Сюльви Кекконен - Амалия

• Название: Амалия
• Автор: Сюльви Кекконен
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Повесть опубликована в составе сборника "Современная финская повесть". В этой книге представлены три повести, характерные для современной демократической литературы Финляндии, резко отличающиеся друг от друга своеобразием художественной формы. Повесть С. Кекконен рассказывает о постепенном разрушении когда-то крепкого хуторского хозяйства, о нелегкой судьбе крестьянки, осознавшей необратимость этого процесса. Герой повести П. Ринтала убеждается, что всю прошлую жизнь он шел на компромиссы с собственной совестью, поощряя своим авторитетом и знаниями крупных предпринимателей — разрушителей природных богатств страны. В. Мери в своей повести дает социально заостренную оценку пустой, бессодержательной жизни финской молодежи и рисует сатирический портрет незадачливого вояки в полковничьем мундире.

---

На столе остались кофейные чашки, масло в масленке и нарезанный хлеб на дощечке. Кажется, будто Пааво, Кертту, и Маркку еще здесь, просто их не видно в темной избе. Амалия разводит огонь в очаге, ставит на плиту кофейник и котелок с водой. Лучше сегодня же вымыть посуду и все убрать. Повертев в руках свои изношенные пьексы, Амалия сует в огонь сначала один и ждет, чтобы пламя охватило его. Он вспыхивает, съеживается наподобие маленькой лодки с загнутым носом. Тогда Амалия сует и другой туда же.

В это время закипает кофе, Амалия снимает кофейник с огня. Она садится на то же место, где сидела утром, подвигает к себе хлеб и масленку и наслаждается ароматом ржаного хлеба и кофе. Медленно мажет она масло на хлеб и ест с аппетитом, запивая крепким кофе. Приятное ощущение разливается по всему ее телу.

Встав из-за стола, она чувствует усталость и боль в бедрах. Она вспоминает мать, которая часто жаловалась на усталость в бедрах. Когда-то и мать, вероятно, вот так же ходила здесь, по этой жесткой дороге, вглядываясь в небо, усыпанное звездами.

Еле передвигая ноги, ходит Амалия по полутемной избе и поет «Летнюю песнь». Эту песнь мать Амалии пела обычно весною, когда мыла избу, ожидая приезда детей на каникулы. Амалия вспоминает проводы и встречи братьев и сестер, пестрые картины проносятся в ее сознании, подобно порхающим бабочкам.

24

Амалия спит до полудня. Такого долгого и глубокого сна никогда не знала она в Ийккала. Только в Ээвала мать, когда она еще была жива, иногда давала младшей дочери выспаться вволю и заменяла ее на утренней дойке.

Свежая и полная сил, Амалия наводит в доме порядок и готовит его к зиме. Самое лучшее средство от мышей — убрать все съедобное. Куры Ээвала уже два года находятся постоянно в Ийккала, куда и раньше их переселяли на то время, пока семья Пааво жила в городе. Для Кертту разведение кур было лишь необходимостью военного времени. Теперь Амалия отнесет в Ийккала все, что годится для корма курам. Уходя, она запирает сени малой избы и кладет ключ в карман передника. Дверь большой избы она оставляет незапертой. Ключ от нее висит в избе, на гвозде у входа. Вот уже много лет эта дверь отворяется так туго, что чужой человек не войдет. На зиму, конечно, Амалия всегда запирала дверь и уносила большой ржавый ключ с собой в Ийккала. Теперь она решила взять ключ с собой в Хельсинки. Тогда у нее останется память о прежней жизни, как у моряка — макет корабля в бутылке или изображение якоря в рамке на стене.

В Ийккала она застает Сийри и Антти, заканчивающих обед. Сийри с недовольным видом говорит ей:

— Что же вы, тетя Амалия, только сейчас являетесь, хотя все еще вчера уехали — Антти вечером даже не дал мне запереть дверь на задвижку, и я всю ночь не могла уснуть, боялась воров.

— Здесь, в Такамаа, — отвечает Амалия, — до постройки дороги вообще никогда не запирали дверей. Правда, в Ийккала дом новый, и мы с самого начала сделали в двери задвижку и замок. А старики у нас и теперь говорят, что все эти замки — только от собак. Вор и из-под замка украдет и сквозь серый камень пройдет, если уж ему надо украсть. Я не к тому говорю, чтобы вы любого совета слушались. Вероятно, дверь запирать не мешает, когда рядом большая дорога. Из-за меня вы не должны оставлять дверь открытой. Вот я принесла для кур крупу и муку: нет смысла оставлять такой запас мышам на зиму. Затем, на огороде Ээвала кое-что осталось неубранным. Кертту не хотела забирать все с собою. Я думаю, вы дадите свекле еще немного подрасти, а потом уберете ее для себя. И хорошо бы ты, Антти, выбрал время — осенью как-нибудь — да перепахал огород Ээвала.

Говоря это, Амалия выложила принесенные в рюкзаке мешочки на скамью. Антти сидел на месте хозяина, опершись руками о стол.

— Ты, мама, говоришь так, точно сама не собираешься больше работать здесь, по крайней мере работать на огороде.

— Раз уж ты, Антти, вернулся в Ийккала, так лучше тебе стать настоящим хозяином. А Сийри — хозяйкой. Пааво пригласил меня в город, чтобы я вела у них домашнее хозяйство. Там эти работы не намного хитрее здешних. Думаю, что я справлюсь.

