Юзеф Крашевский - Комедианты

• Название: Комедианты
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 5-300-00914-8, 5-300-00395-6

Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два ...

В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.

---

— Кому мстить? — спросите вы. — Себе, за неловкость? Нет, бедной, невинной Фране и Курдешу. Но он ломал себе голову и не мог приискать средства; по долгом размышлении решился наконец идти дальше: ехать в Вульки под предлогом торга и покупки сивой лошади ротмистра.

Придуманный предлог посещения чрезвычайно радовал его. Он хотел как можно скорее осуществить свою мысль; приказал оседлать лошадь, болтливого Янку оставил дома и сам, нарочно отправившись в другую сторону, чтобы люди не могли следить за ним, пашнями продрался в Вульки.

Это было вечерком; ротмистр, по летнему обычаю, сидел на крыльце.

В былое время крыльцо служило шляхтичу в теплую пору года любимейшим убежищем: тут не было так душно, как в избе, отсюда видно все хозяйство, часто даже и пашни, все дороги и тропинки, весь хозяйственный обиход, гумно, хлев и другие строения. На крыльце скорее находил барина мужичок, мимоходом разговаривал эконом с барином; сидя даже один, он не был уединен, взгляд его чувствовали все… Аист трещал ему на старой ольхе, ржали в конюшенке лошадки, ворковали голуби, и колокол соседней церкви напоминал ему часы дня. У ног ротмистра ложился старый Разбой, постоянный товарищ его прогулок. Часто Бжозов-ская выходила из противоположной двери и, став у порога, подымала болтовню; часто Франя садилась с чулком против отца; порой работник на пути из конюшни останавливался поговорить; гуменный опирался на минуту о столб и рассказывал о работах, за которыми приглядывал; и так день уплывал на крыльце чинно и весело. Здесь не раз накрывался принесенный стол к обеду, полднику и ужину; тут исполнялись различные деревенские обряды, для которых тесен становился деревенский домик, если собиралась вся деревня; тут подносились венки, тут приносились поздравления и просьбы… Попозже вечером, в сумерки, когда в комнате начинало темнеть, старик sodalis marianus мог еще прочесть на крыльце и договорить вечернюю молитву.

Оттого то место, которое обыкновенно занимал на крыльце Курдеш, было заметно на скамье, даже ручка вся обгладилась от его сиденья, и никто из домашних из уважения, даже в отсутствие хозяина, не смел занять его привилегированного уголка.

Ротмистр сидел на крыльце на своей скамье и толковал с панной Марианной, которая, сложив руки на груди и облокотясь о притолоку, припоминала ему былое время, мечтала вместе с ним о лучшей будущности, как в воротах показался Сильван на лошади, и Разбой с сильным лаем кинулся на непривычного гостя. Курдеш не узнал прибывшего, но панна Марианна, которой снилось ночью, будто она надевала на Франю венок розмариновый, догадалась в ту же минуту и крикнула, зажимая себе рот:

— Боже великий! Это он!

— Что? Кто? — спросил Курдеш.

— Да графчик!

Сказав это и не ожидая больше, она юркнула, хлопая за собой дверями, и влетела к Фране, задыхаясь, едва в состоянии выговорить слово, взволнованная и до того изменившаяся, что Франя, взглянув на нее, в первую минуту ожидала какого-нибудь огромного несчастья и вскочила с кресла.

— Что такое случилось, панна Марианна?

— Что! Он! Ей-Богу, он! Ей-Богу, он! Вот, как Бог свят! Гнедой, на серой лошади… хотела сказать: серый сюртучок, лошадь гнедая, на лбу отметина, в руке хорошенький хлыстик; я узнала его: куцая, в желтых перчатках.

— Лошадь в перчатках! — прыснула смехом девушка, уже начиная догадываться, в чем дело.

— Ну, что ты притворяешься, что не понимаешь меня? Он! Графчик твой приехал! Он уже тут! Оденься хорошенько. Приехал! Видишь, по-моему! Видишь! Не говорила ли я? И ты, и отец не понимаете ни света, ни людей! Я уж в этих вещах толк знаю. Уж коли что скажу, так недаром: вот-таки, приехал.

— Бжозося! Панна Марианна! — раздалось в эту минуту на крыльце, и Бжозовская, хотя несколько недовольная, в суете не поправив даже чепчика и немного растрепанных волос, кинула Франю и побежала к Курдешу.

Через минуту она возвратилась, но уже медленным шагом, задумчивая и заметно рассерженная, вошла в комнату своей питомицы и, пожимая плечами, с кислой миной проговорила:

— Пускай же делает, что хочет; я уж не мешаюсь ни во что.

— Что же это опять случилось, панна Марианна?

— А чему же случиться? Я была уверена, что отец твой выкинет какую-нибудь штуку! Хочет делать по-своему и сказал мне на ухо, что барчонок приехал только покупать каких-то там лошадей, так чтобы ты не выходила туда, а только я одна. Кто ж это видел — так принимать молодого человека? Все испортит. Впрочем, что мне до этого! Делайте себе, как хотите, я умываю руки. Как себе постелит пан ротмистр, так и выспится.

