Пааво Ринтала - Слуги в седлах

• Название: Слуги в седлах
• Автор: Пааво Ринтала
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Повесть опубликована в составе сборника "Современная финская повесть". В этой книге представлены три повести, характерные для современной демократической литературы Финляндии, резко отличающиеся друг от друга своеобразием художественной формы. Повесть С. Кекконен рассказывает о постепенном разрушении когда-то крепкого хуторского хозяйства, о нелегкой судьбе крестьянки, осознавшей необратимость этого процесса. Герой повести П. Ринтала убеждается, что всю прошлую жизнь он шел на компромиссы с собственной совестью, поощряя своим авторитетом и знаниями крупных предпринимателей — разрушителей природных богатств страны. В. Мери в своей повести дает социально заостренную оценку пустой, бессодержательной жизни финской молодежи и рисует сатирический портрет незадачливого вояки в полковничьем мундире.

---

Отец Оскари разглагольствовал, а он слушал. Приятно слушать и чувствовать, как пот течет по коже. Скоро он потечет в глазницы, тогда пора будет взяться за веник.

— Так оно и бывает. Когда забудешь все, что учил, становишься пастором, так и с тобой будет... Плесни-ка еще немного на камни...

Он слушает. Речь течет мягко, с истомой, не хочется вставать и париться. Он знает, что отец Оскари только так говорит, что он и теперь по целым суткам копается в книгах, как молодой неофит, но говорит так, будто все хорошо, все на белом свете благополучно.

— Да, вспомнилась мне одна история... Расскажу-ка тебе, зятек, да и тебе, Хейкки, но в первую голову зятю... Был я тогда помощником пастора в приходе, как ты теперь... Кажется, в первом своем приходе... Очень любил рыбалку и ходил рыбачить в компании с присяжным... Позвали меня однажды в баню... ленсман, лесничий и доктор... Решили вогнать молодого пастора в краску... Только мы разделись, как началось... Стали рассказывать такие анекдоты — один другого лише, и знай себе поддавали пару... Решили опалить новому пастору зараз и шкуру, и душу... Хорошо... Просто немыслимые сыпали анекдоты... И чем жарче пар, тем рискованнее анекдоты... Ах, хорошо... Теперь хватит... Потом спросили меня — могу ли я продолжить, моя, мол, очередь... Я парился, сцепив зубы... Хорошо... И придумал анекдот: что бы я сделал, если бы был содержателем увеселительного заведения... Ну и смеялись же господа ленсман, доктор и лесничий, а когда я уходил из прихода, они просили, чтобы я остался... Компаньон для рыбалки, мол, нужен... Так, так, плесни-ка на каменку...

Он встал.

— Может, начнем париться?

— Давайте... Шла старуха в полушубке... Солнце грело... Прочь полушубок... А-ах... вот это пар... Как господне солнце... душу греет, а шкуру жжет... Прочь полушубок.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Эса ел. Его челюсти перемалывали картошку и цветную капусту, помидоры, жаркое, только что лежавшую на тарелке горку колбасы, салат и хлеб. Все это опускалось из горла в пищевод, вниз. А вверх: из голосовых связок в рот, в полость рта и носа и потом наружу, лился гнусавый голос. Эса был увлечен. Вечером он ходил с Оскари ловить раков.

Отец разглядывал своего сына.

Большой и гнусавый нос. На шее кадык. В кого бы это?

Раки теперь большие, говорил Эса. И во всем улове ни одного мягкого. Кристина поддакивала. Хорошо, что Эса с Оскари пошли вчера на озеро. Теперь раков поедим. Завтра сварим. Нынче осенью еще не ели. Время-то проходит. А теперь есть раки, да такие крупные.

Он слушал. Хорошо, что Оскари берет Эсу с собой. По крайней мере Эса в приличной компании. Но как у Оскари хватает терпения? У него самого не хватает. И у Пентти тоже, хоть он и брат.

На десерт был маисовый кисель.

Он этого не ест. Кристина тоже не ест, но готовит каждую среду. Для Эсы. Эса ест,

И все равно тощий. Куда только в него все это лезет?

Он вспомнил маленького, бледного, длинноносого, с большой челюстью солдата. У него тоже верхняя часть лица атрофировалась, зато нижняя особенно развилась. Тысяча девятьсот восемнадцатый. Удивительно, как какая-то чепуха оседает в памяти. Егерь Кескинен. Знаменитый в батальоне человек. В тысяча девятьсот восемнадцатом егерь съедал тридцать вареных картофелин и запивал соусом. Вся рота ждала, пока Кескинен поест. Сначала кое-кто ворчал, а потом все стали гордиться своим чемпионом. Ребята из соседней роты приходили на него поглядеть.

— Ты чему смеешься? — спросила Кристина.

— Просто так.

— Но ведь чему-то смеешься.

— Когда в восемнадцатом году кончилась война, я командовал ротой. Нас повели на парад. Маннергейм — он принимал парад — проходил мимо нашей роты, остановился и спросил одного мужика: «Из какой роты?» А у нас был солдат Кескинен, гордость роты в некотором смысле. Бедняга смешался перед Маннергеймом и выкрикнул: «Из обжорной роты, господин генерал!»

— Почему-то в городе аппетит лучше, хотя к этому скорее располагает деревня.

