Осип Черный - Мусоргский

• Название: Мусоргский
• Автор: Осип Черный
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения СССР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

В повести «Мусоргский» О. Е. Черного раскрывается жизненный путь великого русского музыканта. Пребывание в офицерской школе, служба в полку, знакомство и дружба с композитором Даргомыжским, вхождение в балакиревский кружок, объединение молодых русских музыкантов в «могучую кучку», создание Бесплатной музыкальной школы и дальнейшие этапы жизни М. П. Мусоргского, вплоть до его трагической смерти, проходят перед читателем. Автор рассказывает о том, как создавался «Борис Годунов», какие мытарства пришлось пережить композитору, прежде чем его опера проникла на сцену, как были написаны «Хованщина», «Сорочинская ярмарка» и другие его произведения.

Мусоргский предстает в окружении своих друзей – Балакирева, Римского-Корсакова, Стасова, Бородина, Кюи. Кроме фигур кучкистов, автор создал также портреты Антона Рубинштейна, дирижера Направника, певцов Петрова, Леоновой.

Внутренний мир композитора, история его роста, художественные и общественные его идеалы раскрываются по мере того, как мужает талант великого музыканта.

Повесть представляет собой цельное построение, со своим сюжетом и единой драматической линией.

---

Как-то, собираясь уже уезжать, она предложила:

– А что бы вам, Модест Петрович, приехать в Глебово? Вы человек свободный. Там мы бы и дружили с вами и музыкой занимались.

Он смутился.

Шиловская капризно заметила:

– Когда интересная женщина приглашает к себе погостить, отказываться невежливо.

– Я не отказываюсь, что вы! – ответил он торопливо. – Но, право же, могу быть вам в тягость.

– Вы несносны, Мусоргский. Молодому офицеру не пристало кокетничать.

– Если вы от души приглашаете…

– Не приглашаю, – сказала она, – а требую.

Вскоре, раздобыв кое-какие деньги, снова прибегнув к помощи матери, Мусоргский отправился в путешествие. Впервые с тех пор, как его мальчиком привезли из Псковской губернии, он выехал из Петербурга. С той поры многое переменилось и показалось новым: поезда, на которых он никогда не ездил, кроме как в Павловск; кондуктора в касках, похожие на военных; господа, неторопливо пьющие в вокзальных ресторанах, и мужики в лаптях, которых не пускали в вагоны. После столицы противоречия русской жизни бросались заметнее в глаза. В вагоне публика толковала о постройке новых дорог, о том, что без мужика ничего не построишь и что пора дать мужику свободу, а то предприниматель, желающий принести благо стране, не сможет достать рабочих. Рассказывали о железнодорожных спекуляциях, о гнилых шпалах, о балласте, не выдерживавшем тяжести поездов, о богатых подрядах.

Мир, до сих пор незнакомый, живой, алчный, настойчивый, сытый, вставал перед глазами Мусоргского. За ним где-то был мир разутых, голодных людей. И не то чтобы тот мир он знал лучше и ближе, – скорее совестью, чем опытом и знанием он воспринимал его. В разнообразии дорожных разговоров и наблюдений приоткрывались неустройства русской жизни. Ему хотелось побольше подслушать, узнать, запомнить повадку и говор людей, с которыми он впервые столкнулся.

В Москве побыть долго не удалось. Лишь мельком он взглянул на город, проезжая на извозчике с вокзала на вокзал. Его удивило несходство с чопорным Петербургом. Извозчики, торговцы, разносчики, хлопотливая теснота улиц, сутолока и пестрота – все показалось скорее купеческим, чем дворянским. Мусоргский сказал себе, что непременно приедет сюда, чтобы взглянуть на ту Москву, которая рисовалась ему по письмам Балакирева.

До Глебова он добрался к концу дня. На станции его ждал экипаж. Серые в яблоках, резвые лошади, одной масти обе, легко взяли с места.

После короткого замощенного отрезка пути поехали по песчаной дороге. Экипаж попал на мягкую колею, и вокруг все затихло. Солнце садилось за дальний лес. Носились стрекозы, высоко в небе летала ласточка.

– Хороший день завтра будет, – сказал, не оборачиваясь, кучер и легонько свистнул в воздухе кнутом.

Лошади побежали быстрее. Мусоргский, ощущая простор и предвечернюю тишину, видя над собой ясное небо, почувствовал себя свободным от забот человеком, которого радуют и поездка, и собственное благополучие, и предстоящая встреча с хозяйкой.

Шиловское имение было не чета Кареву, поместью матери. Там все выглядело бедновато, а тут – на широкую ногу: и аллеи деревьев, и газоны во французском стиле, и ровно подстриженные кусты, и хорошо подобранные по краскам цветы. Садовник и несколько женщин занимались поливкой. Увидав проезжающий экипаж, он приподнял соломенную старую шляпу. Мусоргский даже привстал с сиденья, чтобы тот, чего доброго, не подумал, будто он пренебрег поклоном.

Экипаж подкатил к большой, застекленной разноцветными стеклами террасе. Навстречу высыпало дачное общество: девушки, студенты, артисты. Мусоргский опешил в первую минуту, и только привычная светскость выручила его. Он пожимал руки, кланялся. Марья Васильевна знакомила его с гостями: вот это сосед по имению, эта дама прибыла с утренним поездом из Москвы, это певец, а кругом стоит молодежь, приехавшая сюда погостить. Тут всем весело и все живут беззаботно.

