Борис Мезенцев - Опознать отказались

• Название: Опознать отказались
• Автор: Борис Мезенцев
• Издательство: Донбас
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

В октябре 1941 года гитлеровские полчища ворвались на донецкую землю. Начались черные дни оккупации, длившиеся почти два года.

Фашистские заправилы строили планы превращения Донбасса в свою индустриальную колонию, экономика которой должна служить захватническим целям. Они надеялись в кратчайший срок наладить в Донбассе производство металла, добычу угля и т. д. Но враги просчитались. Советские люди не склонили головы перед оккупантами.

Коммунистическая партия послала в подполье своих лучших сынов и дочерей для организации массового сопротивления захватчикам. В городах и селах возникали подпольные группы, партизанские отряды, деятельность которых была направлена на срыв проводимых врагом мер военного, политического и экономического характера, на уничтожение его живой силы и техники.

Зимой 1941–1942 годов была организована подпольная молодежная группа и в Константиновке, ее возглавили комсомолъцы-константиновцы А. И. Стемплевский и В. С. Дымарь. Подпольщики действовали до освобождения города частями Красной Армии в сентябре 1943 года.

За активное участие в борьбе с фашистскими захватчиками большинство членов группы были удостоены правительственных наград. Автор настоящей повести, член Константиновской подпольной организации, не ставил перед собой задачи рассказать о деятельности всей группы и тем более — обо всем подполье города.

Он повествует только о тех событиях и боевых операциях, в которых принимал активное участие его товарищ и побратим по оружию Николай Абрамов.

---

Как-то случайно мы встретились около биржи труда, и Николай сказал мне с ноткой таинственности:

— Я видел мастера из нашего ремесленного училища. Мне кажется, что он оставлен для подпольной работы. Этот мастер инвалид с детства, невоеннообязанный и подозрений у немцев не вызывает. Мы договорились встретиться завтра.

— Ты командиру или политруку говорил об этом?

— Еще не успел. Сегодня увижу Анатолия и все расскажу.

Через день Николай на вопрос о мастере ответил неопределенно и растерянно:

— Не могу понять человека: вроде бы наш, осведомлен о положении на фронте, иногда рассуждает, как патриот. Но порой у него проскальзывают мыслишки о приспособлении к новым условиям и терпеливом выжидании. Сегодня утром он вообще заявил: немцы культурная и цивилизованная нация, фашистская армия непобедима и, пока не поздно, надо идти в услужение к оккупантам.

— Он, наверное, гад, — вырвалось у меня.

— Возможно, он меня проверяет, прощупывает. Я перед ним притворился этаким растерявшимся простачком. Помнишь, как любил говорить наш школьный завхоз: прикинулся большим дуриком, чем был на самом деле. Во всяком случае, он предложил мне заняться ремеслом: подобрать еще двух-трех парней и делать зажигалки. Ты не хочешь? — лукаво спросил Николай и улыбнулся.

— Бригадиром пойду, — серьезно ответил я.

— А может быть, директором согласишься?

— Нет, кроме смеха, брось ты этого мастера. Проходимец он какой-то.

Николай нахмурился.

— А вдруг это не так, тогда что? Я до конца узнаю этого человека. Слежку устрою, но раскушу его.

Прошло недели две. Николай пришел ко мне, долго угрюмо молчал, потом заговорил с раздражением:

— А мастер-то человек подлый и мелкий. Из тех, кто готов служить и нашим и вашим, но только ради себя. Сам лезет в умники, а других норовит одурачить.

Сердито глядя перед собой, он нервно потер ладони.

— Скажи, изменник и предатель — это одно и то же? — неожиданно спросил он, в упор глядя на меня. — Не спеши. Подумай, а потом скажи… завтра, послезавтра. Мы с политруком на эту тему здорово поспорили.

Я пошел его проводить. Прощаясь, он сказал:

— Вот мы ищем связь с другими подпольщиками, но ведь наверняка кто-то ищет связь с нами и тоже не может найти. Не простое это дело. В наших условиях легко напороться на провокатора, ведь гестапо и полиция тоже не спят.

Николай не терял надежды на то, что рано или поздно удастся связаться со старшими товарищами, ведущими подпольную борьбу с оккупантами. Мечтал он и об оружии, взрывчатке, радиосвязи с командованием Красной Армии, но наши поиски пока оставались безрезультатными.

На общем сборе у Вали Соловьевой Николай рассказал о бородаче, которому он помог скрыться от полицейского. Завязался оживленный разговор.

— Конечно, надо искать связь с партийным подпольем, но это не значит, что мы должны заниматься только этим, — горячился Алексей Онипченко. — Мы нуждаемся в конкретном руководстве опытных людей, нуждаемся в оружии. Нас мало, а трудностей и опасностей много. Но мы от своего решения не отступим, будем вредить немцам как только сможем.

— Нас воспитала партия большевиков, ленинский комсомол, мы верим в победу советского народа, — продолжила мысль Алексея Вера Ильинична. — Хотя у нас почти нет опыта борьбы, мы все же не слепые котята, мы знаем, в чем состоит наша задача. Чем активнее мы будем действовать, тем больше шансов установить связи с другими подпольщиками.

— Правильно, — одобрительно подхватил политрук. — Ведь нельзя сказать, что мы изолированы и никак не связаны с нашими. Самолеты сбрасывают листовки, а в них прямо сказано, что нам делать. Мы постоянно слушаем радио, а разве передачи из Москвы ничему не учат нас?

