Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

• Название: Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
• Автор: Пьер Мариво
• Издательство: Фирма «Барс», ТОО «Иолос»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-86237-004-8

Роман «Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***» (1731–1741) принадлежит перу крупнейшего представителя французской психологической прозы Пьера Карле де Шамблена де Мариво (1688–1763). Это история безродного найденыша, совсем юной девушки, которая, вступая в жизнь, сталкивается с вожделением, завистью и эгоизмом населяющих ее людей, но благодаря врожденному благородству выходит победительницей из самых сложных и запутанных ситуаций.

---

Госпожу Дютур напугало мое бурное негодование, она никак этого не ожидала и рассчитывала только пристыдить меня.

— Боже мой, Марианна,— заговорила она, когда ей удалось вставить слово,— ведь можно же ошибиться. Успокойтесь, я жалею, что так сказала. (Ведь мой порыв оправдывал меня, мое возмущение свидетельствовало, что я невиновна.) — Ну, успокойтесь, детка.

Но я все не могла угомониться и во что бы то ни стало хотела уехать.

Наконец она втолкнула меня в маленькую комнатку и заперлась там со мною; а там я наговорила еще столько гневных слов, что силы мои иссякли, я уже не могла говорить и лишь плакала; никогда я не проливала столько слез, и добрая женщина, глядя на меня, тоже заплакала от всего сердца.

Тут пришла Туанон и позвала нас обедать, и так как эта девица всегда была согласна в чувствах со всеми, то видя, что мы плачем, и она заплакала; а я после обильно пролитых слез, растроганная ласковыми словами, которые мне говорили обе утешительницы, успокоилась и все позабыла.

Хорошие деньги, которые господин де Клималь платил за мое содержание, пожалуй, несколько поспособствовали умиленному раскаянию госпожи Дютур в том, что она обидела меня; больше всего ее, несомненно, огорчило и восстановило против меня то, что белье было куплено не у нее. За обедом, заговорив совсем другим тоном, она сама мне сказала, что если господин де Клималь влюбился в меня, как это явствует из его поведения, следует этим воспользоваться.

— Послушайте, Марианна,— говорила мне она,— на вашем месте я бы знала, как поступить, ведь у вас ничего нет, вы так бедны и даже лишены утешения иметь родителей,— на вашем месте я бы принимала все подарки господина де Клималя, вытянула бы из него все, что можно.

Любви я бы ему не подарила, боже сохрани! Честь должна быть на первом месте, и я не такая женщина, чтобы говорить иначе,— вы же сами видите. Одним словом, вертитесь, как хотите, но добродетель важнее всего, и я до самой смерти буду так думать. Но это не значит, что мы должны выбрасывать то, что нашли; в жизни можно ко всему приноровиться. Вот взять, к примеру, вас и господина де Клималя. Да неужели же сказать ему: «Убирайтесь вон!»? Нет, конечно. Он в вас влюбился, вы в этом не виноваты — все эти ханжи выкидывают такие фортели. Не мешайте ему, пусть любит вас, а вы свое дело делайте. Пусть он покупает вам тряпки — берите, раз за них заплачено. Станет вам денег давать, не будьте дурочкой, преспокойно подставляйте руку. Куда уж вам важничать! А вот если он потребует любви, тут смотри в оба, веди ловкую игру, говори ему, что все придет в свое время. Посулами да проволочками далеко можно завести. Во-первых, скажите, что нужно, мол, время, чтобы вам его полюбить, а потом сделайте вид, будто уже начинаете его любить, но, дескать, дайте срок, чтобы любовь разгорелась; а потом, когда он вообразит, что завоевал ваше сердце, разве вы не можете укрыться за стеной добродетели? Разве девушка не должна защищаться? У нее найдется множество оправданий и отговорок. И как она умеет клеймить все зло греховных страстей! А время идет и идет, подарки она получает и получает, и если воздыхатель в конце концов возмутится, пусть помалкивает, девица сумеет разгневаться похуже, чем он, и еще возьмет и даст ему отставку. А что подарено, то подарено. Что ни говори, милей подарков нет ничего! Если бы люди ничего не Дарили, они бы в целости все сохранили. Эх, кабы за мной стал ухаживать ханжа, уж я бы так устроила, что он веки вечные носил бы мне подарочки, и я бы ни разу так и не сказала бы ему: «Довольно! Остановитесь!»

Простодушие и благожелательность, с которыми госпожа Дютур излагала все это, были еще более любопытны, чем ее поучения, довольно кроткие, конечно, но способные внушить девицам, попавшим в ее школу, весьма странные понятия о чести. Такие наставления просто опасны: полагаю, что они ведут к распутству и что девушке нелегко сохранить свою добродетель на этом пути. При всей своей юности, я в душе не одобряла того, что проповедовала госпожа Дютур; в самом деле, даже если бы девушка в подобных обстоятельствах и была уверена в своем неизменном благоразумии, для нее было бы позором применять в жизни такие подлые правила В сущности, ведь только утратив порядочность, можно внушать людям надежду, что ради них ты готова лишиться порядочности Искусство поддерживать в мужчине такую надежду я почитаю еще более постыдным, нежели само падение когда девушка погрязает в пороке, ведь при сделках, даже гнусных, самой гнусной надо считать ту сделку, в которой плут мошенничает из алчности. Разве вы со мной не согласны?