– Мы музицировать вечером собираемся, – объявила хозяйка. – Переоденьтесь, Модест Петрович, отдохните с дороги и приходите ужинать. А после займемся искусством. У нас и певцы свои, и хор свой, и даже капельмейстер есть.

Она представила гостя стоявшему в стороне плотному, невысокому человеку в желтой соломенной шляпе. К смущению Мусоргского, тот оказался знаменитым капельмейстером Лядовым.

– Теперь отпуска вам от рояля не будет, так и знайте, – предупредила Шиловская. – Прогулки совершать вам дозволительно только с моего разрешения и, главным образом, в моем обществе.

Мусоргский охотно подчинился требованиям хозяйки: он превратился в ее спутника, партнера, аккомпаниатора и поклонника. В доме, где главной целью жизни было удовольствие, он, с его услужливостью, деликатностью, с его талантом, пришелся по вкусу всем. Любую партию он мог исполнить, в любом ансамбле мог принять участие. Хозяйка дома была с ним нежна. Аромат легкой жизни наполнял усадьбу: нетрудно было забыть о том, что в мире существуют нужда и бесправие. Тут все было отмечено печатью изящества, и Мусоргский беспечно отдался чувствам, которыми жили тут окружающие.

XIV

Но мысль о Москве не покидала его. Спустя несколько дней, дав слово хозяйке, что вечером он вернется, Мусоргский отправился из Глебова.

В поезде все оказалось решительно непохожим на то, что окружало его в усадьбе: озабоченные пассажиры тяжело вздыхали и вытирали пот со лба, томясь не то от жары, не то от навязчивых забот. Снова перед ним был полный лишений, натруженный мир. Тот, из которого он только что уехал, теперь казался почти призрачным.

В Москве, наняв извозчика, он велел ехать ему не спеша. Здания с колоннами по фасаду чередовались с деревянными, в два этажа. В старинных церквах перед киотом теплились свечи. Извозчик, сообразив, что седок интересуется всем, что встречается по пути, давал свои пояснения. В одном месте он сообщил, что это вот здание построено всего три года назад:

– Пять этажей, домина громадная. И воровства тут было, ой-ой!

В другом месте, указав на отгороженный старым забором пустырь, сообщил:

– Тут, вашество, церковь начали строить, да полиция не дозволила – место, говорят, торговое, благости не будет. А я так соображаю: где больше торговли, там доход церкви больший. Начальству, конечно, видней, нас не спрашивали.

Доехав до центра, Мусоргский отпустил извозчика и пошел дальше пешком. Когда он стал приближаться к Красной площади, им овладело неведомое раньше чувство: все, что он прежде читал про нее, живо встало в памяти. Совсем близко был Кремль, левее возвышалось необыкновенное по совершенству и стройности сооружение – Василий Блаженный. Все было удивительно. Ощущение истории, событий, происходивших тут, охватило Мусоргского. Он осмотрел Лобное место, несколько раз обошел вокруг храма. Все поражало, и на всем лежала печать великого прошлого. То, о чем толковали не раз в доме Стасовых, теперь приобрело такую зримую полноту, точно совсем недавно происходили события, связанные с этими местами.

Мусоргский прошел через Спасские ворота и оказался в Кремле. Еще сильнее охватило его ощущение чего-то очень большого. Переходя из собора в собор, от памятника к памятнику, он жил прошлым; в воображении вставала история народа.

Насладившись тишиной, величием, торжественной пустынностью храмов и келий, он вышел наконец из Кремля.

Но и в самом городе, на его шумных улицах было много неожиданных впечатлений. Наблюдая за толпой, за торговцами, наслушавшись в трактире у Самарина разговоров, привыкнув к новому для него московскому говору, Мусоргский продолжал жить в той же атмосфере старины, истории. И как знать: может, именно в тот день впервые родилась, пусть еще не осознанная, идея создать когда-нибудь произведение, в котором прошлое России и ее народа были бы увековечены.

В Глебсво Мусоргский в тот день не вернулся. Отсюда глебовская жизнь показалась пустой и нестоящей; наедине с собой он хотел пережить все увиденное им сегодня. Но надо было с кем-нибудь поделиться впечатлениями, которые его переполняли.

Сняв номер в меблированных комнатах, Мусоргский попросил чернил. Коридорный принес в стакане теплую воду и налил в чернильницу, достав оттуда несколько дохлых мух.

– Отойдет, ничего-с, – сказал он. – Засохли-с, а их там было много. Потерпите, сударь, минуточек пять, и вполне можно будет пользоваться. Я и другому жильцу так же приготовил, недели тому две. А то ведь у нас народ какой-с? – Он улыбнулся деликатно. – Не пишут-с. Потому и засыхают, пребывая в бездействии. – И он старательно вытер тряпкой края чернильницы.

Кому было посылать письма? Кто ближе всех подходил к его настроению?

Мусоргский прежде всего вспомнил о Балакиреве.

Коридорный ушел, помешав палочкой жидкость в чернильнице. Он удалялся осторожно, на цыпочках, давая понять, что к людям, которые намерены писать, относится с полным почтением.