Сюсаку Эндо - Море и яд

• Название: Море и яд
• Автор: Сюсаку Эндо
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1964

Роман Море и яд (1958) о вивисекторских опытах японских врачей над пленным американским летчиком.

---

Я бегом помчался домой. Отыскал авторучку, которой дорожил больше всего. Отец купил ее в Геомании и подарил мне. Сунув авторучку в карман, я опрометью побежал к Кимура.

- На. Я дарю ее тебе.

- Зачем? - Кимура стоял у коровника, растерянно поглядывая то на мое вспотевшее лицо, то на авторучку.

- Просто так.

- Гм... Ну, тогда давай.

- Только, смотри, никому ни слова, что тебе подарил эту ручку я. Ни родителям, ни учителю, понял?

Возвращаясь домой, я с радостью чувствовал, что наконец-то освободился от гнетущего стыда, который вот уже полгода мучил меня, освободился от презрительной усмешки бледнолицего Вакабаяси. А в траве по-прежнему до одури трещали цикады, торговец эскимо, остановившись на краю дороги, неторопливо

мочился... Но я не освободился от опустошенности. Не было ни радости от того, что я совершил добрый поступок, ни даже крохотного удовлетворения.

Воспоминания детства сохранились, наверное, не только у меня. У вас ведь тоже есть что-нибудь подобное. А в памяти встают дальнейшие события.

Я поступил в гимназию Н. в районе Асия. Тут все было подчинено тому, чтобы как можно большее число учеников попадало в высшие учебные заведения. Поэтому все пять лет нас, нарядив в форму цвета хаки, ежедневно свирепо натаскивали к приемным экзаменам и гоняли на военных занятиях. Гимназисты в зависимости от успеваемости были разбиты на классы: «А», «Б» и «В». Мы, как заключенные, носили на груди нашивку с классной буквой.

В этой гимназии я стал обыкновенным и незаметным учеником класса «Б». Не моя леность была тому причиной. Я очень скоро понял, что это не начальная школа, здесь все учащиеся были из той же среды, что и я, и не хуже меня наловчились надувать преподавателей. Мой отец был врачом, и я тоже решил посвятить себя этой профессии. Но не потому, что испытывал к ней влечение или мечтал стать ученым. Просто я с детства уверовал, что профессия врача - одна из самых выгодных. Тут уж никогда без куска хлеба не останешься. К тому же отец говорил, что студенты-медики пользуются льготами при прохождении военной службы.

В гимназии больше всего я любил уроки естествознания. Еще в начальной школе я начал коллекционировать бабочек, а в гимназии продолжал ловить и собирать насекомых; поймав бабочку, я делал ей наркоз, клал в пахнущую нафталином коробку и любовался своей добычей.

Учителя естествознания мы прозвали «Окодзэ *, очень уж он был широкоскулый и- пучеглазый, совсем

* Окодзэ (minous adamsi) - небольшая морская рыба с крупной головой, из семейства остроплавниковых.

как эта рыба. Он являлся на занятия в пузырящихся на коленях брюках и жеваном пиджаке и, моргая своими круглыми навыкате глазами, рассказывал ученикам, как он всю жизнь собирает насекомых, обитающих на горе Рокугодзан. Впервые он пришел к нам, когда я был в четвертом классе. Как-то, рассказав о разновидностях бабочек, встречающихся в районе Хансин, он притащил маленькую стеклянную коробку, обернутую в фуросики *.

- А эту я поймал прошлым летом в верховьях реки Асиягава, - сказал он и, довольно оглядев всех, высоко поднял стеклянную коробку.

Никогда еще я не видел такой удивительной бабочки. И ее большие крылья, похожие на натянутый лук, и мягкое пухлое брюшко были совершенно серебряными. И только тонкие шелковистые усики - белыми. Я почему-то сразу представил прекрасную, юную танцовщицу с белой короной на голове, всю в серебряной пудре, готовую взлететь в грациозном прыжке.

- Наверно, гибрид. Но и для гибрида редкий экземпляр. Один профессор из Киотоского университета просит уступить эту красавицу ему, но мне жалко с ней расставаться.

Окодзэ улыбнулся и любовно погладил крышку стеклянной коробочки.

Эта бабочка настолько завладела моим воображением, что я весь день не мог думать ни о чем другом. Замирая от наслаждения, я представлял себе, как вонзаю иглу в ее мягкое серебряное брюшко.

После занятий я, как обычно, вышел вместе с товарищами из гимназии и, когда уже был на улице, внезапно вспомнил, что забыл в классе коробку из-под завтрака. Когда я вернулся в опустевший класс, лучи заходящего солнца желтыми струями текли по партам и полу. В коридоре тоже не было никого. Ноги сами привели меня к кабинету естествознания. Я толкнул дверь - не заперта. До чего же удачно все скла-

* Фуросики - специальный платок, в котором носят в Японии мелкие вещи.