И обиженная, недовольная Бжозовская стала ходить по комнате, поправляя медленно наряд и волосы и заглядывая в зеркальце, висящее на стене.

Франя, не совсем довольная, но с покорностью дитяти, которое любит отца и слепо ему верит, приняла приказание ротмистра; она одевалась, но, услышав от Бжозовской о распоряжении, уселась в кресло и, хотя зарумянившись немного, немного расстроенная, прислушиваясь к разговору, который доходил к ней с крыльца, продолжала шить начатый стихарь в церковь. Бжозовская все ходила и ворчала:

— Старики не должны и мешаться в эти дела, а предоставить их нам. Кто это видел — девушку прятать! Славный расчет! Впрочем, что мне до этого? Знаю только, что как уедет графчик, я вымою голову ротмистру. Пускай себе делает, что хочет! Посмотрим, как он распорядится?

Франя молчала, не вмешиваясь в рассуждения панны Марианны. Бжозовская продолжала ворчать:

— Не спросил меня, не посоветовался! Шах! Мат! Ни с того ни с сего — пускай не выходит! Почему? Потому что тот будто для лошади приехал? Ну, так что ж? Обыкновенно, не скажет прямо: я приехал понравиться панне Франциске! Ну, да мне что до этого, пусть себе делает, как ему приснится.

— Моя дорогая Бжозося, — заметила наконец Франя, — отец, конечно, обдумал уже, что делает.

— А, приснилось ему! Барчонок, разумеется, не знал, что сказать, и выдумал, что ему сивка понравилась, что он хочет ее купить. Кто же этого не понимает! Старые штуки! Отец сейчас принимает это за чистую монету и говорит мне: если он приехал к сивке, то только сивку и покажу ему. Толкуй с ним! Ну, видел ли кто что-нибудь подобное?!

— А, может быть, это и хорошо, — ответила Франя. — Если не к нам, а к сивке только приехал, зачем же мне выходить?

— Да ведь это даже и не учтиво! Кто же это видел — прятать в каморку дочь, словно мужицкую невесту!

— Так хотел отец, что делать, Бжозося! Не скрою от тебя, я бы с удовольствием вышла поболтать и посмеяться; но ведь с ротмистром, знаешь, по-солдатски: надо исполнять, что приказывает.

— Э, это нам, душечка! Но не тебе! Ты его, если захочешь, на волоске поведешь. Но делай себе, что хочешь, я не хочу тебя бунтовать; хотя уверена, что он ничего не сказал бы тебе, если б ты даже и вышла.

— Но мне, моя Бжозося, и не следует слишком заискивать, если он не к нам, а к сивке приехал.

— О, уж вы оба с отцом затянули какую-то больно мудреную песню! Тяните себе, как хотите, я больше ни во что не вмешиваюсь. Пойду только — распоряжусь полдником и руки умываю.

И в самом деле, Бжозовская вышла.

Курдеш сидел на крыльце, отлично притворяясь, что и не догадывается, зачем приехал граф; лошадь была выведена, и разговор шел о лошадях. Ротмистр, необыкновенно предупредительный, вежливый, занимал ясновельможного графчика, не заикаясь ни о себе, ни о дочери, а распространяясь только о лошади. Превозносил высокие качества породы сивки, ее матери, бабки, отца и деда, ее сестер и братьев и поднимал ценность сивки до высоты баснословной.

Сильван, в чрезвычайно неловком положении, вертелся как в кипятке, ежеминутно поглядывая искоса, не увидит ли где Франи, и не смея спросить о ней.

Сивка стояла перед крыльцом, и старый конюх, с усами до ушей, служивший некогда в конфедерации вместе с барином, искусно показывал ее, бегал с нею, вдруг пускал, останавливал ее, поднимал ей голову и неимоверно расхваливал ее. Ротмистр, заговорив прежде всего о сивке, не давал разговору отклониться от лошадей и, словно из рукава вытряхивая все новые подробности и сведения, так и ловил своего гостя, чтобы не дать ему никакой возможности переменить разговор.

Бжозовская несколько раз прошла через сени, поглядывая искоса на Сильвана, и, видя его пасмурным и скучным, пожимала только плечами и шептала про себя:

— Нет никакого сомнения, его оттолкнут. Впрочем, как себе хотите, я умываю руки! Ни во что не мешаюсь! Так, вот именно, у него лошади на уме! Бедный молодой человек!

— А затем, — кончил ротмистр, — куда прикажете, граф, вести лошадь: в Дендерово ли или в конюшню?

— Как же? Пятьдесят, ни гроша меньше, это последняя цена? — спросил довольно равнодушно Сильван.

— Я доложу вам, граф, сударь ты мой, — сказал Курдеш, — что за ее бабку, ухо в ухо такую же, я взял с прусского майора, который ездил ремонтером, восемьдесят червонцев и вдобавок еще панталоны и кафтанчик зеленой кожи, которые мне очень понравились у него. Правда, что штука эта мне не удалась, потому что немец, хоть и казался на вид человеком хорошего сложения, был тонок, как комар, и ни в его штанишки, ни в его рукава, похожие на дудку, влезть я не мог. Мать сивки служила мне лет восемнадцать до того обстоятельства…