Елена Серебровская - Весенний шум

• Название: Весенний шум
• Автор: Елена Серебровская
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

"Весенний шум" — вторая книга трилогии "Маша Лоза". Формирование характера советской женщины — детство, юность, зрелость главной героини Маши Лозы — такова сюжетная канва трилогии. Двадцатые, тридцатые годы, годы Великой Отечественной войны — таков хронологический охват ее. Дружба, любовь, семья, чувства интернациональной солидарности советского человека, борьба с фашизмом — это далеко не все проблемы, которые затрагивает Е. П. Серебровская в своем произведении.

---

Сева уже вернулся из экспедиции. Он привез не только красивые образцы минералов для своей коллекции, которую хранил в одинаковых картонных коробочках, сложенных в деревянный невысокий ящик. Он привез еще и толстые исписанные карандашом блокноты. Что записывал он там, в предгорьях Памира, в далеком Таджикистане? Оказалось, он записывал сказки, легенды, которые слышал от местных жителей, говоривших по-русски.

Маша была очень привязана к старшему из братьев. Он нуждался в опеке, определенно нуждался. Из экспедиции он привез пятьсот рублей, а у него как раз не было приличного костюма. Деньги эти разлетелись бы по мелочам, если бы не Маша. Она съездила в универмаг Кировского района, где было легче купить шерстяной костюмный материал. Потом нашла портного, потом надо было напоминать Севе о примерке. В конце концов Сева предстал пред светлые очи отца, матери, сестры и брата в новом костюме, в крепких новых ботинках, подстриженный, побритый — просто блеск! Он был очень доволен, поцеловал сестру и побежал в кино со своей соученицей Галкой, девушкой строгих правил, которую не так-то просто было уговорить пойти вдвоем в кино, — Галка предпочитала ходить «гамузом», то есть, группой человек в пять-шесть.

Маша любила родителей, — но они вырастили ее, они тратили на нее свои силы и средства. Она была обязана им, проявляя о них заботу, она выполняла дочерний долг.

Маша любила Костю, — но и Костя был ей нужен. Она полюбила его по сердечному влечению, но жить замужем легче, чем одной. Значит, и тут корысть.

И Зоечку свою она любила, не думая, что когда-нибудь Зоя будет поддерживать ее в старости. Любила маленького несмышленыша, беззащитное существо, из которого со временем получится человек, — эта любовь была возвышенней всякой другой. Но чувство материнства знакомо не только людям.

А вот любовь к Севке, к брату, была совсем свободна от расчета. Это было чисто человеческое чувство, не знакомое животным, чувство, характерное для свободного общества. Сева был ее лучший товарищ и друг. Он ничем не был ей обязан, как и она ему, их забота друг о друге была добровольной, не обязательной. Сева ухаживал за своей Галкой, на которой со временем мечтал жениться, Маша имела мужа. Но товарищеская привязанность друг к другу была так сильна, что оба они были способны сделать друг ради друга многое. Маша любила брата, ей нравилась и его Галка, и если Сева испытывал на себе излишнюю Галкину суровость и непримиримость, — Маша дулась на эту девушку, считая, что она просто не знает, какой клад сам идет к ней в руки. И Сева, охранявший вместе с другими «лощами» Машу в «период междуцарствия», или «смутное время», тоже сильно злился на всех этих мерзавцев, пытавшихся сыграть на одиночестве его сестры. Будучи ее братом, прожив с нею бок о бок всю свою недлинную жизнь, он считал, что Маша была бы находкой для каждого настоящего человека: верная жена, добрая, незлопамятная женщина.

Эта любовь была наиболее человеческой. Маша не обошлась бы в жизни и без материнства, и без любви к родителям и мужу, но привязанность к брату, дружба с ним наполняли ее сознанием своего высокого человеческого достоинства. Она вспоминала «Тараса Бульбу» Гоголя: наверно, это похоже на дружбу казаков, на боевую дружбу мужчин, которые делят вместе тревоги походов, вместе отступают и побеждают, а если придется, — закрывают друг другу очи при последнем прощании. Товарищи держатся друг за друга, защищают друг друга, потому что вместе они — народ, вместе они — сила. Именно о таких человеческих отношениях мечтал Гоголь, именно этого не хватало ему в людях его времени.

