Гарри Тёртлдав - Император Крисп

• Название: Император Крисп
• Автор: Гарри Тёртлдав
• Издательство: АСТ, Terra Fantastica
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1998
• ISBN: 5-15-000893-1, 5-7921-0192-2

Вот уже двадцать лет, пережив немало походов и сражений, Крисп царствует в Видессе. Но снова Императора и его империю ждут тяжелые испытания. Странная ересь обретает силу в одной из провинций. Еретики — фанасиоты — утверждают, что материальный мир — это зло, а убийство — добро, поскольку способствует высвобождению души из ловушки плоти.

У кровавого учения становится все больше и больше приверженцев, и в итоге это выливается в открытый бунт. Выступив против мятежников, Император берет с собой сыновей. Однако в самый ответственный момент старший из них — наследник трона — вдруг исчезает из лагеря отца и объявляется на стороне фанасиотов: новое учение нашло отклик в его душе…

---

— Но это не будет первой ролью, — возразил Эврип.

— Я знаю, что тебе нужна именно она. Но если ты сейчас посмотришь вперед, то увидишь перед собой только одного человека. А если оглянешься, то увидишь всех остальных. Разве этого недостаточно?

Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы Эврип задумался. И когда он ответил: «Это не то, чего я хочу», в его словах не чувствовалось прежней враждебности.

Крисп ехал впереди младших членов императорской семьи. Когда копыта его коня зацокали по булыжной мостовой перед зданием чиновной службы, где некогда был заключен Диген, какой-то прохожий на тротуаре нараспев произнес:

— Благослови вас Фос, ваше величество.

Крисп помахал ему и поехал дальше.

— Вот чего я хочу. — Теперь в голосе Эврипа пробилась болезненная зависть. — Кто станет прославлять генерала или министра? Вся слава достается Автократору, клянусь благим богом!

— И все обвинения тоже, — уточнил Фостий. — Если бы я мог, Эврип, то всю славу отдал бы тебе; меня она волнует настолько мало, что может отправляться прямиком в лед. Но быть правителем империи значит гораздо больше, чем выслушивать приветствия людей на улицах. Пока меня не похитили, я не задумывался над этим всерьез, но с тех пор у меня открылись глаза.

Он задумался, значит ли это хоть что-нибудь для брата. Очевидно, значило, потому что Эврип сказал:

— Мои тоже. Не забудь, что, пока отец воевал, я правил в столице. И не стану отрицать, что даже без бунтов это тяжелейшая работа. Все эти записочки, подробности и пергаменты, на которые смотришь как баран на новые ворота, пока не прочтешь пять раз подряд, да и то это не всегда помогает.

Фостий кивнул. Он часто гадал, захочется ли ему пойти по стопам Криспа и до полуночи корпеть над документами. В империи Видесс столь многочисленная и вездесущая бюрократия развилась именно для того, чтобы снять эту ношу с плеч Автократоров.

Фостий сразу вспомнил мнение отца: «Если ты позволишь этим чернильным душам вести дела, не проверяя их, то как ты узнаешь, когда они начнут надувать тебя? Благой бог свидетель, что без них не обойтись, но он подтвердит и то, что за ними нужен глаз да глаз. Анфим же запустил государственные дела и едва не довел империю до краха».

— Я не стану Анфимом, — возразил Фостий, словно отец и в самом деле произнес эти слова вслух. Оливрия, Эврип и Катаколон удивленно взглянули на него, и Фостий почувствовал, как у него заполыхали щеки.

— Что ж, я тоже, — сказал Эврип. — Если я попробую жить так после смерти отца, то он наверняка выберется из могилы и свернет мне шею костлявыми пальцами. — Он понизил голос и нервно взглянул на Криспа; Фостий предположил, что Эврип шутил лишь наполовину.

— А я только рад, что мне не придется носить красные сапоги, — заявил Катаколон. — Я время от времени люблю от души покутить, а то можно совсем закиснуть.

— Одно дело — покутить всласть время от времени, — заметил Фостий. — Но совсем другое — вовсе не просыхать. Анфим, говорят, никогда не останавливался, даже темпа не сбавлял.

— Жизнь у него оказалась короткая, но веселая, — ухмыльнулся Катаколон.

— Если тебя услышит отец, жизнь твоя тоже окажется короткой, но отнюдь не веселой, — предупредил Фостий. — Любители вспоминать Анфима у него не в почете.

Катаколон немедленно уставился вперед; ему не хотелось пробуждать ярость Криспа. Фостий внезапно осознал еще одну причину, по которой Крисп столь презирал предшественника, чьи трон и жену он сделал своими: все эти годы он, несомненно, гадал, не подбросил ли ему Анфим своего кукушонка?

Из всех троих Фостий, пожалуй, больше всего пошел в Криспа характером, разве что оказался больше склонен к размышлениям, чем к действиям. Эврип отличался по-своему, а зависть из-за утраченного первородства делала его угрюмым. А Катаколон… Катаколон беззаботно поплевывал на всяческие последствия, что ставило его особняком от обоих братьев.

— Когда на твоих ногах окажутся красные сапоги, дашь ли ты мне возможность самостоятельно проявить себя?

— Я же все время об этом твержу, — ответил Фостий. — Может, клятва сделает тебя счастливее?

