Юзеф Крашевский - Комедианты

• Название: Комедианты
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 5-300-00914-8, 5-300-00395-6

Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два ...

В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.

---

Люди, не имея верных данных, сочиняли различные сказки, думали, догадывались, соображали. Баронесса показалась на нескольких балах, каждый раз в новых брильянтах, до того обвешанная ими, что драгоценности ее привлекли общее внимание и были оценены необычайно высоко. Одно колье из жемчуга и брильянтов возбудило зависть во всех женщинах и обратило особенное внимание на барона и его дочь. Всех заинтриговали эти приезжие, являющиеся с такою роскошью и никому совершенно не знакомые. Начали расспрашивать и разузнавать, но никто не открыл ничего положительного. Только Сильван после нескольких недавних сношений с бароном неожиданно и случайно узнал, что дочь Гормейера, та, которую он считал девицею Эвелиною, молодым и девственным существом, была уже вдова, что внезапное вдовство через полгода после свадьбы было причиной ее выезда из Галиции и печали, рисовавшейся на ее лице. Высказывал это барон так, как будто думал, что это уже всем известно; он вздыхал, говоря о дочери, и, не открыв больше ничего, нахмурился и замолчал.

Сильван, как ни был рад, что узнал больше других, не мог простить себе, что до сих пор не знал даже такой простой вещи, и, возвращаясь домой, глубоко задумался над собой и будущностью. Эвелина была теперь в его глазах совершенно другая: печаль ее объяснилась, ее раздражение было естественным, равнодушие легко понятным, самолюбие графа в воспоминании о муже находило объяснение холодности, с каким его принимали.

— Необходимо время, — сказал самому себе Сильван. — Вдова это ничего! Должно, следовательно, быть у нее имение по отцу и кое-что по мужу. А такая молоденькая, такая прекрасная!

Он вздохнул, задумался и уже отступать не хотел. Письмо от отца, которое предупредило приезд графини и Цеси, полное неудовольствия, боязни и предостережений, больше раздражило, чем опамятовало Сильвана.

Он ничего не хотел признать в нем справедливым; рассмеялся, и, оскорбленный, что ему делались выговоры в неосмотрительности и легковерии, кинул письмо с пренебрежением, пожал плечами и не подумал послушаться советов родительских. Он ожидал только матери, чтобы ее присутствием подвинуть свое дело; он рассчитывал на женскую помощь, особенно на помощь Цеси, изворотливость которой была ему известна, а между тем не пропускал ни одного дня, чтобы не видаться с бароном и его дочерью.

Едва дав отдохнуть Вацлаву, он принудил его ехать вместе к своим новым знакомым. Вацлав отказывался, отговаривался, но наконец уступил и отправился на вечер к барону. Сильван хотел похвастаться перед ним надеждой и ослепить его роскошью той, которую заранее уже называл своею невестою. Действительно, Вацлаву, привыкшему к деревне и к поддельной роскоши в Дендерове, дом, так великолепно устроенный, представлял совершенно новую и поражающую картину. Прислуга в галунах, столы, гнущиеся под серебром, огромные салоны, роскошно убранные, вконец запугали и без того боязливого и любящего тишину человека. Он вошел сконфуженный, покрасневший, смешавшийся; был представлен барону, который незаметно обмерил его вопросительным взглядом, и не посмел даже взглянуть на дочь, обратившую с любопытством свои черные глаза на новоприбывшего. Сильван не заметил, что барон и Эвелина при входе Вацлава переглянулись между собой, как бы удивленные, что молодая вдова задрожала, покраснела и через минуту поспешно вышла из комнаты. Он до того был занят собой, что не допускал даже, чтобы кто-нибудь мог больше его произвести впечатление. Через некоторое время Эвелина, однако же, воротилась, и Вацлав, несколько уже ободренный, встретил ее прекрасные глаза, уставленные на него.

Все были чрезвычайно к нему предупредительны, и, наконец, Сильван даже должен был заметить, что для Вацлава изменилась манера обращения с другими гостями. Молодая вдова приблизилась к нему с любопытством, улыбалась, старалась продолжить разговор с ним; барон не спускал с него глаз, а когда собралось больше гостей, новоприбывшему отдавалось явное первенство.

Несколько раз барон таинственно шептался с дочерью, и когда наступила минута прощания, отец — чего не делал ни для кого — вышел за Вацлавом, сильно упрашивая его посещать их дом. Не заметил только Сильван, как взгляд Эвелины следил за Вацлавом до дверей и искал, казалось, кого-то, когда его уже не было; задетый, однако же, за живое, он дал себе слово больше не тягаться с братом.

