Валерий Горбань - И будем живы

• Название: И будем живы
• Автор: Валерий Горбань
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19780-Х

Этот роман справедливо назвать сагой о чеченской войне. Десятки судеб, перемолотых в ее жерновах, шокируют звездной яркостью, искренностью и исчерпывающей правдоподобностью. Это роман о тех, кто с надсадным хрипом вырвал федеральные войска из позора первых поражений и поднял к блестящим победам. Это роман о тех, кто ежедневно поливал своей кровью землю Чечни; кто, не различая званий, ведомств и родов войск, называл друг друга братишками; кто делился друг с другом патронами и хлебом. Эта сага о тех, кто материл «тупых вояк» и «долбаных ментов», но тут же лез в огонь, чтобы вырвать их из зубов смерти…

---

Так что, в данной ситуации, просьба командира была действительно просьбой. И он правильно поступил, когда добавил к своим словам:

— Дело не только в нехватке людей. Вы же видите, опять нагнали необстрелянных. Опять они будут повторять то, что мы прошли. Опять начнут влазить в то говно, в которое мы уже не раз вляпались. И остановить их будет некому.

Тогда Дэн повернулся к Василию и сказал:

— Я останусь. Добьюсь, чтобы поставили с нашими, они вот-вот должны подойти. Мне обязательно надо остаться. А то полезут подвиги совершать… Кстати, Игорь говорил, что и омоновцы наши к 1 апреля подтянутся. Может быть, удастся и их увидеть, рассказать, что почем. А получится — и показать.

А вот механики-водители были больше не нужны. И поползновения Василия остаться в качестве обычного бойца командир решительно пресек:

— Если останешься без приказа, да не дай Бог, шлепнут тебя, семье ни хрена не дадут. Добровольцы в счет не идут. Их кранты — их личное дело. Понял? И меня еще начальство от…т, что неучтенные бойцы тут шарахаются. Так что, дуй, отдыхай. Еще навоюешься. Эта херня надолго.

Да. Уж в этом ни Василий, ни его товарищи не сомневались. Хотя к концу февраля основные силы дудаевцев были выбиты из города, и даже на окраинах редко встречались многочисленные отряды боевиков, уже разворачивался очередной акт этой кровавой драмы. Благодаря многочисленным непонятным и бесплодным перемириям, дерганым командам из Москвы и прочим проявлениям предательства на самых верхах, боевики сумели перегруппировать свои силы и подготовиться к новым схваткам, теперь уже в горах. И группы собровцев из комендатур, уже освоившиеся на закрепленных территориях, стали все чаще привлекаться к различным войсковым операциям или мероприятиям «на выезде» — в пригородах и близлежащих сельских районах.

«Домовой» тоже оставался. Вопреки суеверному предсказанию водилы-вэвэшника, пока что он и выглядел и бегал бодрее всех своих собратьев, пригнанных на эту войну из Астрахани. В его металлических потрохах давно прижились-приработались и чужая трубка гидроусилителя и другие запчасти, добытые заботливым хозяином самыми различными способами.

Василию до боли в сердце хотелось подойти к своему бэтээру и погладить, потрепать его ласково, сказать «Домовому» что-нибудь такое, что сумеет проникнуть сквозь броню к самому сердцу умной и могучей машины. Но он только положил ладонь на борт и, будто проверяя напоследок, попинал огромное грязное колесо раздолбанным на грозненской щебенке ботинком. И вдруг почувствовал, что «Домовой» чуть слышно отозвался добродушным, резонирующим рокотом. Легкая дрожь передалась от стылой стальной брони к живой, теплой человеческой ладошке.

— Ах ты, мой красавец! Ты Дэна береги… — шепотом сказал Василий. И, повернувшись, с размаху бросился в прощальные объятия подошедшего друга. Замер на секунду. А потом, отстранившись, молча ткнул напарника кулаком в мягкую под «Снегом» и пропотевшим свитером грудь и, наклонив голову, чтобы никому не показать закипающие слезы, зашагал к урчащей моторами колонне.

Магадан

Змей

Ах, Дуська, Дуська!

Сопишь в две дырочки, уютно подложив ладошку под розовую, кровь с молоком, щеку. И не споришь с отцом, сердито вытаращив глазенки:

— Я не Дуся, я Андр-р-рей!

А давно ли ты научился так выговар-р-ривать свое имя, наслаждаясь раскатистым «р»? Как мы вместе радовались, когда ты впервые поймал эту хитрую буковку в своем смешливом ротике неуклюжим еще язычком! И как ты первые дни после этой победы трещал, словно кедровка, впихивая побежденный звук и в те слова, в которых он с роду не водился.

— Папа, посмотр-ри, какой у меня самосвар-р-р! У него гр-р-рузов сам откр-р-рывается!

Зато, с тех пор, изобретенный тобой же самим еще на первом году жизни, смешной и ласковый вариант твоего имени, стал для тебя невыносимой дразнилкой. Понятное дело: парню скоро в школу идти, а с ним сюсюкают, как младенцем! И вообще, теперь только одному человеку на свете разрешается употреблять твои уменьшительные имена. Лишь наедине с мамой, когда рядом нет папы, можно позволить себе выйти из роли сурового, сдержанного мужчины и вдоволь понежничать, тем более, что и самому этого еще так хочется…

Ах Дуська, Дуська!