— Ничто в наших отношениях не сделает меня по-настоящему счастливым, — сказал Эврип. — Но кое-что я усвоил: иногда обстоятельства складываются так, что изменить ничего невозможно… а если и возможно, то в худшую сторону. Будь по-твоему, брат. Я стану служить тебе и постараюсь сделать так, чтобы все остальные служили мне не хуже, чем тебе.

Братья торжественно пожали друг другу руки. Оливрия восхищенно вскрикнула; даже Катаколон неожиданно стал серьезен. Ладонь Эврипа оказалась теплой.

Оливрия смотрела на братьев так, будто всем трениям между ними пришел конец.

Фостию хотелось думать так же, но он знал, что, несмотря на любые взаимные обещания, они с братом до конца жизни не станут спускать друг с друга глаз.

Если ты член императорской семьи, то это, к сожалению, неизбежно.

Если бы Эврип произнес сейчас нечто вроде: «Хорошо, что мы покончили с этим раз и навсегда», Фостий стал бы подозревать его даже больше, а не меньше.

Но младший брат лишь бросил на него быстрый взгляд, проверяя, насколько серьезно он воспринял жест примирения. На мгновение их взгляды встретились. Оба улыбнулись, но опять-таки на мгновение. Братья могли не доверять друг другу, но понимали друг друга прекрасно.

Вместе с императорской процессией они проехали через площадь Паламы и вернулись во дворец. После городского шума здесь их незримым покрывалом окунала тишина. Фостий ощутил, что вернулся домой. После событий последних нескольких месяцев этот факт приобрел для него особое значение.

Он всегда использовал свою спальню во дворце как убежище от Криспа.

Теперь, когда он делил ее с Оливрией, иногда казалось, что ему вновь не захочется из нее выходить. Они, разумеется, не занимались любовью постоянно, причина была совсем другой — Фостий открыл в Оливрии собеседницу, с которой ему хотелось разговаривать больше, чем с кем-либо другим.

Подойдя к кровати, Фостий повернулся к ней спиной и рухнул, словно срубленное дерево. Толстый матрац, набитый гусиным пухом, поглотил вес его тела, и Фостию показалось, что он провалился в теплый сухой сугроб. Поскольку он лежал поперек кровати, Оливрия присела в ногах.

— Все это… — она повела рукой, показывая, что имеет в виду не просто комнату или дворец, но и службу в Соборе и торжественное шествие по улицам столицы, — …до сих пор кажется мне нереальным.

— У тебя впереди вся жизнь, чтобы привыкнуть, — ответил Фостий. — Многое покажется тебе глупым и скучным; даже отец так считает. Но церемонии — это клей, скрепляющий Видесс, поэтому он их терпит, а потом ворчит у себя в кабинете, где его никто не подслушает.

— Но это же лицемерие, — нахмурилась Оливрия; подобно Фостию, она еще не избавилась до конца от фанасиотской «правильности».

— Я ему тоже это сказал. Он лишь пожал плечами и ответил, что станет хуже, если не даст людям то, чего они от него ждут. — До похищения он возмущенно закатил бы глаза, но сейчас, коротко поразмыслив, признал:

— Возможно, что-то в этом есть.

— Ну, не знаю. — Оливрия нахмурилась еще больше. — Как можно уважать себя, год за годом совершая поступки, которые презираешь?

— Я не говорил, что отец их презирает. Он поступает так ради блага империи. Я сказал, что церемонии ему не нравятся, а это далеко не одно и то же.

— Достаточно близко для любого, кто не теолог и не привык к уверткам. — Оливрия сменила тему, что могло означать, что она признала его правоту. — Я рада, что ты помирился с братом — или он с тобой. Называй как хочешь.

— Я тоже, — сказал Фостий. Не желая раскрывать Оливрии свое мнение об этом перемирии, он добавил:

— Посмотрим, надолго ли его хватит.

Она тут же ухватила смысл его слов.

— А я думала, ты поверил в него больше, — сказала она упавшим голосом.

— Надежда — да. Но вера? — Он пожал плечами и повторил:

— Посмотрим, надолго ли его хватит. Если на то будет воля благого бога, то навсегда. А если нет…

— Если нет, ты сделаешь то, что обязан будешь сделать, — закончила за него Оливрия.

— Да, то, что буду обязан сделать, — подтвердил Фостий. Воспользовавшись этим принципом, он сумел выбраться из Эчмиадзина, но при желании им можно оправдать что угодно. — Ты знаешь, в чем реальная слабость доктрины фанасиотов? — спросил он, вздохнув.

— В чем же? Вселенский патриарх, не задумываясь, может назвать хоть сотню слабостей.

— Окситий много чего делает, не задумываясь. У него плохо получается думать.

Оливрия хихикнула, смакуя скандальность его утверждения.

— Так что ты хотел сказать? — напомнила она.

— Реальная слабость доктрины фанасиотов, — объявил Фостий, словно выступая перед синодом, — заключается в том, что она представляет мир и жизнь проще, чем они есть на самом деле. Жги, круши и голодай — и мир почему-то станет лучше! Но как быть с людьми, которые не желают, чтобы их сожгли заживо, или с теми, кому нравится набивать брюхо? Как быть с макуранцами, которые начнут захватывать наши земли, если Видесс развалится на куски — а кто пытается его развалить?