Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

• Название: По ту сторону смерти
• Автор: Эндрю Клейвен
• Издательство: ACT
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1999
• ISBN: 5-237-01948-X

Берегитесь — ибо зло придет, как то было предсказано! И было так: алхимики, открывшие секрет вечной жизни в таинственном Синем камне, оставили память о тайне бессмертия в одной-единственной рукописи… И случилось так: утраченный, казалось бы, навеки путь к созданию Синего камня зашифрован в церковном триптихе… И происходит так: великий в могуществе посланник Тьмы, что продлевает свою жизнь смертью своих детей, ищет разгадку тайны бессмертия… И будет так: на пути служителя Мрака встанут трое, кому ведома истина. Бойтесь — ибо грядет день битвы!

---

Так они шли и молчали, и он украдкой бросал на нее робкие взгляды. Внезапно София остановилась.

— Я боюсь… — Она не договорила и вдруг рассмеялась.

Шторм смущенно улыбнулся.

— Боюсь, я… — София прикрыла ладонью ют; у нее тряслись плечи. — Боюсь, что… — Но все ее попытки побороть приступ смеха оказались тщетны. Она попятилась и нетвердой походкой направилась к парапету. Шторм, продолжая глупо улыбаться, почесал затылок. София, обхватив себя руками за плечи, пыталась унять неуместный смех и виновато поглядывала на Шторма, но ничего не могла поделать. Закрыв лицо ладонями, она ждала, когда к ней вернется самообладание. — Боюсь, первые впечатления обо мне у вас не слишком благоприятные… — Продолжить она уже не смогла. Смех буквально душил ее. Она привалилась к парапету, сотрясаясь от хохота.

Шторм по-прежнему растерянно улыбался. Спрятав руки в карманы, он наблюдал за ее весельем. Жизнь, секс, деньги, весна, он сам — все это вдруг снова обрело смысл. Если бы еще недавно кто-то сказал ему, что он способен так полюбить, он бы рассмеялся. И все же это произошло. Это было как песня. Как плохая песня с избитыми словами. Вроде той, где поется: «Я никогда не зна-а-а-а-ал — что любовь может быть насто-я-а-а-а-щей — пока я вас не встре-э-э-э-тил…» Что-то в этом духе. Но куда страшнее было то, что он все время ловил себя на мысли: если так будет продолжаться — если она, прекрасная и розовощекая, все так же будет стоять, прислонившись к парапету набережной, и заливаться серебристым смехом, и за спиной у нее будет все та же величественная панорама красивейшего из городов, — если так будет продолжаться, он, ей-богу, споет эту песню здесь, сейчас, во весь голос. Нет, он отдавал себе отчет, что это довольно глупо, но бороться с нахлынувшим чувством уже не мог. И внезапно его осенило: вот он, собственной персоной, Ричард Шторм, американец из Голливуда, — проживающий в конце двадцатого века на планете Земля с ее нищетой, расизмом, терроризмом, девочками с проколотыми носами, с культурой, пребывающей в состоянии свободного падения, с людьми, которые не стесняются произносить перед телекамерой слова вроде «пердуны» и тому подобное, — вот он, в своей собственной бренной, стремительно разлагающейся оболочке, — и его сердце поет и ликует!

Боже правый, если он не поцелует эту женщину, то просто взорвется.

— О-о! — София вконец измучилась. Обхватив ладонями лицо, она устало покачала головой. — Ах! Просто не понимаю, почему всякий раз, когда вы рядом, я становлюсь совершенно невменяемой! — Она смахнула слезу. Потупила взор. Зябко поежилась. Как будто вместе с последним отзвуком смеха растаяла в воздухе ее привычная уверенность в себе. — Во время нашей первой встречи я залила вином всю гостиную. В другой раз вы застали меня, когда я прыгнула с балкона с петлей на шее. Потом я ударила вас, а когда вы пришли ко мне в клинику, плакала, как ребенок. Теперь вот смеюсь, как круглая идиотка. Представляю, что вы обо мне подумали! Что я, должно быть, выжила из ума.

Она вопросительно заглянула ему в глаза, словно ища в них ответ. Шторм молчал. Он просто умирал от желания подхватить ее на руки и вознести в небесный замок.

— Но, видите ли, — удрученно продолжала София, — именно поэтому… — Она прищурилась, словно пытаясь правильно оформить свою мысль. — Именно поэтому мне так хотелось поговорить с вами. Встретиться. Мне это было необходимо. Честное слово. Потому что все остальные — да? — даже не знаю, как это выразить, чтобы вы не истолковали мои слова превратно, чтобы не сочли меня эгоцентричной, взбалмошной дурой, — все остальные считают… Они считают, что я неспособна совершать подобные поступки. Они думают, что у меня все под контролем. Всегда. И если я теряю контроль, если совершаю какое-то безрассудство, они просто не обращают на это внимания. Делают вид, будто ничего не произошло. И вдруг появляетесь вы, человек, который, наверное, думает, что я только тем и занимаюсь, что совершаю всякие безрассудства. Признайтесь, вы думаете: у этой Софии Эндеринг не все дома. Впрочем… я не знаю, что вы обо мне думаете. Но вы все-таки пришли, понимаете? И приходили ко мне в клинику. И еще вы сказали, что… что я вам небезразлична… — Она смущенно отвела глаза. — Понимаю, то, что я говорю, — нелепо, но для меня почему-то очень важно, что вы сказали, что я вам небезразлична. Что есть человек, которому я небезразлична. — Она сделала глубокий вдох, словно собираясь с силами. — Поэтому я захотела встретиться с вами. Поговорить. Поговорить с человеком, который потом… не будет презирать меня за это. Вы… понимаете?