Я посмотрел на Николая: он ловил каждое слово.

Видимо, речи товарищей глубоко западали в душу, помогали многое осмыслить. Такие собрания были для нас школой политического воспитания.

Домой с ним мы шли вместе. Николай долго молчал, сосредоточенно думал. Вдруг остановился и гордо сказал:

— Хорошие у нас ребята, умные и смелые.

Шел апрель 1942 года. Как-то ко мне рано утром прибежал Николай — бледный, взволнованный: Убедившись, что мы одни, сказал:

— Толик и Вова дома не ночевали. Сегодня я их видел во дворе полицейского участка напротив химического завода. Надо что-то делать.

— Где их взяли? За что?

Если ребят задержали за нарушение комендантского часа, то это полбеды. День-два продержат на одной воде, поводят на грязные работы, а потом надают подзатыльников и отпустят.

— Схвачены — и все. Срочно надо что-то делать, — торопил Николай.

Я беспомощно развел руками.

— Какое у тебя оружие? — спросил он.

— Все то же: две гранаты и нож. А ты не стал богаче?

— Что было, то и есть: граната и пистолет, — ответил Николай.

Стоит сказать несколько слов о его «пистолете». Это был крохотный двуствольный французского производства пистолетик без запасных патронов к нему. При каких обстоятельствах Николай достал его, мы не знали, а на наши расспросы он отвечал уклончиво. Мы подтрунивали над ним, говорили, что таким надо стрелять только в упор и обязательно в глаз. Николай не сердился и в тон нам заявлял, что, возможно, пистолет вообще не стреляет, а если так и случится, то стукнет им немца, как камнем. Тем не менее он каждый день чистил свое оружие и относился к нему очень бережно. Позже, когда у него был уже настоящий боевой парабеллум, мы уговорили Колю выстрелить из «дамской мортиры», и оказалось, что он действительно не стреляет — получилась осечка. Но Николай не выбросил его, а густо смазал солидолом, завернул в тряпку и спрятал.

— После войны сдам в музей, — пообещал он.

Вот с этим-то «пистолетом» мы и решили выручать командира и политрука. В пути Николай предложил план действий. Мы должны улучить момент, когда их будут вести в уборную полицейского участка. Двор был обнесен сравнительно невысоким кирпичным забором. Николай даст сигнал к бегству, я брошу гранату в полицейских, а дальше все будет зависеть от обстановки. План показался простым и вполне выполнимым. Насколько это рискованно, мы не подумали. Между тем городе было полно немцев, на улицах стояли танки, автомашины, и убежать после взрыва гранаты было не простым делом, но мы надеялись на лучшее.

Проходя мимо полицейского участка, мы увидели, что Анатолий и Владимир складывали в штабель длинные свежего распила доски. Еще человек пять-шесть делали то же самое. На подножке большой тупоносой автомашины сидел пожилой полицейский, курил сигарету и безразлично смотрел на работающих. Винтовку он держал между колен, и было видно, что она ему мешает.

Первым нас заметил Владимир и, взглянув на скучающего полицейского, весьма выразительным жестом показал, что, мол, все в порядке, уходите. Мы облегченно вздохнули и медленно пошли вверх по переулку. Я как-то сразу размяк, скис. Гранаты вдруг стали тяжелыми, мешали идти. Голова раскалывалась.

— Ты, видно, нездоров-? — неожиданно спросил Николай. — Все лицо в пятнах. Иди-ка домой, а я подожду ребят.

Я молча кивнул головой, и едва мы разошлись, как тут же раздался окрик. Сухопарый высокий унтер-офицер в длинном клеенчатом плаще, в каске и с пистолетом, возился около мотоцикла с коляской и никак не мог его завести. Энергичным жестом он позвал нас к себе. Мы подошли не спеша, оглядываясь по сторонам и оценивая ситуацию. На груди немца висела огромная металлическая бляха жандарма. Он стал показывать, что надо делать, хотя мы и так понимали, что от нас требуется. Унтер сел за руль, и мы начали раскачивать мотоцикл вперед и назад. Мотоцикл медленно покатился. У меня кружилась голова и назойливо вертелась мысль: вот сейчас упаду, гранаты вывалятся, — и тогда… Мотоцикл катился все быстрее и быстрее, потом вдруг вздрогнул и, обдав нас дымом, завелся. Жандарм достал из кармана две сигареты и, не поворачивая головы, швырнул их через плечо нам. Бросил, как собакам кость. Мотор резво застрекотал, выбрасывая клубы синего дыма, и унтер, свернув в переулок, скрылся.

— Сволочь, фашистская морда, — сердито сказал Николай, со злобой и презрением давя сигареты.

На следующий день ко мне пришел Владимир, почти следом за ним — Анатолий и Николай. Настроение у командира и политрука было хорошее, но Николай был явно чем-то расстроен. Я насторожился.

— Тоже мне герои, — улыбаясь, проговорил Анатолий, многозначительно поглядывая на Николая. — Прежде чем что-то делать, надо все взвесить, обмозговать, а потом уже действовать. Если бы мы попались на чем-нибудь серьезном, то нас не держали в полицейском участке, а сразу же отправили бы в городскую полицию или, скорее всего, в жандармерию. Кроме того, если бы вы бросили «лимонку», то нас вы наверняка уложили бы. Ф-1 штука мощная, и обидно, конечно, погибнуть от гранаты, брошенной рукой друга. Могло случиться и так, что вы, пытаясь спасти, выдали бы нас..