Юзеф Крашевский - Комедианты

• Название: Комедианты
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 5-300-00914-8, 5-300-00395-6

Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два ...

В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.

---

— Милостивый государь, это имение принадлежит столько же вам, сколько и моей дочери.

— Внукам, вы хотели сказать?

— Однако ж, Самодолы вы взяли за Евгенией.

— Так, — произнес насмешливо граф, — четыреста душ и четыреста тысяч долгу, тогда как душа там и пятидесяти червонцев не стоит!

Графиня так была раздражена, что не могла отвечать; она махнула рукой, хотела было перейти в зал, но возвратилась.

— Ложь! Ложь! — вскрикнула старуха прерывающимся голосом. — На Самодолах, предназначенных для дочери, был только банковый билет покойного мужа.

— Но мы платим вам проценты.

— Уже два года я ничего не получала.

Сигизмунд-Август замолчал.

— Заплачу, — произнес он после паузы, — но вы, надеюсь, не будете требовать от меня отчетов.

— Так вам угодно говорить с матерью вашей жены? — спросила графиня с возрастающим негодованием.

— Я говорю теперь не с матерью моей жены, но с кредитором, который требует от меня отчета, не имея на то никакого права.

— Милостивый государь!

— Так, ваше сиятельство.

— В сторону это, в сторону, — заговорила графиня дрожащим от гнева голосом, — теперь пришло время потребовать от вас другого рода отчета… Моя дочь несчастна с вами!

— Кто же об этом донес вам?

— Достаточно взглянуть, чтобы убедиться в этом!

— Я бы советовал вам спросить о том графиню и не заключать по догадкам; не мешало бы и меня спросить, счастлив ли я.

— С этим ангелом!.. — воскликнула мать и заломила руки, но спохватившись, что ее могут увидеть, начала махать платком, приняв спокойную наружность.

— Об ангеле и его крылышках, которые иногда так далеко его заносят, советую расспросить у меня, — сказал граф с насмешкой.

— Вы клеветник! Вы недостойны, чтоб вас земля носила! — вскрикнула графиня, не в состоянии будучи удерживать гнев.

— Графиня, на нас начинают смотреть, — отвечал холодно зять по-французски, — не перейти ли нам в залу.

Говоря это, он подал ей руку и с выражением полной сыновней покорности, с улыбками и комплиментами ввел ее в зал. Старуха, казалось, была совершенно довольна зятем. Через четверть часа под предлогом головной боли графиня ушла в свои покои, сопровождаемая тем же внимательным зятем. Сколько драм покрывает эта головная боль, сколько тайн и грехов! Славная болезнь, которую можно принять и снять с себя по собственному желанию.

Едва только граф возвратился в зал, лакей шепнул ему на ухо, что в задней комнате ожидает его Смолинский с весьма важным делом.

Немного добра обещают эти господа, являющиеся с бумагой в руке: редко бумага эта приносит счастье, всего чаще — горе, убытки, заботы, а иногда — неизлечимые удары. Увидев Смолинского с бумагой в руках, граф гневно сказал:

— Я полагаю, что можно было бы и завтра придти с этим делом, можно было обождать.

— Ни минуты, — отвечал Смолинский.

— Что там?

— Что ж может быть? Разумеется, несчастье.

Граф задрожал и совершенно растерялся. Еще не зная, что ждет его, он схватился за голову и упал в кресла.

— Говори же!

— Абрамсон…

— Абрамсон обанкротился, и мой залог пропал?

— Так точно.

— Не может быть!

— Форменное объявление и секвестр на Сломницкое поместье. Дендера не сказал ни слова, поглядел бессмысленно на черные

окна и опустил глаза в землю; губы сжались, лоб наморщился, граф постарел в одно мгновение.

— Что же мне делать? — спросил Смолинский.

— Что хочешь.

— Позвольте вам напомнить, хотя уж теперь и поздно, что я был всегда против этих залогов, я всегда говорил…

Граф ничего не слышал; он перебирал в голове разные отрывочные мысли.

Смолинский со свойственной ему наглостью уверял графа во лжи; Абрамсон был ему обязан, что получил залог, за который графу платил по червонцу с души, а Смолинскому по три злота. Теперь, когда Абрамсон объявлен банкротом, он боялся, чтобы граф не вспомнил, как часто он говорил в пользу еврея и залогов, и потому, предупреждая упреки, отказывался от прошлого. Триста душ пропало за шесть тысяч злотых, заплаченных графу, и тысячу, отданную комиссионеру. Еврей между тем, обокрав казну на несколько десятков тысяч, бежал в Броды.

— Что же мне делать? — повторил Смолинский, косо поглядывая на графа.