дывается! В маленькой комнатке, пропахшей нафталином, на застекленных полках, освещенные лучами заходящего солнца, лежали различные минералы и коробочки с листьями растений.

На одной из полок я нашел черный фуросики Окодзэ. Я развернул платок, бросил его на пол и мигом сунул маленькую коробочку в брезентовый ранец. Я осторожно открыл дверь и вышел в коридор. Меня никто не видел.

Войдя на следующий день в класс, я увидел, что ребята о чем-то перешептываются.

- У Окодзэ бабочку стащили.

- Да? Кто?

Почувствовав, как мое лицо заливается краской, я отвел глаза.

- Вор уже пойман: стащил Ямагути из класса «В». Сторож видел, как вчера после уроков он выходил из кабинета естествознания.

- Я вспомнил обезьянье лицо этого Ямагути. Ом учился в отстающей группе. Среди гимназистов всегда объявляется какой-нибудь фигляр, скоморох, и в нашей гимназии Ямагути взял эту роль на себя.

- А он вернул бабочку?

- Нет. Говорит, потерял. Вот олух!

- И вправду дурак!

Целый день жалкая фигура Ямагути маячила на спортплощадке: он был наказан и стоял там по команде «смирно». Я не мог смотреть на него, настолько мне было не по себе. Еще бы! Ведь это я должен был там стоять. Непонятно одно: почему Ямагути взял вину на себя? Уже после полудня посеревший от усталости Ямагути понуро опустил плечи: видно, ему уже было невмоготу.

«Ну и пусть стоит! Поделом! Раз совался в кабинет - значит, хотел что-нибудь стащить, - убеждал я себя, чтобы заглушить угрызения совести. - Дурак, вот и мучается! Был бы поумнее, вывернулся бы».

Вернувшись домой, я вынул бабочку из коробки и сжег ее во дворе. Крылья мгновенно вспыхнули, словно бумажные, и с них осыпалась серебряная

пыльца. Ветер тут же развеял прах. Ночью у меня внезапно разболелся зуб, а во сне часто являлась сгорбленная фигура Ямагути.

На следующий день я пошел в гимназию, прижимая руку к опухшей щеке. Увидев впереди Ямагути, разговаривающего с приятелями, я невольно замедлил шаг.

- Ну и отличился ты! - донесся до меня голос одного из гимназистов.

За один день Ямагути превратился в героя. Размахивая руками, он самодовольно говорил:

- Вот потеха! Этот Окодзэ чуть не разревелся...

- А куда ты дел бабочку?

- Бабочку! Да ну ее! В канаву выкинул... Услышав этот разговор, я сразу успокоился. От

моей тревоги и мучительных угрызений совести не осталось и следа. Даже зубная боль почти прошла. Знай я, что так получится, никогда бы не сжег бабочку. Все стало на свои места. Я старательно записывал за учителем его слова, а на уроке гимнастики очень переживал, что забыл дома т.русы.

Какой толк продолжать перечислять аналогичные случаи? Стоит только копнуть поглубже мое детство и юность, эти случаи предстанут в великом множестве, отличаясь лишь степенью подлости. Поэтому я вспомнил только о двух.

И все же очень долго я не склонен был считать себя человеком бессовестным. Угрызения совести? Нет, я их не испытывал с детства, я боялся лишь наказания. Разумеется, я не кичился своим благородством и был убежден, что окружающие, на поверку, ничем не лучше меня. Мне просто везло - ведь за мои проступки меня никогда не наказывали и не осуждали.

Например, существует преступление, именуемое прелюбодеянием. Я совершил его еще пять лет назад, когда учился на естественном факультете в Нанива. И вот живу же я, не мучаясь угрызениями совести, и никто меня за это не презирает. Или другое -

ежедневно я хожу по палатам и осматриваю больных. Никогда я не испытываю к ним ни жалости, ни сочувствия, но, несмотря на это, принимаю как должное их доверие и почтительное обращение «сэнсэй».

Совершив прелюбодеяние, я тоже не почувствовал, что поступил бесчестно. Правда, мне было не по себе, как-то неловко и противно... Но все это сразу исчезло, как только я понял, что посторонние не разнюхали мою тайну. И угрызения совести мучали меня недолго - самое большее месяц. В недозволенную связь я вступил с кузиной. Теперь она мать двоих детей, так что не стоит упоминать ее имя. Да и останавливаться на этом особенно подробно тоже ни к чему. Кузина была лет на пять старше меня и в гимназические годы находилась на попечении нашей семьи. Она часто вспоминала те годы, но для меня они бесследно исчезли, словно никогда ничего и не было. Я помню только, что тогда у кузины за спиной болтались две тугие косы, а когда она улыбалась, обнажались белые зубы и на правой щеке появлялась ямочка. Сразу по окончании гимназии она вышла замуж, й мы долго не виделись. Ее муж окончил частную школу в Осака и служил в торговой фирме в Оцу.