Иори Фудзивара - Зонтик для террориста

• Название: Зонтик для террориста
• Автор: Иори Фудзивара
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-541-7

Иори Фудзивара (1948–2007) — признанный мастер современного японского детектива, лауреат множества премий. Окончив в 1973 году Токийский университет по специальности «французская литература», автор уже знакомого российскому читателю бестселлера «Тьма на ладони» до самой смерти работал в рекламной корпорации «Дэнцу». Дотошность Хейли, грустная ирония Чандлера, мистицизм Мураками и персонажи в духе фильмов Такэси Китано принесли Фудзиваре бешеную популярность. И вот наконец на русском языке выходит, пожалуй, самый известный его роман — «Зонтик для террориста». Удостоенная как премии Эдогавы Рампо (высшая японская награда в жанре детектива), так и престижной литературной премии Наоки, книга разошлась тиражом свыше миллиона экземпляров.

Герой этого романа — бармен в крошечной пивной и алкоголик со стажем — случайно оказывается свидетелем террористического акта в центральном парке Токио. Среди многочисленных жертв взрыва — начальник управления по борьбе с терроризмом, а также лучший друг и бывшая возлюбленная нашего героя, с которыми он не виделся четверть века, со времен студенческих волнений конца 60-х. Все эти годы он хотел убежать от прошлого и скрытых в нем тайн, но теперь оно настигло его само и закружило кровавым водоворотом, в котором сплелись интересы якудзы, террористические замыслы, месть за преданную дружбу и большие деньги…

Фудзивара — отличный психологический детективщик, эдакий японский Чандлер. Очень яркая вербальная подача рассказчика от первого лица. Но главный его «конек», пожалуй, в том, как виртуозно он водит читателя за нос. Главный герой любого романа Фудзивары — в какой-то степени изгой, выпавший из «классической» жизни по правилам японского общества. В начале книги мы знакомимся с этим героем и пытаемся жить в его шкуре по одним правилам игры, но к финалу наше представление о нем резко меняется, да и сама «игра» — окружающая реальность выворачивается наизнанку. Иначе говоря, мы имеем дело с некими психологическими оборотнями, которые обитают в постоянно меняющемся мире.

Дмитрий Коваленин

На книжных прилавках России взошла новая японская литературная звезда — Иори Фудзивара. Успех его романов предопределен. В книгах Фудзивары особое понимание чести, нравственных норм, внутрисемейных и корпоративных отношений. И они очень ложатся на русское восприятие Японии как страны, где «понятия» важнее закона и здравого смысла. У нас ведь практически то же самое. И еще: главные герои Фудзивары ужасно много пьют. Пиво, саке, виски и все, что им наливают. Это такое русское экстремальное пьянство, во время которого можно горы своротить…

Российская газета(о романе Иори Фудзивары «Тьма на ладони»)

---

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — ответил я.

Ничего другого сказать я не мог. Ни возразить, ни сделать.

— А тогда почему ты мне хотя бы не расскажешь?

Она посмотрела на меня взглядом, острым как нож, и снова закурила. Зажигалки «Зиппо» всегда так громко щелкают. Почему я об этом подумал?

— Дай покурить, — попросил я.

Она взглянула на меня немного удивленно:

— Ты куришь?

— Бросил, когда понял, что стал алкашом. Решил выбрать что-то одно: легкие или печень. Ты, наверное, посмеешься надо мной. Действительно, выбор бесполезный. А вот сейчас захотелось покурить.

Она послушно положила на стол пачку «Хоуп» и зажигалку. Я вытащил сигарету и закурил. Горький привкус. Впервые за несколько лет мои легкие медленно наполнились дымом, а потом опять сжались.

— Хочу спросить тебя.

— О чем?

— Где твой отец?

— Умер. Попал в аварию, когда мне было пятнадцать. Он был старше матери на пять лет. Работал в МИДе, а погиб, находясь на службе в консульстве в Америке. Разбился на машине. После этого мама вернулась в Японию. Но девичью фамилию брать не стала. Она ее терпеть не могла. Вообще она не придавала большого значения фамилиям, но, похоже, именно Эндо ее раздражала. В итоге от матери я больше услышала о тебе, чем о своем отце. Я как-то сказала ей об этом, а она ответила: «Об отце ты и сама все знаешь». Представляешь? Когда отец умер, мне было пятнадцать. Непростой возраст. Хорошо, теперь я выросла, но это не значит, что мне все равно. Есть на что обидеться. Сложно представить мать, которая говорит такое дочери, правда? Полный абсурд. Ужасно жестоко по отношению к отцу, ты так не думаешь?

