Петр Павленко - Счастье

• Название: Счастье
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: «Советский Писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1951

---

Подполковник Рыбальченко, тоже как Воропаев приехавший искать тихой пристани, но ставший председателем рыболовецкого колхоза, принес три кило свежей чуларки, а электромонтер Сердюк явился с картой Европы и, ни о чем не спрашивая, осторожно повесил ее на стене, значительно покашливая в кулак. С картой своей он не расставался, потому что в любую минуту мог быть вызван, как ему думалось, на какое-нибудь ответственное собрание, посвященное международному положению, где докладчик испытывал нужду в хорошей географической карте. Сердюк имел при себе длинную камышовую указку, булавки с флажками и два мотка красных и синих ниток для обозначения линий сразу обоих фронтов.

До войны Сердюк работал механиком МТС. Но после ранения, демобилизовавшись гвардии капитаном, не захотел браться за прежнее дело и устроился в колхозе имени Калинина электромонтером, хотя линия еще не была восстановлена. Он играл на аккордеоне, ходил по каким-то делам в районный центр, с кем-то все время переписывался по делам колхоза, и вид у него был вечно занятой, недовольный, временами страдальческий, хотя все знали, что он — запойный бездельник, как бывают запойные пьяницы.

— Ты бы, Сердюк, уложил свои ордена да взялся бы за кирку, — посоветовал ему при первом знакомстве Воропаев, но тот только загадочно улыбнулся.

— Ну, якши, гут, товарищ полковник, за кирку, за дело! А за якое дело — позвольте узнать? Чересчур общо ставите.

— Да какой там общо! Возьми кирку, становись в ряд, нечего барина корчить!

— С киркой, значит, встать? Гут. А квалификация? Я ж механик чистой воды, як бриллиант. Кидаетесь кадрами.

Но видел Воропаев, что хитрит Сердюк, выжидает чего-то.

— Живешь как?

— А, жизнь! Какая это жизнь! Трофей кончу — хана.

Но и тут хитрил. Никаких особых трофеев у него не было, кроме десятка географических карт немецкой работы, которые он сдавал «в аренду», да аккордеона, на котором он играл целыми днями, сидя на лавке у своего дома, если не был приглашен на вечеринку.

Такая беспечная жизнь ему нравилась, и он всеми способами старался продлить ее как можно дольше, но не знал, как это лучше сделать.

Перед самым началом доклада прибежал, запыхавшись, Паусов с бочонком вина на плече. Огарновы, сообщил он, не будут: Виктор прихворнул, и Варвара осталась с ним. И, наконец, когда Воропаев начал говорить, вошли Татьяна Михайловна Зайчик и Катя Муравьева, ведавшая избой-читальней, руководившая кружком Осоавиахима и Красного креста и состоявшая слушательницей заочных курсов по пчеловодству. Она был одинока, и поэтому на нее обычно возлагали все те общественные нагрузки, выполнять которые другим колхозникам было некогда. Только вчера ее выдвинули редактором стенной газеты и хотели послать на курсы субтропических культур, но тогда бы все ее прежние нагрузки остались без всякого попечения, и ее, к общему сожалению, пришлось освободить от командировки.

Ожидался большой доклад Воропаева на военную тему, и мало кто знал, что выступит вернувшаяся из немецкой неволи Аннушка Ступина, а Воропаев сделает лишь вступление к ее докладу и необходимые комментарии. Ступина не могла начать от волнения, и первые несколько фраз пришлось сказать Воропаеву. Впрочем, она быстро оправилась, а когда дошла до описания мытарств в пути и рассказывала о том, как потеряла своих подружек, — в донельзя переполненной комнатке мужчины, как по команде, закурили, а женщины, как народ более откровенный, взволнованно зашмыгали носами. О своем путешествии по Европе и, наконец, о возвращении домой Ступина рассказывала уже так живо и интересно, что даже до сих пор иронически улыбавшийся метеоролог несколько раз стукнул кулаком по столу, а Воропаеву почти ничего не пришлось дополнять.

После выступления Ступиной сделали перерыв. Татьяна Зайчик негромким, боязливо звучащим, готовым в любую минуту сорваться голосом дополнила исповедь Аннушки, рассказав, что муж ее, Харитон Иваныч, и с ним шестеро партизан прибыли в деревню при немцах, как раз в связи с вербовкой молодежи, и вели агитацию против добровольного выезда в рабство, но были замучены на площади перед школой.

Воропаев предложил назвать площадь перед школой Площадью павших героев — приняли. Предложил он и улицу, где шел их бой, назвать Партизанской — тоже приняли.

