Евгений Войскунский - Искатель. 1975. Выпуск №1

• Название: Искатель. 1975. Выпуск №1
• Автор: Евгений Войскунский
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1975

Ha 1-й и 4-й стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА.

На 2-й стр. обложки — рисунок Ю, МАКАРОВА к роману Е. Войскунского и И. Лукодьянова «Ур, сын Шама».

На 3-й стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к повести Н. Коротеева «Крыло тайфуна».

---

«Ну, ну, лакомись… — подбодрил ее про себя Антон. — Стоит удобно. Ничего не стоит пулю под лопатку кинуть. Так и просится на выстрел… Ух ты…»

Комолов замер. Он перестал дышать, потому что косуля вдруг насторожилась и обернулась в сторону черемухи, куста, росшего как раз перед ним, метрах в пятидесяти. Сияние заходящей луны стало совсем слабым, и цветущие кисти чубушника, казалось, сами теперь светились. И около этого куста стоял изюбр-пантач. Он возник там будто по волшебству, сразу вырисовавшись из тьмы, и обозначился четкими, но плавными линиями. Серебрились чеканно панты о восьми сойках-отростках на изящной, гордо посаженной голове. Крепкая шея словно вырастала из купины куста.

«Пройди, пройди еще немножко… — молил в душе изюбра Антон. — Пройди ну два шага… Открой лопатку. Мне выстрелить нельзя… Раню тебя только…»

Но, словно услыхав немое моление охотника, зверь подался назад. Серебристые панты слились с кустом. Чувства охотника предельно обострились, и он словно перевоплотился в зверя-жертву. Он сам в незаметных и непроизвольных, ощущаемых, но не производимых собою движеньях знал, куда идет осторожный изюбр. Охотник будто чувствовал, как раздвигаются под напором статных плеч самца упругие ветви и остро пахучие гроздья соцветий трогают нервные ноздри пантача, мешая уловить ему запах тревоги, запах человека. И в то же время Комолов так же осторожно изготовился к выстрелу, прижал к плечу карабин, отчетливо различил на мушке у конца ствола тонкую свежевыструганную щепочку, которая облегчила прицеливание. Мушки-то в темноте и не различить. «Не учуешь, не учуешь… ты ловишь дух мой у земли, я выше… Выше… Ты иди, иди, изюбр, иди осторожно. Ты, пожалуй, обойдешь солонец кругом. И ты удостоверишься, изюбр, что человека или другого твоего смертного врага нет здесь. Иди, иди, изюбр, — заклинал охотник, предугадывая движения пантача. — Только не будь слишком осторожным. Скоро утро, вон и заросли стали глубокими, и можно различить совсем дальние кусты в легкой дымке…»

Мысленно не расставаясь со зверем ни на мгновение, охотник как бы вместе с ним обошел солонец, и, судя по поведению пантача, тот не уловил ничего подозрительного. А время тянулось долго и было долгим. И тогда в рассеянной обманчивой и густой после захода луны тьме изюбр вышел на солонец. Сначала охотник не увидел, а именно почувствовал присутствие зверя на полянке внизу под ним.

Но охотник ждал, ждал и был готов к этому. Карабин оказался у плеча, а привязанная к мушке свежевыструганная щепочка хорошо виделась в вырезе прицела. Когда изюбр ступил на полянку и стал боком к охотнику, нагнув голову со светлеющими от росы пантами, охотник совместил на прямой вырез прицела светлую щепочку мушки карабина и убойное место на силуэте быка, чуть ниже лопатки. Оно было невидимо на тени зверя, но охотник хорошо знал, где бьется изюбриное сердце.

И тогда занемевший от ожидания и напряжения палец охотника повел спусковой крючок, а дыхание оставалось ровным, и сердце билось мерно.

Приклад тупо толкнулся в плечо. Тишь тайги сменилась оглушенностью после выстрела. В крохотной вспышке зверь будто обозначился весь, взметнулся, бросился в сторону.

«Нет! Он убит! Он убит!» — ликовал охотник. Он был уверен в себе так, словно не пулей, а своей рукой пробил сердце изюбра.

Антон закинул карабин за плечо, юркнул в лаз на помосте и с ловкостью молодого медведя соскользнул на землю по гладкому стволу. Не разбирая дороги, Комолов бросился по грязи солонца в ту сторону, где была добыча. Антон не чувствовал брызг соленой грязи во рту, а сердце вроде захолонуло от бега, мешало дышать.

Добытый изюбр темным валуном лежал неподалеку от куста черемухи, потому так хорошо и разглядел его Антон. Не слышалось ни храпа, ни дыхания зверя.

Тогда, вынимая топорик из-за пояса, Комолов уже без настороженности подошел к изюбру. Прежде всего потянулся к пантам: целы ли? Падая, изюбр мог ненароком обломить отросток. И прощай, цена!