— Все-то ты обобщаешь.

— Да ведь здесь всегда спешишь, кажется, некогда и о еде подумать.

— Ты обожаешь спешку. В городе только и оживаешь. В деревне дремлешь и ждешь осени.

— Но здесь у меня десятки дел, вот я и ем с аппетитом... Да, мы перед твоим приходом говорили с Эсой, что ему нужна другая машина... Не так ли, Эса?

— Эта прошла уже шестьдесят пять тысяч... И если ее сейчас не продать, потом за нее ничего не дадут...

— Покупай новую.

Обычно Эса продавал старую машину, получал у него дотацию и покупал новую. Вернее, у Кристины, но с его согласия. Ни разу Эса не потратил собственных денег на машину. Рабочей скотиной в семье до сих пор был он. Приобретаешь имущество, растишь благосостояние, пока хватает сил. И не замечаешь, как поддаешься все больше и больше. А в некий день, когда тебя вконец загнали, ты с тоской вдруг увидишь, что мог бы прожить жизнь совсем иначе. Но уже поздно. Может быть, и твой сын, который хлебает сейчас маисовый кисель, был бы другим, если бы ты сам давным-давно стал другим. Жизнь и жизненный уровень — не одно и то же. Только думать об этом уже поздно. Особенно теперь...

Они перебрались в город больше недели назад.

Когда отпуск кончился, он вернулся на работу. Там ничего не произошло. Все случилось только сегодня.

Пришел директор, широко улыбнулся и заговорил:

— Добрый день, добрый день.

— Добрый день, присаживайся.

— Как провел лето? Лоси в ваших краях не показывались?

— Следы попадались.

— Ты бы дал мне разрешение на отстрел. Теперь уж на будущий год. Только не забудь, что я просил, если кто-нибудь другой тоже попросит. Сам ведь ты не охотишься?

— На лосей — нет. Иной раз на зайцев или на птиц.

— Но щук-то небось приканчивал? Я ездил на Тэно. Черт побери, туда бы пораньше поехать, сразу после Иванова дня, но я не мог... Да, у меня ведь к тебе дело... Позвони-ка курьеру, пусть принесет чертежи.

Он позвонил.

— Мякеля и Хенрикссон вернутся из отпуска в конце недели, мы сразу и начнем. Все подписано и спрыснуто. Только твоего имени не хватает на тех бумагах, которые остаются у нас, но это пустая формальность.

— Зачем вы начинаете строительство? Место, по-моему, неудачное. Я вместе с Мякеля и Хенрикссоном представлю по этому поводу докладную.

Директор махнул рукой.

— Но ведь вы все были в отпуске. Ты занимался раками и щуками, я ведь тебя знаю... Раков в старом финском языке называли маллус или маллуайнен, я случайно где-то прочитал... В Мянтя или Мянтяля есть, говорят, речка с таким названием, оттуда в свое время возили раков в Петербург... Разве не выразительное название? Надо бы его снова ввести...

Он слушал. Директор пытается притупить конфликт дружеской болтовней. Не хочется ему круто обходиться со старым человеком. Маллус или маллуайнен. Может, и хорошее название. К счастью, он вообще в августе не ловил раков. Он размышлял над проектом и, как ему кажется, успешно. Не спал по ночам, обдумывал и сравнивал разные варианты.

— Погоди-ка.

Он подошел к стеллажу и вытащил сверток.

— Я все лето ломал над этим голову и могу аргументировать теперь не только эмоциями. Когда я показал эти бумаги госпоже Мякеля и Хенрикссону, они меня одобрили. Надеюсь, я теперь смогу доказать и правлению, что не в его интересах строить завод и пристань так близко к городу. Уже через десять лет здесь вырастут городские кварталы. Этот берег — единственный выход к природе. Кроме того, мы искали и нашли гораздо более выгодное место, оно ближе к железной дороге и к морским путям. Оно во всех отношениях лучше. А вы торопитесь подвести черту и исключить все другие решения.

— Я вполне тебе верю и мог бы ждать, как и все мы здесь, но там, наверху, другие люди. И они торопятся. Почему? Потому, что такого случая поджидают и другие города. Если мы немедленно не начнем, всю затею могут передать другому городу.

— Не понимаю, почему ради нескольких месяцев надо все испоганить на двадцать лет вперед.

— Вопрос ставили на голосование. Четырьмя голосами против трех проект был одобрен. Теперь его предстоит быстро осуществить.

— До сих пор я здесь решал, что и когда начнет осуществляться. Если в бумагах правления отсутствует подписанная мною маленькая объяснительная записка, то правление влипло, на этот счет существует какой-то параграф в «Положении» нашего учреждения.

Директор засмеялся.

Смех прозвучал неестественно.

— Шутишь. Ты же знаешь, что это только формальность.

— До сих пор было не так.

— Не спорю, правление принимает свои решения нередко сгоряча, как на этот раз. Я уверен, что ты прав. Но что поделать?

— Я, во всяком случае, не хочу испортить из-за одного года двадцать лет. Хватит. Не хочу. У меня слишком мало времени... В молодости — может быть... Но теперь нет. Я не проживу двадцати лет... И то короткое время, которое мне еще осталось, я хочу потратить на жизнь...