Сева был очень сильный, и немудрено: зимой он занимался лыжным спортом, даже прыгал с трамплина, летом играл в футбол, если была возможность. Рослый, широкогрудый, с сильными большими руками, большеголовый и крепкий, он любил подшутить над сестренкой: сидит она за своим столиком, читает что-то, а он подкрадется тихонько сзади да и подымет ее вместе со стулом, возьмет стул снизу за задние ножки и подымет. Ему недолго! Маша запищит — «Севка, я упаду, пусти!», а он подымет ее да и держит наверху, а сам смеется. И Володька смеется, — это развлечение для него и делается, Сева с ним только что поспорил, что подымет сестру таким манером…

Ну, как не любить таких братьев! Ведь она старшая, старшая, ее слушаться надо, а они озорничают… Но именно это озорство и делает их особенно милыми.

* * *

Морозы пришли в этом году рано. Снег окаменел, заблистал ледяными искрами, мороз щипал лицо, руки прилипали к металлическим дверным ручкам.

Маша пришла сегодня из музея раньше обычного и занималась разбором своих книг. Надо было отобрать, все, что может оказаться ей необходимым для работы над темой Октябрьского восстания. Книги стояли на полках бессистемно, учебники рядом с классикой, брошюры и толстые справочники — вместе.

Зоя была в садике, мальчики — на учебе, отец на работе. Мама стирала в прачечной.

Позвонили. Вошел Сева. Время было необычно раннее для его прихода, он приходил всегда после трех.

Он разделся в коридоре и прошел к Маше. Постоял молча у ее дверей, посмотрел, как она перекладывает книги.

Маша обернулась. Сева что-то хотел сказать, она почувствовала это.

— Маша… Я ухожу на войну. Добровольцем. Организован батальон студентов-лыжников, — сказал он наконец.

— Ты?

В первый момент в ней заговорила родная кровь — жалко брата. Почему он? Он такой способный, такой талантливый, вдруг его убьют… Почему, в самом деле, должен идти он, а не кто-нибудь другой?

Она не посмела сказать это вслух. И все же, помолчав немного, спросила:

— А это обязательно было, чтобы в этот батальон непременно пошел ты?

Сева скромно опустил глаза.

— Видишь ли, сестренка, я не мог не пойти в него… Я его организовал.

— Севка… — сказала она, беспомощно опустив руки.

— Ничего особенного. Посоветовался с ребятами, пошли в комитет комсомола. Был митинг, мне пришлось выступить первым. Я выступать не умею, ты знаешь, я люблю говорить в маленьком кругу. В общем, много не распространялся, Сказал, что записываюсь в батальон студентов-лыжников и призываю всех ребят… Записалось порядочно. Интересно, что кое-кто записался неожиданно для меня, а кое-кто отмолчался, хотя я ждал, что запишется… В общем, выявляются люди.

— Когда же ехать? — спросила Маша дрогнувшим голосом.

— Послезавтра проводишь меня. Надо бы рукавицы, у меня перчатки все драные.

— Севочка, братик, — сказала Маша, прижимаясь лицом к его широкому плечу.

— Ну, чего ты? Чего ты? — бормотал Сева, поглаживая ее по голове большой своею рукой. — Нас для этого и воспитывали. Кому же, как не нам. Не всё же на словах доказывать свою преданность Родине. Ты же это понимаешь.

Она смотрела на его высокий выпуклый лоб, прикрытый, как и у отца, прядью светлых волос, на глубоко посаженные добрые глаза, на мягкие губы, словно у девчонки. Сердце его билось совсем неподалеку, рядом с ней, сильное большое сердце самого верного друга. Война — опасность для родной земли. Кому же и защищать Родину, как не ее сыновьям?

— Как ты маме скажешь? — испуганно спросила Маша.

— Придется сказать, — мрачно ответил Сева. — Вечером скажу, когда отец придет.

Вечером он сказал. Маме стало нехорошо, она потеряла сознание, и он вместе с отцом отнес ее на диван. Она вскоре пришла в чувство, постаралась взять себя в руки.

Маша поняла: она здесь самая здоровая и сильная. Ей нельзя ни плакать, ни переживать. Надо собрать брата в путь, приготовить ему теплое белье, варежки, шерстяные носки. И гостинца — сахара, украинского сала, чтобы грелся на морозе.

Отец принес свой теплый шерстяной пуловер.

— Морозы сильные, а это чистая шерсть, — сказал он безапелляционно. — Хотя в армии строгости, форма и прочее, но ваш батальон спортивного типа. Вам должны разрешить. Возьми.

И он положил Севе на колени пуловер, который только что снял с себя, — он был еще теплый. Положил и ласково провел рукой по голове, по плечу, по груди сына, словно проверял наощупь: смотри, какой ты вырос у меня, большой, сильный, крепкий.