Осип Черный - Мусоргский

• Название: Мусоргский
• Автор: Осип Черный
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения СССР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

В повести «Мусоргский» О. Е. Черного раскрывается жизненный путь великого русского музыканта. Пребывание в офицерской школе, служба в полку, знакомство и дружба с композитором Даргомыжским, вхождение в балакиревский кружок, объединение молодых русских музыкантов в «могучую кучку», создание Бесплатной музыкальной школы и дальнейшие этапы жизни М. П. Мусоргского, вплоть до его трагической смерти, проходят перед читателем. Автор рассказывает о том, как создавался «Борис Годунов», какие мытарства пришлось пережить композитору, прежде чем его опера проникла на сцену, как были написаны «Хованщина», «Сорочинская ярмарка» и другие его произведения.

Мусоргский предстает в окружении своих друзей – Балакирева, Римского-Корсакова, Стасова, Бородина, Кюи. Кроме фигур кучкистов, автор создал также портреты Антона Рубинштейна, дирижера Направника, певцов Петрова, Леоновой.

Внутренний мир композитора, история его роста, художественные и общественные его идеалы раскрываются по мере того, как мужает талант великого музыканта.

Повесть представляет собой цельное построение, со своим сюжетом и единой драматической линией.

---

Голоса гостей доносились сюда глухо. Казалось, они в этой квартире одни и им никто не мешает. Отстранив Бородина, Балакирев сел за рояль и стал наигрывать отрывки из только что слышанного.

– Как же, сочинив подобное, можно еще сомневаться? Ведь это прелесть что за тема! Надо немедля оставить науку и посвятить себя музыке.

– Не могу, Милий Алексеевич. Слишком глубоко увяз в своем деле.

– Да поймите вы, чудной человек: химиком можно стать, а музыкантом рождаются! Вы музыкант по рождению.

Безоговорочное его признание принесло автору радость безмерную, и все же он сознавал, что пути в сторону от науки не может быть. Разве что попытаться служить тому и другому – химии и музыке.

– Вам среда необходима. Не может музыкант в наше время сам себя образовать. Вы должны приходить в наш кружок. Время теперь не тихое, а боевое. Вы обязаны участвовать вместе с нами в сражении за русскую музыку.

Долго шел у них разговор. Оба забыли о гостях, о том, что через две комнаты от них сидит шумное и веселое общество.

Им было в тот вечер не до общества. Один чувствовал себя так, точно в него силы новые влили. Мысль о симфонии, которую он сочиняет, делала его другим человеком, более в себе уверенным. Другой гордился своей находкой, но в то же время и раздражен был больше, чем всегда. Вот тут бы и действовать, тут бы всем сообща и засесть за работу – Корсакову, Кюи, Мусоргскому, Бородину! Что бы это могло получиться!

Балакирев ушел от Боткина, не попрощавшись с хозяином. Он нахлобучил шляпу, рассеянно продел руки в рукава пальто. Бородин стоял в коридоре.

– Так как – наш или не наш? – спросил напоследок Балакирев, остановив на нем свой требовательный взгляд.

– Ваш, Милий Алексеевич. Приду непременно.

– Помните: медлить невозможно. Вы нужны нам, нужны русской музыке.

Балакирев сунул ему руку и, не глядя на него, пошел к двери. Сердце его сжималось при мысли о том, что надобно сделать, что можно сделать теперь, будь друзья его податливее и послушней.

V

Окна кабинета были раскрыты. Из окон видна была пустынная улица. Проехал извозчик без седока, провезли бочку с водой, прошел разносчик с корзиной на голове.

Три человека сидели за столом и вели спокойный разговор. В квартире было пусто, только в конце коридора возилась прислуга.

– Жарко как! – заметил один. – Воды со льда нет ли, Николай Гаврилович?

– Сейчас спрошу, – ответил хозяин.

Он прошел по коридору и, выглянув на кухню, справился у девушки, нет ли чего похолоднее. Оказалось, что нет.

– Без хозяйки дела идут неважно, – виновато объяснил он вернувшись. – Я сам теперь редко обедаю дома. В ресторан хотите пойти?

– И в ресторан неплохо отправиться, – отозвался один из гостей, по имени Петр Иванович.

Это был давний друг дома, врач. Дела, занимавшие хозяина и другого гостя, были переговорены еще до того, как доктор Боков пришел. Дела были литераторские: как поступить с прочитанной рукописью, что дать в ближайшем номере журнала. Теперь же разговор шел о вопросах более общих: о политике властей, о реакции и притеснениях, какие чинит правительство печати. Толковали об этом так, как могут толковать хорошо друг друга знающие люди.

Хозяин то подходил к высокой конторке и, беря гусиное перо, делал заметки на листе, то опять возвращался к письменному столу. Мысль его работала напряженно, и на узком бледном лице отражалась внутренняя работа. Иногда он кидал прозорливые, острые замечания. Собеседники больше слушали. Они привыкли к его манере думать вслух, к мыслям, как будто брошенным вскользь, но заключавшим в себе очень многое.

– В гостиную, что ли, перейти? – предложил хозяин, попробовав задернуть штору и видя, что прохладнее не стало. – Там солнце палит не так сильно.

Разговор продолжался в гостиной. Хозяин, быстрыми шагами расхаживая по комнате, говорил о том, что реакция, по всей видимости, станет еще более жестокой и готовыми надо быть ко всякому насилию со стороны властей.

