Меир Шалев - Голубь и Мальчик

• Название: Голубь и Мальчик
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст, Еврейское слово
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0716-6

«Да или нет?» — всего три слова стояло в записке, привязанной к ноге упавшего на балкон почтового голубя, но цепочка событий, потянувшаяся за этим эпизодом, развернулась в обжигающую историю любви, пронесенной через два поколения. «Голубь и Мальчик» — новая встреча русских читателей с творчеством замечательного израильского писателя Меира Шалева, уже знакомого им по романам «В доме своем в пустыне…», «Русский роман», «Эсав».

---

— Ты понимаешь, что вы делаете? — спросила меня Тирца.

— Нет.

— Вы делаете штихмус.

— Теперь я понял. Всё ясно.

— Ты не помнишь из школы закон сообщающихся сосудов? Все эти маленькие треугольники, они точно на одной высоте. По ним потом будут отсчитываться все высоты в доме — пола, дверных порогов, подоконников, окон, всех горизонтальных поверхностей. Интересно, правда?

— Остается надеяться, что это и точно.

— Ты что?! Штихмус — это самый точный способ, какой только существует. Это тебе не измерение метром, или рукой, или на глаз. Это не измерение относительно пола или потолка. Штихмус меряет высоту относительно всего мира. Разве тебе не лестно, что подоконник окна над твой кухонной раковиной и подоконник окна в спальне находятся на одном расстоянии от центра Земли?

— О да, — сказал я. — Это очень лестно, несомненно.

Глава тринадцатая

1

На мемориальной доске со списком погибших учеников районной школы Иорданской долины есть также имя Малыша, но, по правде говоря, ученик он был так себе, занятия почти не посещал, и учителя не переставали делать ему замечания. В пятнадцать лет он решил, что голуби интересуют его больше всего, чему его учат в школе, а еще через два года Мириам сказала ему, что и ей больше нечему его учить.

И действительно, в свои семнадцать лет Малыш был уже бесспорный дуве-йек, авторитетный знаток, который принимал участие во всех семинарах по усовершенствованию, и выигрывал в соревнованиях, и занимался спариванием высококачественных самцов с чемпионками состязаний, и время от времени ездил в Тель-Авив, как по делам голубеводства, так и чтобы встречаться с Девочкой, говорить с ней, свистеть с ней пальцами, касаться ее так же, как она касалась его, привезти ей своих голубей и забрать у нее. А в восемнадцать лет он объявил, что ему приспело время вступить в Пальмах.

Дядя и тетя очень боялись за него, но доктор Лауфер успокоил их, сказав, что Малыш и в Пальмахе продолжит заниматься голубями и, как когда-то Мириам, тоже построит голубятню и будет ею руководить.

— Разжечь костер, и стрелять из «стэна», и воровать кур может любой, — добавил он, — но сколько наберется специалистов-голубятников?

И успокоил их, объяснив, что Малышу предстоит в Пальмахе только тренировать, дрессировать и выращивать голубей, а если понадобится, он будет отправлять голубя с почтой на командный пункт или передавать в часть, выходящую на боевое задание.

Перед мобилизацией Малыш отправился в кибуцную столярку и с помощью плотника соорудил себе единственную в своем роде голубятню, которую можно было переносить на спине. В ней были четыре полки, одна над другой, три из которых были из дерева и сетки, а четвертая была сшита из брезента, и в ней размещались карманы для футляров, нитей, перьев, бланков для голубеграмм, а также пачки минерального порошка, лекарства, посуда для голубиной еды и питья и чай, сахар, ложечка и стеклянная чашка для него самого. И еще он приладил там занавеску, чтобы защитить голубей от дождя и сильного солнца, а дядя сшил ему широкие и толстые наплечные ремни.

И вот так он ушел в Пальмах: в рабочих ботинках, в ношеной одежде хаки, полученной на кибуцном складе, в новой панамке на голове и с маленьким чемоданом в руке, в котором лежали одежда, белье, свитер и вязаная шапочка тетиной работы, сумка с принадлежностями для письма, и для мытья, и для шитья, и с переносной голубятней за спиной, где сидели три голубя — один от Мириам и два из Тель-Авива.

До изнеможения тяжело он нагрузился, но у него были всё те же широко открытые глаза — взгляд слегка вверх, немного в сторону, — и то же плотное тело, и такое же любопытство на лице, как в тот первый день, когда он поднялся на рассвете посмотреть на новую голубятню возле детского интерната. И легко себе представить, как его встретили в палатке Пальмаха в Кирьят-Анавим,[48] куда он был направлен. Раздался громкий смех, кто-то спросил, что это за «осел с голубями», а кто-то еще назвал его «келбеле», как называла тетя, но этот «келбеле» был произнесен не с любовью, а с грубой насмешкой, и его сопровождала недобрая улыбка, полная длинных крысиных зубов. И ко всему появился вдруг парень, который учился в одной школе с Малышом, но на два года старше, и сказал: «Да, похоже, что положение действительно тяжелое, если уж Пальмах решил мобилизовать малышей». Так его прежнее прозвище стало известно и прилепилось к нему и здесь.

