над ним посмеиваются. Не верят.

Маше непонятно, почему не верят, почему не дают ему сказать. Говорит он хорошо, никого не ругает. Понять этих взрослых невозможно. Маша отходит в сторону, где бегает группа деревенских ребят.