Что до меня, то я от природы правдива и не могла бы так вести себя, я не хотела ни поступать дурно, ни притворяться будто готова уступить я ненавидела мошенничество, какого бы рода оно ни было, в особенности противно было мне то плутовство, о котором шла речь, ибо оно диктовалось низкими побуждениями, внушавшими мне ужас.

Поэтому я только качала головой в ответ на речи госпожи Дютур, уговаривавшей меня вступить на этот путь — к моей выгоде и к ее собственной. Она была рада подольше получать плату за мое содержание и вдобавок устраивать со мной пирушки на деньги господина де Клималя; весело смеясь, она в этом откровенно признавалась, она была лакомка и особа корыстолюбивая, а меня не прельщали ни угощенья, ни деньги.

После обеда материя на платье и раскроенное белье были отданы швеям в мастерскую, и госпожа Дютур велела им поторопиться. Она, несомненно, надеялась, что, увидев себя в авантаже (это было ее собственное выражение), я соблазнюсь мыслью подольше протянуть интрижку с господином де Клималем; надо правду сказать, по части кокетства я угрожала стать опаснейшей женщиной. Увидев на ком-нибудь со вкусом завязанный бант, изящное платье, я круто останавливалась, я теряла спокойствие, я помнила о них целый час в мыслях примеряла их на себя (то же было и с новым моим платьем, как я уже говорила), словом, мне хотелось наряжаться,— тут я всегда предавалась мечтам и строила воздушные замки.

Но несмотря на такие мои склонности, я получив уверенность в любви господина де Клималя, твердо решила лишить его всякой надежды, если он заговорит со мной о своих чувствах. После этого я без зазрения совести взяла бы все, что он пожелал бы мне дать, таков был мой хитрый замысел.

Через четыре дня мне доставили платье и белье; это было в праздничный день, я только что встала, когда заказ принесли из мастерской. Взглянув на принесенное, мы обе с Туанон сперва онемели: я от радостного волнения, она от зависти, представляя себе, какой я стану и какой будет она; она охотно променяла бы отца с матерью на удовольствие оказаться сиротой и получать такие же прекрасные подарки, как я; широко раскрыв глаза, она смотрела на мои наряды с изумлением и завистью — завистью такой смиренной, что мне стало жалко Туанон; но ведь я ничем не могла утешить ее и только постаралась не проявлять хвастовства, примеряя платье перед маленьким скверным зеркальцем, в котором видела себя лишь до пояса; но и так я находила свое отражение чрезвычайно привлекательным.

Я быстро причесалась и принялась одеваться, чтобы поскорее насладиться обновкой. Как билось мое сердце при мысли о том, что она очень украсит меня; я вкалывала каждую булавку дрожащей рукой; я спешила закончить свой туалет, но не испортить торопливостью его совершенства. Однако я скоро кончила, ведь мои тогдашние представления о совершенстве наряда можно назвать весьма ограниченными: я была начинающая щеголиха с большими задатками, только и всего.

Правда, когда я увидела свет, то научилась там многому. Мужчины ведут разговоры о науках и о философии; как прекрасны их беседы по сравнению с болтовней об искусстве завязать ленту или подобрать ее к цвету платья!

Если бы люди знали, что происходит иногда в голове кокетки, как душа ее раскрыта и впечатлительна; если б они постигли тонкость ее суждений относительно нарядов, которые она примеряет, отвергает, а потом колеблется, не зная, какой фасон выбрать, и берет, наконец, наобум, просто от усталости: ведь зачастую она недовольна, ее замыслы идут гораздо дальше их осуществления; если бы стало известно все, что я говорю об этом, я бы всех испугала, самые сильные умы почувствовали бы себя униженными, даже Аристотель показался бы просто маленьким мальчиком. Уж поверьте, я это знаю великолепно; когда дело касается каких-нибудь уборов, тут мало найти что-нибудь хорошее,— надо отыскать нечто иное, еще лучше и так переходить от лучшего к лучшему; а чтобы убедиться, что достигнуто самое, самое лучшее, надо прочитать это в глазах мужчины и суметь предпочесть в уборах то, что его особенно пленяет,— это дело огромной важности!

Я подшучиваю над нашей женской наукой и совсем не церемонюсь с вами,— ведь мы обе теперь не прибегаем к ней; но если бы кто-нибудь заявил, смеясь, что видел меня некогда кокеткой, пусть-ка он пожалует ко мне, я ему скажу кое-что другое — посмотрим тогда, кто из нас посмеется больше.