Услышав в передней резкий, короткий звонок, он сказал, остановившись:

– Наверно, за мной кто-нибудь. Третий час, время обедать. Так что же, пойдемте?

Вместо знакомого, которого он предполагал увидеть, на пороге гостиной появился офицер неприятного, почти отталкивающего вида: роста небольшого, приземистый, как будто прибитый к земле, одетый в черный мундир. Самое отталкивающее заключалось в его взгляде – пронзительно-остром и подозрительном.

Вошел он так, как будто не первый раз ему приходилось врываться в чужие дома.

Полагая, что офицер явился по объявлению и намерен снять на лето у него квартиру, хозяин тут же сказал себе, что не сдаст ему ни за что.

– Что вам угодно? – спросил он, передвинув немного очки и внимательно посмотрев на вошедшего.

– Господина Чернышевского увидеть.

Хозяин сделал шаг вперед:

– Я. Чем могу быть полезен?

Они еще пристальнее посмотрели друг на друга.

– Вы? – переспросил офицер, точно не веря себе. – В таком случае, мне надо переговорить с вами наедине.

– А-а! – с притворным оживлением отозвался хозяин. – В кабинет прошу пожаловать.

Чернышевский успел опередить его и, оставив позади себя, быстро пошел по коридору. Понимая, что Чернышевский побежал вперед неспроста, офицер пытался поспеть за ним, но заблудился в темном коридоре, не зная, где тут ход.

– Куда ж вы? Погодите! – крикнул он с раздражением, откинув в сторону вежливость.

Никто не ответил, и он еще грубее крикнул:

– Да проводите меня к нему кто-нибудь!

Гости, оставшиеся одни, мало что поняли в происходящем. Они ничего еще не успели сказать, как дверь тихонько отворилась и на пороге появился еще один человек. Доктор Боков, живший поблизости, узнал в нем пристава полицейской части.

– Господин Мальянов, – обратился Боков к нему, – можете вы разъяснить нам, что происходит? Кто этот господин?

Шагнув вперед, пристав тихо ответил:

– Полковник Ракеев.

Все стало понятно. Ракеев считался мастером по политическим обыскам. Еще на заре своей карьеры он сопровождал из Петербурга в Михайловское гроб с телом Пушкина. Он же производил обыск в квартире поэта Михайлова, которого провокаторы выдали два года назад жандармскому отделению. Вот кто беседовал с Чернышевским.

И тем не менее, хотя все было ясно, Боков спросил:

– Что ему нужно? Зачем он пожаловал?

Пристав ответил:

– Прибыли из жандармского управления и потребовали, чтобы я проводил их сюда. Я сказал, что господина Чернышевского, может, дома нет, а полковник Ракеев уверенно так ответили: «Нет, дома!» Вы бы, господа, не ждали – дело долгое. Да и ареста не будет: карета не вызвана, господин полковник приехали на дрожках.

Журналист Антонович, один из двоих сидевших, сказал:

– У хозяина в кабинете остались мой сверток и шляпа.

– Да уж вы не беспокойтесь. Это я вам сейчас доставлю, – с живостью вызвался пристав.

Они отказались и заявили, что, не попрощавшись с Николаем Гавриловичем, не уйдут.

– Стоит ли, господа, такое беспокойство устраивать? Тем более, что ареста не будет.

Пристав продолжал уговаривать, но, не слушая его больше, они направились в кабинет.

Чернышевский и Ракеев сидели за столом. Глядя так же неприязненно, Ракеев разыгрывал из себя светского человека: спрашивал хозяина, давно ли уехала его жена, доволен ли он тем, как отдыхает семья.

Чернышевский, сохраняя самообладание, с деланной оживленностью обратился к вошедшим:

– Как, разве уходите? А я думал, вместе пойдем обедать.

Антонович подошел к окну и взял с подоконника сверток с купленными утром ботинками, затем взял шляпу. Ракеев следил за каждым его движением. Он подозрительно посмотрел на сверток, но Антоновичу ничего не сказал.

– Так до свидания, господа, – бодро произнес Чернышевский, пожимая обоим руки. – Увидимся, значит, позже.

При этом он успел, когда Боков за чем-то обратился к Ракееву, шепнуть несколько слов Антоновичу, передавая поручение в редакцию.

Они вышли, сознавая свое бессилие и мучась этим. Мысль, что Чернышевский остался один на один с отъявленным негодяем, не давала им покоя.

Антонович жил поблизости. Дойдя до его квартиры, они оставили сверток. Им было не по себе: легче было узнать правду, чем не знать ничего. Они вернулись назад.

Уверения пристава оказались ложными: у подъезда ждала уже тюремная карета. Собиралась толпа – молчаливая, не понимающая, кого берут и за что. Ждали, когда выведут арестованного. Полицейские требовали, чтобы все разошлись. Люди отходили дальше, но не уходили.

И вот в сопровождении Ракеева вышел Чернышевский, бледный, но сдержанный. Он держался спокойно и так посмотрел на собравшихся, точно карета, стоявшая перед домом, могла увезти его куда угодно, только не в тюрьму. Раскрыв дверцу, поставив ногу на подножку, он в последний раз оглядел стоявших и кивнул, как будто прощаясь ненадолго. Наверно, он сознавал, что больше сюда не вернется, раз его увозит Ракеев, но при этом сумел сохранить выдержку, поразившую всех.