А ведь папа твой и сам стал мужчиной совсем недавно. И вовсе не тогда, не в ту ночь, когда бешено прыгало его сердце, и, словно хмельная, кружилась голова, а твоя будущая мама то отбрыкивалась в последних попытках убежать от самой себя, то доверчиво прижималась к любимому. Нет, не тогда. И не раньше, когда твой папка еще не встретил свою настоящую любовь и только искал ее, взрослея, влюбляясь, обжигаясь…

И вообще, кто придумал эту глупость, что любой сопливый пацан становится мужчиной, побывав в постели с женщиной?

…В ту ночь у тебя резались первые зубы. И ты, опровергая все научные выкладки участкового педиатра («Температура на зубы? Бабушкины сказки!») выдал такой столбик на градуснике, что на нем уже почти не оставалось незакрытых делений. У тебя начинались судороги, жутко и неестественно стали вытягиваться и вздрагивать ручонки, сжатые в посиневшие кулачки. И застыли, расширившись в паническом ужасе, и без того огромные глаза твоей мамы. Лишь один проблеск остался в них: проблеск надежды и веры в своего мужчину, который, сжав волю в кулак и выключив все эмоции, спокойно и сосредоточенно продолжал делать то, чему научили молодых родителей их собственные мамы и папы.

«Скорая» приехала только через час. Температура — не сердечный приступ… Но, к этому моменту ты уже облегченно спал, вольно разметавшись на родительской кровати под тонкой простынкой. А твои мама и папа лежали по обе стороны от тебя, оберегая твой сон и поминутно проверяя губами покрытый легкой испариной лобик своего первенца.

Именно тогда, в ту ночь, вдыхая твой чистый, еще отдающий маминым молоком запах, ощутив на губах солоноватый привкус кожи своего детеныша и глядя в оттаявшие, изумительные, лучащиеся глаза своей женщины, твой папа вдруг испытал потрясающее, невероятное чувство. Его тело словно стало растворяться-растекаться в окружающем мире, превращаясь в огромный сгусток энергии, накрывая, обволакивая вас с мамой, сливаясь со встречными потоками твоего тепла и маминой нежности. Вы трое словно стали единым целым. И никто и ничто в мире не могло вырвать вас из-под этой защиты. А папка ваш, наслаждаясь вашим покоем, был в этот миг готов противостоять всему миру, порвать голыми руками, зубами загрызть любого, кто осмелился бы причинить вам не только новую боль, но и самомалейшее беспокойство.

Ушла та ночь. Но, вспыхнув, как сверхновая звезда, это незабываемое ощущение не исчезло, не растворилось в суете, а перешло в ровное и устойчивое тепло, дающее твоему папке новую, неизведанную раньше силу. И с этого момента он никогда, ни на день, ни на минуту не забывал, что он больше не один. Что есть на этом свете его половинка и еще один маленький человечек, еще один кусочек его собственной плоти и души, приросший прямо к папкиному сердцу. Две величайших драгоценности. Смысл его жизни.

— Так почему же наш папка оставляет нас, — спросишь ты, — Почему он так рискует собой и нами, уезжая туда, откуда может больше никогда не вернуться? Зачем в коридоре стоит этот новый, до отказа набитый снаряжением рюкзак? Почему кусает губы и изо всех сил сдерживает слезы, чтобы не испортить последние минуты перед прощанием, твоя притихшая мама? А сам папка стоит на коленях перед твоей кроватью, прижав к губам свесившуюся во сне ручонку и жадно вдыхая твой такой родной, такой беззащитный запах?

Это сложные вопросы, сынок. Очень сложные…

Твой папа — уже большой мальчик. И он не питает особенных иллюзий в отношении правителей нашего государства. Он видел ветеранов той далекой Великой Войны, которые вынуждены просить милостыню или торговать боевыми наградами, чтобы просто выжить в предавшей их подвиг и память стране. Он прекрасно знает, что если не вернется, то вам с мамой будет трудно, очень трудно. И если кто и не даст вам пропасть совсем, так это не те люди, которые посылают твоего папу на войну, а только те, чья кровь течет в твоих жилах. Твоя, слава Богу, многочисленная и дружная родня. Родные помогут, обязательно помогут… И все же, никто и никогда не сможет полностью заменить твоей маме мужа, а тебе отца.

Так почему же, почему?…

А у меня нет выбора.

Когда ты вырастешь, ты меня обязательно поймешь. Ты сам придешь к выводу, что бывают в жизни мужчины моменты, когда можно потерять то, что обычно подразумевается под словом «жизнь»: исправное, движущееся тело, работающий мозг, осмысленная речь. Но невозможно поступиться другим, тем, что делает это движущееся и разговаривающее существо ЧЕЛОВЕКОМ.

Можешь ли ты представить себе, чтобы твой отец, дав слово офицера и приняв в свои руки судьбу ста человек, вдруг все бросил в тот момент, когда пришло время отвечать и за свои слова и за своих новых товарищей? Неужели ты думаешь, что есть цена, за которую твой папка позволит показывать тебе вслед пальцами и говорить: «А это сын того…, что обдристался и бросил отряд, как только пришла команда ехать в Чечню!»?