— Ступай, повесься на первой осине, — проговорил граф, мгновенно встав с места и, не сказав более ни слова, возвратился в зал уже веселый и спокойный. Если бы кто-нибудь увидел его, когда он входил в ярко освещенные покои, никто бы не подумал, что он несет с собой тайну, от которой зависит судьба целой семьи. Улыбаясь, граф остановился в двери, увидев пана Яцека Курдеша, и отвел его в сторону.

— Предстоит мне весьма выгодная спекуляция, не хочешь ли в долю со мною?

— Что же это такое, если позволите спросить?

— Отличный, прекрасный случай! Может быть, наверно! Подряд! Сто на сто! Есть у вас двадцать тысяч?

— Откуда у меня возьмется такая наличная сумма? — спокойно отвечал пан Яцек, решившийся, по-видимому, не уступать перед настоятельностью графа и начинавший уже догадываться. — Нам ли прятать такие капиталы?

— Жаль. А можно было бы копейку на копейке выиграть.

— Жаль!

— А не знаете ли кого-нибудь?

— Вам, я полагаю, нетрудно собрать такую ничтожную сумму?

— Но дело не терпит: время бежит, перебьют!

— Пан ротмистр Повала третьего дня получил от брата пятьдесят тысяч наличными…

— Так, так! Возьму у него!

Граф пошел далее. Жена его в это время танцевала с ротмистром, который был теперь в блестящем расположении духа. Ему казалось нетрудным делом победить сердце графини, и он готов был для нее закабалить отца родного, чтоб потом похвалиться перед бывшими товарищами такой прекрасной победой. В антракте между танцами граф дружески ударил его по плечу.

— Одно слово, — прибавил он в объяснение жеста.

— Что прикажете? — воскликнул ротмистр, симпатически улыбаясь.

— Рюмку старого вина.

— Не откажусь.

Взявшись под руки, они ушли. Ротмистр смеялся в душе над доверчивостью мужа, граф, в свою очередь, смеялся над ротмистром, который готов был пожертвовать всем. Войдя в комнату, где стоял длинный стол, покрытый бутылками, граф достал заплесневелую бутылку венгерского, которая уже формой доказывала свою древность.

— Вот, попробуйте-ка, — сказал он, мигнув.

— Старое токайское!..

— Восьмидесятилетнее, увидишь!

— Ваше здоровье.

— Благодарю! — отвечал граф, весело и добродушно улыбаясь. — Не все меня, однако, так поздравляют.

— Иные лучше говорят, но, вероятно, не так чистосердечно.

— Ха, ха! Бывает и то! Меня сегодня очень оригинально поздравляли.

— Что же такое, граф?

— Вообрази себе, ротмистр, неотесанного болвана, который год тому назад на коленях выпросил у меня, чтобы я взял его деньжонки на проценты, теперь выбрал день моих именин и пристал ко мне о возврате.

— Как это глупо!

— Именно! И конечно, поймал меня совершенно врасплох, неприготовленного. Я взбесился, велел сейчас же Смолинскому хотя у жида взять и сию же минуту удовлетворить этого милого гостя; так это меня взволновало.

— Какие же это деньжонки? — спросил ротмистр.

— Пустяки, 30000 дукатов.

— Если хочешь, граф, я пришлю тебе завтра.

— Да разве у тебя могут быть свободные деньги? — спросил граф с притворным удивлением и недоверчивостью.

Ротмистр улыбнулся с некоторою гордостью.

— Завтра пришлю тебе, граф.

— За твое здоровье, ротмистр. Очень благодарен тебе за одолжение… Ты избавишь меня от хлопот… Еще рюмочку…

— Не стоит и говорить об этом.

Заиграли вальс, и пан Повала, рассыпаясь, полетел к графине, а Сигизмунд-Август, следуя за ним потихоньку, бормотал про себя:

— У меня тридцать тысяч, завтра беру почтовых и еду в Житково. Отделаюсь, должен отделаться; главнейшая вещь была достать на это деньги. Бедный ротмистр! Какой молодой! И такие усы!

И он тихонько рассмеялся.

Во время отдыха от танцев завязывались разговоры, и как широка была зала, как разнообразны лица, как не схожи между собою были гости, так удивительно разнообразны были и разговоры. По счастью, они разлетались в разные стороны, не встречаясь, не сталкиваясь между собою.

В том самом кабинете, где за минуту граф и теща обменялись десятком неприятных слов, откуда вышли они такие взволнованные, сидели теперь на диване: Сильван, курящий сигару, и граф Вальский, также воспитанный за границей, богаче Сильвана, такой же спортсмен, такой же молодой, также обыноземившийся, но имеющий над ним то превосходство, что сильно испорченный, не растлел еще до сердца. В нем испорчена была только наружная оболочка от прикосновения к гнилью, в остальном сохранилась еще жизнь.