— Думаю, — ответил я.

Мы помолчали. Я заговорил первым:

— Но она знала, где я живу. Почему она ни разу не подошла ко мне?

— Ты что, такой тупой? Мне казалось, беспечный и тупой — разные вещи. Но в тебе, похоже, прекрасно уживаются оба этих качества. Короче, мама до самой смерти любила тебя.

Я задумался над ее словами. Но не очень их понял. Я так и сказал:

— Я что-то не очень тебя понял.

— Вопрос гордости. Неужели ты не знаешь, что мамина гордость имела миллион вариаций?

— Не знаю, — ответил я.

Теперь пришла ее очередь вздыхать.

— Ладно, хватит. Лучше расскажи о ваших отношениях и случившемся в семьдесят первом году. Я хочу услышать твою точку зрения. А не СМИ.

Я немного подумал. Есть ли у нее право знать? Похоже, что да. Долг перед ее отцом и перед ней самой. Так мне показалось. Иначе я, наверное, принял бы другое решение.

— Хорошо, — ответил я. — Только имей в виду, мой рассказ коротким не будет.

— Конечно, я хочу знать все подробности.

Я задумался, с чего начать.

— Конец шестидесятых был эпохой студенческих волнений.[17] Наверное, тебе об этом известно.

— В общих чертах. Мама тоже немного рассказывала. Но знания мои глубокими не назовешь. Времена давние, превратились в легенду. Ваше поколение любит делиться своими заплесневевшими воспоминаниями, носятся с ними, как с писаной торбой.

Я снова грустно улыбнулся. Но, наверное, она была права. Для нее эти годы — что эпоха динозавров. Даже мне самому они кажутся странной легендой. Наверное, она считает их ностальгией нашего самоуверенного поколения. Этого я точно не знаю. Да и кто я такой? Помятый алкаш, разменявший пятый десяток. Те дни, словно старая фотография. Лежала где-то долго. И доставать ее не было никакого желания. Но сейчас двое погибших всколыхнули воспоминания. Что говорить — мы родились из этих выцветших лет.

— Это было в шестьдесят девятом году, — начал я.

6

В ту ночь я один сидел на крыше. В пронизывающе холодном ночном воздухе виднелись скопления ярко мигающих огней. Огни Сибуи. Я смотрел на них, не отрываясь. Казалось, вот они — совсем рядом. Было тихо. Лишь изредка доносился звук тупых ударов о стену. Даже камнеметательные машины не способны докинуть камни на крышу четырехэтажного здания. Больше никаких звуков, если не считать того, что я пел. «Девушка с длинными волосами» группы «Голден Капс».[18] Одна из популярных тогда песенок. Ее-то я и напевал. Свободно и беззаботно. Вдруг послышался голос: «Фальшивишь». Я оглянулся: ко мне шла Эндо, в плащ-палатке, выдыхая белый пар.

Я взглянул на нее и спросил рассеянно:

— Как там общее собрание?

— Продолжается. Мне надоело, и я сбежала. Кувано остался, так что потом узнаем у него, чем все закончилось.

— A-a. Можно тебя спросить кое-что?

— Что еще?

— А мне правда медведь на ухо наступил?

— А ты сам не чувствуешь?

— Нет.

Она с жалостью посмотрела на меня и покачала головой:

— Честно говоря, у тебя совсем нет слуха. Абсолютно. Но при этом ты так часто поешь. Вот и сейчас распеваешь свои легкомысленные песенки, когда только что захватили лекционный корпус Ясуда.[19] Ты вообще когда-нибудь задумывался о том, что происходит?

— То есть лучше петь «Интернационал» или «Варшавянку»?

— Идиот.

— Я люблю японские рок-группы. И «Битлз» люблю. Могу спеть «Лебединые слезы» «Окс».[20] Хочешь?

Она смотрела на меня, как на сороконожку. Так и сказала:

— У тебя чувства развиты хуже, чем у насекомого.

Тем не менее она положила локти на перила и молча стояла со мной, смотрела на огни Сибуи.

— Тебе не кажется несправедливым? — спросила она.

— Что?

— Мы здесь делаем все, что можем, и ребята в Ясуде держались до последнего, а в мире ничего не меняется.

— Ну да. Интересно, а в Сибуе в отелях Догэндзаки[21] есть свободные номера?

Я думал, она набросится на меня с кулаками, как обычно. Но она ничего не сказала. Мне показалось это немного странным, и я посмотрел на нее. Похоже, она была в шоке. Все, оказавшиеся в осаде, испытывали аналогичный шок. Девятнадцатое января. В тот вечер по радио передали о падении лекционного корпуса Ясуда в Хонго.