«Это что-то непонятное, — подумал он, — они были бы слепыми, если б не оценили меня. Неужто они знают, что у Вацлава есть миллионы, которых не будет у меня! Я его больше туда не поведу, а один он не поедет».

На Вацлава, однако же, дом этот не произвел особенно сильного впечатления: роскошь и богатство удивили его, люди остались загадкой. Эвелину он находил хорошенькою, но говорил о ней холодно, и Сильван, расспрашивая его, убедился, что симпатия, обнаруженная со стороны барона, не вызвала взаимности. Это его успокоило.

На другой день утром, по своему обыкновению, Сильван отправился за бароном, чтобы ехать с ним в некоторые дома, как уговорились они накануне, и опять был удивлен, когда после короткого и холодного вступления барон с живостью спросил его о брате. Сильван был весьма осторожен: не слишком хвалил его, но не мог также и врать, потому что огромное наследство и неожиданное богатство поставили Вацлава на вид, и легко было узнать ложь. Он отвечал равнодушно, улыбаясь, обиняками, не скрывая своего удивления, почему с таким любопытством спрашивают о Вацлаве.

— Вы должны были заметить, — ответил барон Гормейер с необыкновенною ему искренностью, — как поразил вчера вид этого молодого человека и меня, и мою бедную Эвелину. Представьте себе: брат ваш так необычайно, так сверхъестественно похож на ее умершего мужа, что мы с первого взгляда приняли его за привидение. Дочь моя до сих пор еще больна… воспоминание о недавней утрате… ее не потухшая грусть об этом человеке…

— Хорошо, что вы мне говорите об этом, барон, — сказал Сильван с некоторым беспокойством. — Я больше уж не приведу его сюда и прошу у вас извинения.

— Но, напротив, напротив, — подхватил барон, — Эвелина находит в этом некоторое утешение: это приятное воспоминание.

— Брат мой довольно дикое создание, — прибавил поспешно Сильван. — Вчера едва вытащил его сюда. Странные обстоятельства были причиною того, что он, неузнанный, долго был воспитываем как сирота; это сделало его робким. Он, кажется, недолго останется в Варшаве, готовится только к скорой свадьбе.

— Как? Он обручен? — подхватил барон с видимым беспокойством.

— И влюблен, — прибавил граф.

Разговор на этом прервался; доложили о лошадях. Сильван поехал с бароном, но, воротясь домой, не мог удержаться от упреков судьбе.

— Все Вацлаву! — воскликнул он. — Имение, счастье лезет само в руки непрошеное; за что же мне не везет! Я начинаю ненавидеть его! Лишь бы он одолжил мне, что надо, стану избегать его: выпровожу его в деревню. Пусть едет: ни он для города, ни город для него.

На другой день он получил приглашение на вечер вместе с братом, но не взял его с собою, отговариваясь несмелостью Вацлава.

И отец, и дочь заметили, что Сильван приехал один и не могли скрыть, какое это произвело на них впечатление. Спросили сейчас о брате, а Сильван, раздосадованный, должен был прибегнуть ко лжи. Весь вечер Эвелина была грустна и задумчива; барон холоден и молчалив; Сильвану не удалось даже приблизиться к прекрасной вдове, и при каждом звуке ее голоса он бесился, потому что его только и спрашивали о брате. Выходя, он досадовал на себя за мысль привести эту обузу, которая в одно мгновение ока оттолкнула его с места, добытого с большим трудом.

По счастью для Сильвана, в минуту его беспокойства приехала графиня с Цесей: новые и сильные сподвижники. Едва расположились они в гостинице, как Сильван стал рассказывать всю свою историю.

Она была уже известна несколько из письма к отцу, и графиня-мать, наперекор убеждениям мужа, была способна помогать, а не мешать сыну. Цеся равнодушно молчала; но когда дошло дело до Вацлава, покраснела, вздрогнула и навострила уши. Изменившееся лицо ее позволило брату угадать ее чувства: он обратился исключительно к ней. Цеся слушала его, то бледнея, то краснея, но молчала и была задумчива.

— Дорогая мамаша, — воскликнул Сильван в заключение, — на тебя и на милую Цесю вся моя надежда! Надо познакомиться с Эвелиной, сблизиться, сдружиться и овладеть ею совершенно, а прежде всего, хоть мы тут и временно, должно нам показать себя прилично и дом устроить порядочно; я займусь этим. Если недостанет денег, Цеся возьмет у Фарурея.

— Полно, Сильван, — возразила Цеся, — это уже слишком!

— Сделаешь это сама, когда убедишься в необходимости: я влюблен, я с ума схожу, и от вас только жду спасения! Отец, я знаю, боится, отсоветовает, пугает меня, но совершенно ошибается.