— Про нас можно сказать пословицей: «Сошелся народ ото всех ворот». Знакомиться надо бы друг с другом, — сказал он, глядя на Широкогорова и увлекая за своим взглядом всю аудиторию. — Вот среди нас известный винодел Сергей Константинович Широкогоров. И его интересно послушать бы. Есть у нас и известный всему Союзу виноградарь-опытник, практический человек, герой войны, Опанас Иванович Цимбал. До сих пор помню, как он мне на Кубани о сортах винограда рассказывал. Есть у нас...

— ...полковник Воропаев! — с влюбленной несдержанностью так звонко выкрикнула Аннушка, что многие испуганно замахали на нее руками.

— Тебя надо послушать, Алексей Витаминыч, тебя! — раздалось вслед за тем несколько голосов.

— Хорошо, и меня. Затем надо бы нам познакомиться и с соседями. У нас сегодня в гостях муж и жена Поднебеско из «Первомайского», товарищ Городцов из «Микояна», все трое люди бывалые, ходоки по жизни...

Говоря, Воропаев подметил, как на равнодушном лице Сердюка заиграли первые «зайчики», как он нахмурил лоб и несколько раз подряд затянулся махоркой. Воропаеву сразу подумалось, что, должно быть, этот лежебока и непритыка тоже хочет как-то иначе представить себя колхозному обществу, показать себя со стороны, еще неизвестной собравшимся.

— А может, еще кто-нибудь? У кого есть настроение выступить?

Сердюк не сразу взял слово. Поеживаясь и все еще хмуря лоб и глядя в землю, он, наконец, сказал равнодушно:

— Ежели на расширенную тематику... Что ж!.. Я ведь, вообще, в Америке был... Ежели к этому интерес — пожалуйста...

Все удивились несказанно. Сердюк — в Америке?

Перерыв не заканчивался. То, что в больших клубах называется перерывом, в маленьких составляет ядро «программы». Сидели, беседовали. Цимбал, как председательствующий, угощал вином, что принес Паусов; поджарили чуларку, кто-то подбросил десяток луковиц. Ели, делая вид, что балуются.

Взял слово Рыбальченко.

— Анна хорошо рассказывала. Вот записать бы ей все, что она пережила. Книга-то какая была б! Сквозь Европу, так сказать. Я вот что задумал, соседи, книгу о себе самом написать: «Я через пять лет».

Все насторожились.

— То есть как это?

— Да очень просто. Я — через пять лет.

И Рыбальченко торопливо вынул из кармана кителя (он носил еще синий флотский китель) толстую книжечку и потряс ею перед собранием.

— Тут, товарищи соседи, весь я, как на духу. Дом начал я...

«И он дом строит, — улыбаясь, подумал Воропаев. — Вот строителей-то набралось!»

— Дом рыбака начал и все распределил, как и что. Сад при нем, колхозный, — на третью весну. Пасека — на четвертую. В конце пятилетки сам напишу картину и в нашем красном уголке повешу — «Десант в Керчь»...

— Господи! И вы там были? — Цимбал встал от волнения.

— Был! Земляки?

— Ну как же не земляки! От, ей-богу, как война всех перероднила, никого чужих, все родственники!

Заговорили о том, как люди выросли за войну. Заговорили о планах на завтрашнее.

— Об иностранцах бы хорошо написать, — предложила Аннушка. — Я до них огромный интерес имела, пока не познакомилась. А как узнала побольше, даже жалко стало за свой интерес. Мелкого формата люди.

Коснулись и положения на фронтах. Помечтали об урожае.

И сидели бы так, беседуя, до петухов, не ударь в железную крышу ветер. Как шальной котище, он, грохоча, прокатился по железу и бесшумно шмыгнул в глубину сада.

— Вот зараза! Сигнал дает расходиться.

Но долго еще прощались, курили во дворе и потом еще раз прощались на улице.

Поднебески уходили последними.

Им хотелось сказать Воропаеву, что они растроганы вечером и что им теперь жить будет легче, когда вокруг столько хороших и интересных людей, но они только жали его руки и уговаривали скорее подниматься с кровати.

Да и он сам был растроган и увлечен.

Казалось, ничего не произошло, — собрались побеседовать, только и дела, но, видно, людям как раз этого-то и нехватало, — им нужно было схватиться за чье-то плечо и ощутить чей-то благожелательный взгляд на своем лице, чтобы от одного этого уже крепче чувствовать себя на ногах.

Давно уже Воропаев не общался с людьми так близко, и давно ему не было с ними так хорошо, как сейчас.

Он не был сейчас начальником, ничего не решал, ничем не заведовал, но человеку нужен иной раз хороший слушатель и добрый советник.

За один вечер Воропаев узнал многое такое, о чем Корытов, вероятно, и не догадывался.