Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО

• Название: ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
• Автор: Вадим Белоцерковский
• Издательство: Издательский центр РГГУ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7281-0523-8

Предлагаемая книга содержит три слоя. Первый - мемуары, охватывающие период с 1937 по 2001 год. Отдельные главы посвящены Сахарову, Солженицыну, русской политической эмиграции. Мемуары содержат много сенсационных фактов.

Второй слой - комментарии и анализ событий, затронутых в книге.

Третий слой - основные элементы теории синтеза капитализма и социализма в ретроспективе их разработки автором.

---

(«Речь о пролитом молоке», январь 1967 года)

Здесь я, правда, стою правее Бродского: «Союзу», на мой взгляд, может полностью принадлежать лишь «прекрасное послезавтра», а завтра необходим синтез «Конкуренции» и «Союза». Но в понимании природы человека мы с ним, видимо, очень близки.

Вернусь к событиям. По отношению ко мне власти заняли необычную позицию: мне не давали ни отказа, ни разрешения. Другого подобного примера я не знал. ОВИР молчал, не реагируя на мои напоминания. Но я не унывал.

После подачи заявления в ОВИР на визу мне уже не приходилось опасаться попасть на глаза КГБ, и я быстро втянулся не только в эмиграционное движение, но и в правозащитное. Я сознательно шел на риск, чтобы поставить КГБ перед выбором: либо выпустить меня, либо посадить. Я старался быть максимально активным и как можно больше досаждать КГБ, чтобы вызвать у них желание избавиться от меня.

В противном случае они могли бы мариновать меня (не давать визы на выезд) долгие годы. Я рассчитывал на то, что на арест и суд им будет не очень удобно идти, так как мое дело могло приобрести большую огласку за рубежом.

В то же время я держал втайне свои планы — работать на Западе над идеями синтезного социализма и публиковать мои изыскания на эту тему. Я понимал, что не должен вызывать у КГБ подозрений в том, что могу оказаться на Западе опасным для режима. Я боялся, что если в КГБ узнают о моих планах, то визу я вряд ли получу.

Между тем уже вскоре после отправки мною документов в Израиль для получения вызова в КГБ стало известно об этом. Из Будапешта жене позвонила ее мать и в волнении стала допытываться, неужели мы действительно решили эмигрировать? Отец жены с 1968 года работал в руководстве Международного института журналистики, располагавшегося в Будапеште и выпускавшего, понятное дело, «журналистов в штатском». Он возглавлял там отдел связи с выпускниками института — чистая работа резидента КГБ!

На наивный вопрос жены, откуда ее мать узнала, что мы хотим эмигрировать, она ответила, что отцу об этом сообщили его «старые друзья». И стала умолять, чтобы мы не уезжали, что отец, если мы откажемся от эмиграции, найдет для меня любую самую замечательную работу. Поздновато спохватились! Наша эмиграция, понятное дело, ставила точку в карьере тестя. После нашего выезда он вынужден был уйти на пенсию и вернуться в Советский Союз.

Осуществляя свою «стратегическую» линию, я всячески наращивал давление на власти, на КГБ. Инициировал и составлял различные письма протеста в защиту диссидентов, подвергавшихся репрессиям. Несколько моих писем были подписаны Сахаровым, и я подписывал его обращения.

Сблизился с иностранными корреспондентами, с «коррами», как мы их тогда для краткости называли, и помогал проводить пресс-конференции, часто предоставляя для этого нашу квартиру, благо мама жила на даче. Жена на этих пресс-конференциях работала переводчиком и также переводила (на английский) наши протестные письма и информацию для «корров» о правонарушениях. Поставлял я информацию и в «Хронику текущих событий» — главный орган правозащитного движения.

По просьбе одного из ведущих правозащитников, Юрия Шихановича, я взял шефство над представителями движения крымских татар за возвращение на родину. Знаменитый Мустафа Джемилев со своим спутником даже ночевал в нашей квартире. Это была уже весьма рискованная работа. За крымских татар КГБ могло голову оторвать. В рядах их движения были не сотни, а десятки тысяч людей. Когда татарские активисты принесли мне составленную ими петицию в ООН, чтобы я передал ее надежным «коррам», то это оказался толстый сверток, толщиной с большой батон. Тысячи подписей стояли под петицией! Корреспондент Би-би-си Эрик Демани, с которым я более всего был связан и которому хотел передать петицию, растерялся: как ее вынести? Он привык к правозащитным и «еврейским» письмам, подписи под которыми укладывались на одном листке, и не взял с собой портфеля или сумки. Пришлось снарядить для него большую авоську, набив ее какими-то вещами.