Руки Антона чуточку дрожали, сказывалось напряжение четырех ночей. Он дотронулся до бархатистых и теплых, наполненных кровью пант. Целы все сойки, все восемь. Антон пощупал их — мягкие, упругие, добротные. Потом охотник вырубил панты вместе с лобной костью. Держа тяжелые панты в одной руке, Антон наломал другой веток, чтобы не класть драгоценную добычу на землю, и, кстати, поругал себя за недогадливость — раньше нужно было подумать, куда положить панты. Правда, ни Гришуня, ни другие охотники не говорили, что панты нельзя просто положить на траву, да слишком долго добывал их Антон и очень хороши и дороги были они даже на вид, чтоб бросить их в небрежении. А затем Комолов принялся разделывать тушу. Волокна тумана меж кустов поплотнели, налитые светом зари. Белые парящие полосы как бы разделили надвое деревья, а глядя ниже по распадку, казалось, будто молодая зелень вершин лежит на голубом и розовом снегу. Шлепала тяжелая роса, скатываясь с листа на лист. Влажный дух земли и зелени был ошеломляюще крепок.

Каркнула ворона, раскатисто и радостно, будто над ухом. Откликнулась другая издали и еще в иной стороне. И прилетели вскоре. Покружились и расселись на сучьях, чистя носы, а время от времени голосисто орали и перелетали с ветви на ветвь от голодного нетерпенья, кружились над поляной, переступали с ноги на ногу, косились вниз на даровое угощенье.

Затараторила, защелкала крыльями, перелетая распадок по прямой, голубая сорока.

Кто-то вломился в кусты, и Антон поднял взгляд. Кряжистый малый с городской аккуратной бородкой вышел из зарослей. Ушанка на голове сидела чертом, и Гришуня широко улыбался:

— Привет, охотничек!

Гришуня, помахав приветственно ручкой, прошелся к пантам и довольно цокнул:

— Ладные!

Держался Гришуня в тайге как в своей комнате, уверенно, непринужденно, не в пример иным знакомым охотникам, словно чувствовавшим чей-то взгляд из-за куста, но этим-то и нравился он Комолову больше других.

— Вишь, к завтраку поспел, — сказал Гришуня. — Забирай печенку да иди к балагану. Я тоже проголодался.

— Тихо тут в этом году.

— Ушли подале. Берегут заказник. Мне только и разрешили около пострелять.

— Начальство тебя любит. Али навестить придет? — Гришуня поддел изюброву печень на солидный сук, попробовал, не сломится ли он под ее тяжестью. — Ждешь гостей-то, а?

— Некого. Да и некогда, поди, им.

— Окотилась охотоведица? — хохотнул Гришуня.

— Мальчика родила, — осуждающе заметил Комолов.

— Способная… — словно не слыша укоризны в голосе. Антона, продолжил Гришуня, но добавил примирительно: — Вот видишь, еще один сторож в тайге прибавился.

— А твои дела?

— Прижились выдрочки, перезимовали. Еще неделю-другую погляжу да можно и докладывать начальству…

— А Зимогоров про тебя не спрашивал.

— Так должно и быть. Скажи Зимогорову — все узнают про то, что выдры выпущены. И пойдут зимой стрелять. Велено начальством подождать с оповещеньем. Да и Зимогоров участок здесь. Чего ему беспокоиться?

— Ну он-то по-другому думает. Царем и богом здешних мест держится. «У меня под началом целая Голландия по площади».

— Думать — не грешить, как мой папаня говорит. Хотел, да не съел.

— Жаль, что нет у тебя времени с ним потолковать. Вот бы причесал его.

— Всех причесывать для себя в гребешке зубьев не останется, — довольный собой, Гришуня цокнул языком. — Не нравится, выходит, тебе егерь.

— Егерь как егерь. Я уж говорил тебе. Только вот у тебя находится для меня время, а у других — нет. Я, сам знаешь, с четырнадцати лет охочусь. Походил с промысловиками. «Присматривайся, — говорят, — думай». Ну, присмотрелся, а чего обдумывать — не знаю. «Делай, как мы», — а сами каждый раз по-иному поступают. Охота не математика, в ней дважды два нулем может обернуться.

— Точно, — кивнул Гришуня, пристально присматриваясь к тому, как работал ножом Комолов. Действовал он быстро и ловко, и было совсем непонятно: чего приспичило Антону жаловаться на наставников-промысловиков? Делом они заняты — верно. «А будь ты мне не надобен, стал бы я с тобой трепаться, — подумал Гришуня. — Ну, а за сведения, что не собирается сюда никто, спасибо. Надо бы тебя по шерстке погладить». И Гришуня сказал:

— Что человек, что скотина, тыкается в бок матери, пока в вымени молоко есть. А с тебя чего промысловики возьмут? Шерсти клок? И ее нет, одна есть на голове, без подшерстка.

— Я к тому и говорю: ты, Гришуня, другой человек! У всех спрашивать да клянчить надо, а ты сам сколько для меня сделал. Видишь, надобно мне что-то, сам догадываешься. Я каждый твой совет помню.

Резковатый в движениях, Антон выпрямился, с лаской посмотрел на своего друга — рубаху-парня, и увидел крепко разбитые олочи на ногах Гришуни, мягкая трава ула высовывалась из разъехавшихся швов. — Ты уже давно здесь? Чего же не сказал?