Зоя Воскресенская - ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ

• Название: ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ
• Автор: Зоя Воскресенская
• Жанр: Современная проза

---

В мирное время поднятый на борт корабля малыш занял бы страницы газет во всем мире. «Ребенок в океане! Малыш, чудом спасенный из пасти акулы! Где мать малыша, спасенного в бурном море? Мальчику около шестнадцати месяцев, он голубоглазый, на левой щечке родинка, одет в синий комбинезончик. В последнюю минуту чьи-то заботливые руки привязали его к плотику. Мальчик пробыл в воде четыре-пять минут. Он был смертельно напуган, он плачет, зовет маму…» — кричали бы газеты и радио.

Но сейчас война. И в эфир не полетели запросы, что с матерью спасенного ребенка. Может быть, она и жива и умирает от горя, оплакивая свое дитя. В эфир не летят с кораблей точки и тире, чтобы не выдать себя вражеским кораблям и подводным лодкам. Конвой соблюдает радиомолчание.

«НЕ ПОНИМАЮ…»

Сегодня на борт парохода подняли еще двух человек. Оба лежат на столе.

Елизавета Карповна подошла к одному из них. Молодое лицо с запавшими глазами бледно до синевы. Она отвернула простыню с пятном крови. Оторванная нога выше колена держится на каких-то сухожилиях. Надо немедленно оперировать. Пульс еле прощупывается. Раненый без сознания. На втором столе стонет другой матрос в английской форме, которого еще не успели раз-деть. У этого раздроблена кисть левой руки.

— Будем ампутировать ногу? — спросила Елизавета Карповна доктора.

— Подождет! — коротко бросил мистер Чарльз. — Возможно, его и не придется оперировать.

— Но если его не оперировать немедленно, он умрет! — воскликнула Елизавета Карповна.

— Тем лучше для него.

Щетка застыла в руках русского врача.

— Это вы серьезно, мистер Чарльз?

— Вполне. Поглядите на его правую руку.

Елизавета Карповна подошла к раненому. Только теперь она увидела возле основания большого пальца аккуратно вытатуированный знак свастики. Фашист!

— Как он попал сюда?

— Выловили в горячке. Это молодчик с потопленной германской субмарины. Когда его подняли на борт и увидели фашистскую форму, наши матросы дружно закричали: «Майна! Майна!» Но мистер Макдоннел скомандовал: «Вира!» Велел отнести его в лазарет. Будь я капитаном, я выбросил бы эту падаль за борт. Пусть подыхает. Собаке — собачья смерть.

Елизавета Карповна с двойным чувством смотрела на безжизненного, распростертого на столе человека. Он неминуемо умрет через полчаса, через час, если не будут приняты меры. Да, она может убить его, если оставит лежать так. Может быть, он нажимал гашетку, выпускающую торпеду, может быть, он рассчитывал на приборах направление удара или сидел у акустического аппарата и первый закричал: «Хайль Гитлер!», когда торпеда взорвалась и потопила миноносец или транспорт. Может быть. Может быть…

Но его выловили, подняли на борт. Он уже никогда не возьмет в руки оружие, даже если выживет, навеки останется инвалидом. Он лежит перед ней — обезвреженный враг, как лежит его субмарина с командой на дне Баренцева моря.

— Нельзя бить лежачего, — решительно сказала Елизавета Карповна.

— Лежачий уже не боится упасть, — холодно ответил мистер Чарльз и подошел к английскому моряку.

— Вы можете обойтись без моей помощи? — спросила Елизавета Карповна доктора.

— Да.

— Я буду оперировать его, — кивнула она в сторону фашиста.

— Не знал, что и вы сентиментальны, миссис, как наш капитан, — ядовито произнес доктор.

Оба стояли друг перед другом с поднятыми вверх стерильными руками. Они были союзниками, а тот, на столе, их общий враг.

Улаф в белом халате, держа две пары резиновых перчаток, молча наблюдал за поединком. Сердце его клокотало от ярости к фашисту, но почему-то он внутренне соглашался с русским врачом, а не с английским.

Оба повернулись к Улафу за перчатками.

— Пожалуйста, сначала даме, — с подчеркнутой учтивостью сказал доктор Чарльз.

Елизавета Карповна принялась за операцию.

************

…Старший помощник Джофри сидел на круглом стуле в штурманской рубке и заполнял вахтенный журнал.

«…В 15 часов 07 минут на борт корабля был поднят командир британского миноносца, — писал он в журнале, — потопленного германской субмариной, капитан третьего ранга мистер Паррот. Ему оказана медицинская помощь. С этого же миноносца подобраны три матроса. Один из них долго пробыл в воде и умер от обморожения. Погребен в водах Баренцева моря в 22 часа 20 минут. Кроме того, примерно на тех же координатах поднят на борт ребенок, привязанный к плотику, очевидно, английской национальности, мальчик 14–16 месяцев. Находится в хорошем состоянии.