Но Малыша всё это нисколько не задело. Он положил свои вещи, накормил и напоил голубей и пошел посмотреть на голубятню, где ему предстояло растить птенцов, которых он должен был получить из Центральной голубятни в Тель-Авиве. Увидев ее, он объявил, что ни сама голубятня, ни ее местоположение не годятся. Ни для потребностей голубей, ни для оперативных нужд.

— Голубь должен любить свой дом, — повторил он девиз голубятников. — В эту голубятню не захочет вернуться ни один голубь.

Он побежал в столярную мастерскую и сумел уговорить столяра, точную копию вечно недовольного и ворчливого столяра из своего кибуца — и, в сущности, еще одного представителя великой семьи вечно недовольных и ворчливых столяров всех столярных мастерских всех кибуцев того времени, — чтобы тот прервал свою работу и помог ему построить другую голубятню. Здешний столяр был человек низкого роста, но тщательно причесанный, и рабочая одежда на нем была очень чистая, нарядная и тщательно выглаженная. Галстук он, правда, не осмелился надеть, но зато рубашку застегнул до самого горла, и в мастерской у него было большое зеркало, какого не было ни у одной из женщин кибуца даже в семейной комнате.

Они вдвоем построили большую голубятню, защищенную от сквозняков и сырости, но полную солнца и воздуха и соответствующую тому, что сказал Малышу доктор Лауфер: «В строительстве голубятен нет абсолютных правил, как нет их при строительстве дома для людей. Всё зависит от потребностей и возможностей». Малыш нашел тихое и неприметное место и с помощью плотника, а также одного осла, одной телеги и двух пальмахников отвез голубятню туда и установил ее лицом на юг. Потом, закончив рыть яму для мусора, он взял в руки одного из двух голубей Девочки, надел на его ногу футляр и привязал полое перо меж хвостовых перьев. Голубеграмма в футляре предназначалась доктору Лауферу: «Голубятня готова для приема птенцов». А записка в пере предназначалась Девочке, и написано там было: «Да, и да, и да»: да, я люблю, и да, я скучаю, и да, я знаю и помню, что и ты тоже, — потому что она, в предыдущем послании, написала ему «нет и нет», то есть нет, не хочу никого, кроме тебя, и нет, не сплю по ночам.

Он поднял руки, и поднес к небу, и запустил, и видел, как ее голубь набирает высоту: сначала чернеет на фоне неба, а потом растворяется и исчезает в серой голубизне себе под цвет, — и снова ощутил то сладкое чувство, которое не исчезло в нем даже через сотни и тысячи запусков — с того, всё удаляющегося дня, когда он отправился с Мириам в поля и запустил там своего первого голубя, и до того всё приближающегося дня, когда он, лежа в луже крови, запустит своего последнего.

2

Почти девять лет прошло с тех пор, как на балкон жилого дома в Тель-Авиве опустился раненый голубь, а в кибуц в Иорданской долине приехали доктор Лауфер с Мириам и с голубями. Малыш и Девочка стали юношей и девушкой. Мириам уже выкурила больше трех тысяч ежедневных вечерних сигарет. Зеленый пикап накрутил километры и часы двигателя и годы жизни, состарился и теперь с трудом поднимался с равнины в горы. Но доктор Лауфер, несмотря на седину, которая начала серебрить его рыжие волосы, оставался всё таким же восторженным и энергичным. Он прибыл в Кирьят-Анавим с оборудованием и с голубятами и торопливо вышел из пикапа — худой, долговязый, слегка сутулый, размахивая всеми конечностями, со своим всегдашним не то величественным, не то приниженно-скромным «мы» женского рода.

— Мы привезли сюрприз! — крикнул он в сторону Малыша, и из пикапа вышла Девочка, высокая, серьезная и кудрявая, голубоглазая, розовощекая и светловолосая, точно такая, как в его снах и в его памяти.

— Я приехала тебе помочь, — сказала она, зардевшись, с сияющими глазами.

Сердце его остановилось. В присутствии доктора Лауфера он не осмелился притронуться к ней, но Девочка слегка наклонила голову. Их лица сблизились, соприкоснулись, вспыхнули. Руки сплелись и расстались, не зная, где опуститься.

Из столярки пришел щеголеватый столяр и установил вертушки в их рамках. Доктор Лауфер проверил его работу и сказал: «Это хорошо» и: «Это очень хорошо» — и, по своему обычаю, поискал в голубятне деревянные заусеницы и гвозди, которые могут поранить, щели, через которые могут проникнуть змея или мышь. Он закрывал, и задвигал, и стучал маленьким молотком, повторяя свое всегдашнее: «Ты думал, что мы тебя не видели, товарищ гвоздь», которым заканчивал проверку каждой новой голубятни.