И тут Шторм запел.

— Что ты делаешь со мно-ю-у-у? — пел он. — Я просто околдован тобо-ю-у-у!

София бросила на него изумленный взгляд.

— Скажи мне, почему так происходи-и-ит? — голосил Шторм. — Ты надо мной волшебную имеешь вла-а-асть. Мечтаю жить я в плену твоих ча-a-ap. Ты в сердце моем раздула пожа-а-а-ар! Только ты, ты одна, ты одна-а-а-а! — Последнее он добавил от себя, в песне такого не было.

— Я… э-э… — растерянно пробормотала София, и вдруг лицо ее озарилось улыбкой.

Шторм сделал шаг вперед, положил руки на плечи Софии и поцеловал ее.

Все-таки он кое-что понимал в кино.

— Знаешь, я не очень-то сильна в сексе, — сказала София. — Для тебя это, должно быть, важно — чувствовать себя настоящим мужчиной и все такое?

«Секс?» — думал Шторм. Какой секс? Вот они идут — и это не сон! — по мосту Ватерлоо. За спиной у них плывет купол Святого Павла, над головой кружат птицы, и вокруг Лондон, словно один гигантский съемочный павильон. Ее глаза широко распахнуты, и в них — изумление, смятение, восторг, — и всякий раз, привлекая ее к себе и целуя влажные губы, он осязает ее желанное, податливое тело.

— Можно я просто буду смотреть на тебя? — спрашивает он. — Просто так. Чтобы был купол собора… и эти птицы…

София растерянно оглядывается, подставляя щеку его губам.

— Купол?.. — Она смотрит на него, затем касается его лица ладонями, и он целует кончики ее пальцев. — Просто… считается, что… мужчины всегда… Но я должна кому-то рассказать. Все эти странные вещи. Обо мне. Я должна…

Шторм сгреб ее в охапку, покрывая поцелуями ее лицо, чувствуя, как в ней, в ее теле, просыпается желание. Он хотел ее… И в то же время для него это был момент глубочайшего прозрения. Просветления. «Нет, нет, нет, — твердил ему внутренний голос. — Какие, к черту, тролли? Ты просто спятил! Как тебе в голову могло прийти? У твоих ног лежит этот великолепный, невероятный город — с его собором, окутанным ночной дымкой; с бодрящим, колючим ветром; с этими звездами. В твоих объятиях восхитительное женское тело — источник единения двух душ. Такое под силу разве что Санта-Клаусу, чтоб мне провалиться! Даже смерть в такие мгновения сладка и желанна — и кратка, как момент истины, как волшебство, которое всегда кончается слишком быстро. Да, именно Санта-Клаус, ты можешь рассчитывать на него. Он что-нибудь придумает. Он поможет».

— Так расскажи мне. — Шторм отпрянул, увидев ее губы, жадные, ищущие его. — Расскажи мне все. Расскажи, почему ты хотела убить себя. Как ты решилась на такое? Как ты могла? Я был взбешен, я так разозлился, что хотел врезать тебе. И врезал бы, если бы ты первая не врезала мне.

София рассмеялась и ласково погладила его по щеке. Подошла к парапету и посмотрела вниз, где в черной воде отражались гирлянды огней. Она поежилась, и ему захотелось обнять ее, согреть. Но он не позволил себе поддаться этому сладкому соблазну.

— У меня бывают такие черные полосы, — сказала София и брезгливо поморщилась. — Так это называется. В моей семье. Черные полосы Софии. Со мной начинает твориться что-то странное. Все вокруг делается холодным и неприветливым. И у меня возникает чувство отстраненности и превосходства и — в то же время — неизбывной тоски. Я понимаю, что все осталось, как прежде, что ничего не изменилось, но чувствую, что все это пустое, все — вздор, понимаешь? И теперь мне так странно, что я рассказываю тебе об этом. Ведь у нас не принято обсуждать подобные вещи.

Шторм шмыгнул носом, у него начинался насморк.

— У кого это не принято?

— У нас… в семье. Если бы они услышали наш разговор, то пришли бы в ужас. Ты в их глазах чужак. — Она улыбнулась, как будто вспомнила что-то смешное. — Однажды я вела машину и на скорости девяносто миль в час вылетела с автострады. Был страшный скандал. Приехала полиция… Отцу пришлось выкручиваться, что-то врать. Потом мы ни разу об этом не говорили. Ни разу.

Шторм украдкой вытер ладонью нос.

— В чем же дело? — спросил он мягко. — В том, что у тебя бывает депрессия?

София ответила не сразу.

— Нет, — сказала она. — Есть еще кое-что. — Она пристально вглядывалась в черную воду, а Шторм пристально вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, почему ей так трудно излить ему душу. — Эти люди. Они называют себя «восставшими из мертвых». Большинство из них обычные преподаватели или антиквары, или коммерсанты. Но некоторые… они вроде шпионов, разведчиков. Они действуют втайне от всех. Основное их занятие — поиск произведений искусства, похищенных во время войны. Они пытаются вернуть их законным владельцам — до сих пор тысячи шедевров считаются утраченными. Это бывает небезопасно, потому что приходится иметь дело с людьми, пользующимися дурной репутацией, понимаешь? С бывшими фашистами, с неонацистами. Или просто с ворами или мародерами. — София заставила себя заглянуть ему в глаза, и Шторм отметил, что даже это дается ей с огромным трудом. — В тот вечер, после приема, на котором ты читал… этот рассказ, один из них подошел ко мне. На улице. Его звали Джон Бремер. Он сказал, что людей убивают, потому что некто любой ценой хочет приобрести «Волхвов» — ну, знаешь, ту часть триптиха Рейнхарта, которую…