После потопления германской субмарины в районе обширных соляровых пятен всплыл один из членов команды субмарины, который по ошибке…»

Капитан, подошедший к Джофри и следивший за записью, резко поправил:

— Мистер Джофри, зачеркните слово «по ошибке». Он был поднят потому, что оказался у борта нашего парохода. Джофри зачеркнул «по ошибке».

— Мне все равно, мистер Эндрю, я лишен чувства человеконенавистничества. Для меня все люди равны. Чем этот немецкий парень хуже русского?

— Э, нет, — возразил капитан, — я предпочел бы, чтобы все фашисты оказались на дне моря. Пока фашисты ходят по земле, люди не могут быть спокойны. Подумайте, во что они превратили Европу — в сплошной концлагерь. Русские ни мне, ни вам не угрожают.

— Тогда зачем же вы приказали поднять этого фашиста?

— Потому что он ранен и потому что он наш пленный. — Капитан подошел к рупору и вызвал матросскую столовую. — Мистер Чарльз, как состояние раненых?

— Мистер Эндрю, наверно, интересуется состоянием английского матроса? Ему сделана операция. Состояние удовлетворительное.

— А как фашистский молодчик? — спросил капитан.

— Сэр, — холодно отрапортовал доктор, — члену команды фашистской подлодки русским врачом сделана операция. Опасаться за его драгоценную жизнь оснований нет. И, кстати, капитан третьего ранга Паррот пришел в себя и требует перевести его в отдельную каюту.

— Олл райт, переведите его в каюту мистера Джофри, а старший помощник переселится ко мне. Мистер Джофри, вы не возражаете? — повернулся он к своему помощнику.

Джофри пожал плечами.

— Мне все равно.

…Елизавета Карповна закончила операцию и подошла к командиру миноносца, чтобы ввести ему очередную порцию пенициллина. Он, казалось, узнал ее.

— Благодарю вас, миссис, — прошептал он.

— Как вы себя чувствуете, мистер Паррот?

— О, вы знаете мою фамилию, значит, я не ошибся. Вы русский врач, приходили ко мне в управление в Лондоне?

— Да, да.

— Судьба зло посмеялась надо мной.

— О, не стоит об этом. — Елизавету Карповну сейчас больше всего занимал вопрос о судьбе дипкурьеров. — Скажите, пожалуйста, вам не известна судьба ваших советских пассажиров?

— Дипкурьеров?

— Да.

Мистер Паррот заскрежетал зубами.

— Ваши дипкурьеры приковали себя к тяжелым портфелям. Торпеда попала в носовую часть, меня вместе с ходовым мостиком выбросило в море. Об их судьбе, увы, я могу только догадываться. Шансов на спасение у них не было.

Елизавета Карповна выбежала на палубу, глотнула свежего воздуха. Вечерело, воздух был прозрачный. Невдалеке, тяжело переваливаясь, шел авианосец — огромное серое судно с площадкой для самолетов. Площадка была пустая. Других кораблей не было видно. Взрывы глубинных бомб звучали где-то далеко: казалось, за горизонтом. Тревожное состояние, которое все время владело ею, сменилось каким-то оцепенением, опустошенностью. Итак, Алексей Антонович и его молодой симпатичный помощник погибли… Трудно смириться. Как сказать об этом Антошке? Не слишком ли большой груз навалился на неокрепшие плечи ее дочери. Нет, она ничего не скажет. Антошка никогда не узнает.

Авианосец внезапно нырнул в белый мрак. Отвесная стена тумана быстро надвигалась на корабль, в горле запершило от холодной влаги, в двух шагах ничего не было видно, вокруг клубились облака тумана.

Перебирая руками по борту, Елизавета Карповна поспешила по направлению к трапу. Ощупью искала дверь и не могла найти, и вдруг острая тоска по Антошке сжала сердце: казалось, что она потеряла дочь в этом тумане, не сумеет прорваться к ней. Наконец нащупала ручку, толкнула дверь внутрь и побежала по коридору.

В кают-компании было светло и по-домашнему спокойно. Антошка сидела за столом и, прикусив кончик языка, вырезала что-то из картона. Джонни сидел перед ней на столе, загребал обеими руками кусочки мозаики и перекидывал их через голову. Пикквик, засунув нос под мышку, спал на диване. Совсем как дома.

— Потерпи, Джонни, скоро будет готов плясун. Мы будем петь «тра-та-та, тра-та-та», а он будет отплясывать, — говорила Антошка по-русски.