— Ах, значит, ты предпочитаешь скорее пойти в прислуги к жене брата, чем оставаться дома и быть хозяйкой вместе со своим сыном? — вскипает Антти.

— Ты, Антти, не смей повышать голос на мать из-за того, что она хочет уехать и быть еще кому-нибудь полезной. Вам же с Сийри тогда будет легче перестраивать здесь все по-своему. Перемены, улучшения тут, конечно, нужны. Времена ведь очень изменились с тех пор, как мы строили Ийккала. Меня в Такамаа всегда считали своенравной, и не без причины. На новом месте мне будет легче, чем здесь, переучиваться и усваивать другие манеры!

— Неужели ты серьезно думаешь еще усвоить городские манеры? А может быть, все дело в том, что ты скорее согласна помогать Кертту, чем Сийри?

— Я уже достаточно долго думала о своем отъезде и больше думать не хочу. Оставим это. — Амалия вынимает из кармана ключ от Ээвала и дает его Антти. — Я принесла тебе этот ключ, чтобы ты мог убрать под крышу Ээвала все вещи, которые вам здесь не нужны. В Хельсинки я беру с собой только одежду на каждый день. Постараюсь завтра собраться к отъезду.

Амалия идет в свою комнату за платьями, которые хранятся в сундуке, и видит, что там уже мебель наставлена друг на друга. Пространство на полу оставлено только для прохода. Она достает из клети свой чемодан и складывает в него белье и платья, которые могут ей понадобиться. Их немного, большинство своих платьев она находит непригодными для города.

Сийри и Антти уже поели. Сийри появляется в дверях и приглашает свекровь к столу. Амалия наливает себе супу в тарелку, которую Сийри поставила для нее. Ложка в руке Амалии немного дрожит. Антти пристально наблюдает за матерью, но не может заметить никаких признаков волнения.

Перед заходом солнца Антти приходит в Ээвала. Амалия ждет сына. В большой избе у нее горит огонь в очаге, поставлен кофейник. Антти начинает:

— Поверь, мама, что у тебя и там, в Хельсинки, тоже будут трудности. Ты прожила всю жизнь в деревне, как же ты сможешь привыкнуть ходить по улицам и одеваться по-городскому?

Сын закуривает сигарету и смотрит на мать, как будто взвешивая ее возможности. На Амалии короткая, из грубошерстной материи, юбка, а вместо кофточки надета рубаха сына, из которой он вырос. Рукава рубахи закатаны выше локтя. На ногах у нее смоленые высокие пьексы, на поясе — полосатый передник. Нагибаясь, чтобы поправить огонь, Амалия отвечает резко:

— Я еду к Кертту не в качестве украшения. А трудности я и здесь видала. Я, наверно, даже люблю эти мои трудности. Каждый раз, когда я выходила из затруднений, я даже чувствовала уважение к себе, Амалии Ээвала.

— Да, да. Уж ты так высоко держишь голову и ходишь с таким самоуверенным видом, что посторонний человек просто боится тебя. Сийри и то говорит — она не могла бы поверить, что ты женщина, если бы не слышала, как ты разговариваешь с Резвой, с коровами да с овцами. С ними-то ты ласкова!

— Сийри, стало быть, меня боится. Вот и жила бы твоя жена в этом вечном страхе, если бы я осталась в Ийккала. Наверно, я совсем не похожа на ее мать. И плачу-то редко. С малых лет я привыкла любить коров и овец, не говоря уже о лошадях. И даже теперь я не вижу в этом ничего предосудительного. С тех пор как не стало Воронка, Резвая была для меня одним из самых близких существ. Она таскала возы и с мешками, и с дровами и меня, бывало, помчит на скорых ногах к людям, когда бы я того ни пожелала. Будь и ты, Антти, ласков с Резвой. Она этого заслужила.

Когда речь зашла о Резвой, голос Амалии дрогнул.

— Послушай, мама. Мне даже трудно представить себе, как ты будешь ходить по блестящим полам тети Кертту и смахивать тряпочкой пыль с ее стеклянных лосей. Это ты, привыкшая чистить скребницей свою красавицу Резвую! И потом еще... В Такамаа, конечно, станут говорить, что Сийри и я выгнали тебя из дому.

— Разве жители Такамаа не знают, что я упряма и меня против воли никуда не сдвинешь? «Слова людей — наши слова» — ты это имеешь в виду. Точно листья, опавшие с деревьев, летят они сами по себе, куда несет их ветер, изменив свой цвет и форму. Ну и пусть летят! Я и сама когда-то горевала из-за них. Не стоило горевать. Если ты пошел в мать, сынок, то главные трудности, которые ждут тебя, — в тебе самом. Уважения Такамаа ты, конечно, добьешься, если будешь хорошо вести свое хозяйство. Ради твоего же покоя прошу тебя постараться.

Антти во время всего разговора нервно ходил по избе взад и вперед и курил сигарету за сигаретой. Амалия успела сварить кофе и накрыть на стол. Она жестом приглашает Антти к столу, и сын садится на указанное ею место. Амалия приносит из комнаты свечу, зажигает и ставит на стол. В избе уже совсем темно. Старые бревна стен подгнили, из окна дует. Пламя свечи колышется от дуновения. В колеблющемся свете Амалия всматривается в лицо сына и переводит взгляд на краснеющие ветки рябины в зеленоватой стеклянной вазе на столе. Три дня тому назад она принесла эти ветки из лесу, чтобы украсить ими стол для прощального кофе перед отъездом брата с семьей.