Между прочим, Эрик Демани принял горячее участие в моей судьбе. Узнав, что я хотел бы жить в Англии, он заранее выхлопотал для жены место на Би-би-си, переводчицей в русской службе, а мне через своих друзей подыскал место «спикера», ассистента профессора, на кафедре русского языка и литературы в каком-то университете Лондона с относительно небольшой нагрузкой, чтобы у меня оставалось время для литературной деятельности. Главным добытчиком денег должна была стать жена. Планам этим не суждено было осуществиться из-за рождения дочери в Риме.

Не прошло много времени, как я попал под плотную опеку КГБ. Поражала многочисленность их кадров и их чрезвычайное внимание к нам — до смешного. За мной и за женой постоянно следовали группы сексотов, дежурили у подъезда, сопровождали в городском транспорте. Был такой, к примеру, анекдотический случай. Жена собралась за сыном в детский сад Литфонда, который находился в районе «Аэропорта», далеко от нашего дома на Арбате. Опаздывала и проголосовала машину. Подъехала черная «Волга», жена предложила рубль, шофер не стал торговаться. Но когда машина тронулась, жена заметила, что сзади пристроилась еще одна черная «Волга», в которой сидели «пассажиры». Заметила, и как водитель поглядывал в свое зеркало, не отстала ли та «Волга». Она, конечно, перепугалась, но ничего не случилось — с эскортом проехала через всю Москву до детского сада. Было очень похоже на то, что кадрам КГБ просто делать было нечего.

Со временем у меня и у большинства диссидентов выработалось «шестое чувство» в определении этих кадров. Входишь в одну дверь троллейбуса, а в другую входит пара ничем не приметных граждан, но ты уже знаешь, что это твой «хвост», и они знают, что ты их «вычислил». У подъезда стоит влюбленная парочка. Взгляд на них — и уже ясно, откуда эти любовники! Я не преувеличиваю. Вот, к примеру, что произошло уже в эмиграции, в Италии. Поначалу я, пока не разобрался, поддерживал отношения с НТС, и в Риме меня однажды пригласили на вечеринку к местному резиденту этой «патриотической» организации. Стою, разговариваю с хозяйкой дома, очень милой шведкой, знающей, естественно, русский язык. Она представляет мне гостей — кто есть кто. Заходит новый гость, господин средних лет, и у меня при взгляде на него возникает этакий холодок в животе. Кто это, спрашиваю хозяйку. Это, тихо говорит она, руководитель контрразведки НТС, бывший полковник КГБ (или подполковник, не помню), недавно перебежавший на Запад. Все ясно! Я с благодарностью поглаживаю свой чуткий живот.

Но кадры КГБ не всегда были столь безобидными, как в случае с моей женой. Когда весной того же года в сквере около памятника героям Плевны (т. е. недалеко от ЦК КПСС) собралась толпа активистов еврейского движения за эмиграцию и стала петь еврейские песни, там вскоре появилось множество милиционеров и «людей в штатском», и они учинили форменный погром. «Жиды проклятые, наконец-то мы до вас добрались!» — кричали «штатские», избивая демонстрантов. Одной девушке разорвали рот.

Здесь я хочу затронуть вопрос о моей национальной самоидентификации. В период борьбы за израильскую визу я несколько преувеличивал свое еврейство и не афишировал, что не собираюсь ехать в Израиль. Таковы были правила игры.

На самом же деле я не считал (и не считаю) себя евреем. Еврейского языка, увы, не знаю, нет и знания еврейской культуры. Не прошел я и обряда обрезания, за что очень благодарен моим родителям. Все подобные обряды, включая крещение, я считаю насилием над личностью детей и рудиментом язычества, шаманства. Только став взрослым, человек может сознательно примыкать к какой-либо конфессии (или не примыкать ни к какой). Но вернусь к вопросу об идентификации. Я не считаю себя и обрусевшим евреем. Обрусевшими были мои родители. Но при всем при том я и русским себя не числю. «Пятый пункт» в советском паспорте плюс антисемитизмё значительной части русского населения не позволяют мне представлять себя русским. Я влюблен в русскую классическую литературу, в старинную народную русскую песню (даже удивляюсь, почему она так берет меня за душу?), но русским себя не считаю.

Чтобы не вдаваться каждый раз в долгую «философию», русским говорю, что я — еврей, а евреям, особенно националистичным, — что русский.

Если бы я родился и жил, скажем, в США, то никаких проблем с национальной принадлежностью у меня бы не существовало. Был бы просто американцем, гражданином страны.

Национальный вопрос меня в целом мало волнует. Любой национализм в конечном счете — тупик. У больших народов он опасен, близок к фашизму, у малых — жалок и смешон. В том числе и национализм еврейский. Антисемитизм задевает меня главным образом потому, что ущемляет мое человеческое достоинство и гражданские права, ну и как всякая ложь, как орудие фашизма.