Мы в ту пору вели жизнь на осадном положении в восьмом корпусе в Комабе,[22] который занимал ту же позицию, что и лекционный корпус Ясуда в Хонго, можно сказать, играл роль символа педагогического факультета. С пятнадцатого числа семьдесят человек из отряда педагогического факультета Всеуниверситетского объединенного фронта[23] Токийского университета и из отряда Фронта Комабы находились здесь в осаде. Из нашей группы осталось трое. Макото Кувано, Юко Эндо и я. Территория университета была взята под контроль отрядами, которые союз М., молодежная организация одной политической партии, мобилизовал со всей Японии, и наша связь с внешним миром была полностью прервана. Их лозунги провозглашали прекращение бессрочных забастовок и роспуск нашего Всеуниверситетского объединенного фронта. Некоторые утверждали, что численность мобилизованных отрядов составляла две тысячи человек.

Остававшаяся в осаде, наша троица из французской группы была в своем роде явлением уникальным. Кувано считался лидером. Он отличался тонким умом и сообразительностью. Его уважали и те, кого называли мозговым центром Фронта Комабы. Но при этом он был мечтателем и фантазером. Говорил всегда тихо. Мало кому удавалось возразить ему. Не то чтобы он был настолько убедителен. Он начинал говорить тихим голосом, и не важно, что он говорил, слова его легко и непринужденно проникали в подкорку слушателя, заставляя забыть о всякой логике. Как мягкий дождь, проливавшийся на иссохший песок пустыни. Вот каким был Кувано.

Юко Эндо. Известна своей экстремальностью, которую следовало бы назвать разрушительной. Или, если отозваться о ней более позитивно, слыла представителем крайнего крыла духовного авангарда. Благодаря подобным качествам уже на первом курсе она возглавила театральный кружок. Я ходил на спектакль: Юко заставила меня купить билет. Откровенно говоря, хуже спектаклей я никогда не видел. Сюжета не помню, в памяти осталось только, как Юко швыряла в публику яблоки, плававшие в бочке с голубой краской. Яблоко попало мне в лоб. Когда я потом высказал ей свои претензии, она ответила:

— Ты что, не понял, как тебе повезло? Хотя и на миг, тебе дали шанс вырваться из тоскливых будней повседневности.

Что она имела в виду, для меня осталось загадкой. Если бы она была парнем, я бы, наверное, врезал ей хорошенько.

Что касается меня, то я здесь казался лишним. Большинство входящих во Всеуниверситетский объединенный фронт неуклонно поднимались по лестнице идеологии и воли. Я же не имел с этим ничего общего. Просто крепкое телосложение и физическая сила. Все это признавали. Никто даже не вступал со мной в споры. Однажды Эндо сказала мне:

— Почему у тебя голова такая пустая? Как ты можешь оставаться ничтожным обывателем?

Вообще-то ее критика весьма точно попадала в цель.

Так вот, восьмой корпус. В этом четырехэтажном здании, которое мы называли восьмым корпусом, установился странный баланс сил между союзом М. и нами. Первый этаж захватил союз М. Укрепив окрестности и умело сложив туннель из столов и стульев, они расширили свою территорию. Второй этаж стал нейтральным, мы соорудили на нем баррикаду из столов. Таким образом наша жизнь в осаде ограничивалась третьим и четвертым этажами. В результате постоянного обстрела камнями стекол в окнах двух наших этажей не осталось совершенно. Благодаря этому у нас появилась привычка спать на полу в мертвой для камней зоне под пронизывающим холодным ветром. Но им и этого было мало: каждую ночь они лупили по железным бочкам и жгли на первом этаже дикое количество «Барусана».[24] Смешно говорить, но они всерьез полагали, что подобные меры лишат нас сна. Кроме того, они перекрыли электричество, газ и воду. Все вентили располагались на их, первом, этаже. Такое решение следовало признать мудрым. Без электричества и газа, не говоря уже про воду, деваться было некуда. Эта проблема стала самой крупной темой для обсуждения Фронта Комабы на следующий день после того, как мы оказались в осаде. Необходимо было, чтобы кто-то спустился на первый этаж, захваченный союзом М., и открыл вентиль. Я предложил Кувано пойти вместе. Он тут же согласился. В результате, когда мы спускались на первый этаж, никто из союза М. нас не заметил, и нам удалось открыть вентиль. Обнаружив оплошность, они опять перекрыли воду, но мы успели набрать достаточное ее количество в разные емкости, которые удалось найти.