Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

• Название: Заблуждения сердца и ума
• Автор: Клод Кребийон-сын
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1993
• ISBN: 5-239-01229-6

Предлагаем вниманию читателей три французских романа, изданных нами в трех книжках. Это А. Гамильтон «Мемуары графа де Грамона», Кребийон-сын «Заблуждения сердца и ума», Ш. де Лакло «Опасные связи». Три шедевра французской прозы XVIII столетия складываются в своеобразную трилогию о любви. Но не только о ней, они – о незащищенности человека, о его бессилии перед обществом с его гибкой моралью и податливыми нравами.

«Заблуждения сердца и ума» – самый лучший из написанных Кребийоном романов как бы раскрывает суть происходящего с героями во всех трех книгах. Это история молодого человека, вступающего на путь светского воспитания, а точнее, морального развращения, история разрушения внутренней цельности человека, история «заблуждений» сердца и ума.

---

Что касается меня, то, хорошенько разглядев госпожу де Сенанж, я был весьма далек от мысли, что именно она будет меня формировать. Несмотря на ее умильные взгляды, она мне казалась не чем иным, как престарелой кокеткой; я даже испытывал неловкость от ее развязных приемов. Я еще не утерял нравственной чистоты, любил скромность, которую в светском кругу именуют глупостью и ложным стыдом, – все оттого, что, если бы эти качества считались украшением души и ценились бы в обществе, слишком многим пришлось бы краснеть за их отсутствие.

Не знаю, заметила ли госпожа де Сенанж, что ее плотоядные взгляды смущают меня, но поведения своего она не изменила. Чтобы я мог должным образом оценить честь этой победы, она показала мне во всей красе свою развязность и другие прекрасные качества и прелести и прибавила к ним, чтобы окончательно меня сразить, беззастенчивые речи. Я заметил, наконец, что уделяю слишком много внимания особе, которую нетрудно определить с первого взгляда, и, как ни огорчало меня равнодушие мадемуазель де Тевиль, старался почаще взглядывать на нее, как бы ища в ее облике противоядия от отравы, источаемой госпожой де Сенанж. Мадемуазель де Тевиль прислушивалась к ее речам, и по краске, заливавшей ее щеки, по ее презрительному взгляду я заключил, что мы с ней судим одинаково. Это меня не удивляло. Я невольно задумался о том, какая пропасть разделяет этих двух женщин; я любовался трогательным изяществом молодой девушки, ее благородными манерами, сдержанными без стесненности, которые сами по себе внушали уважение, ее умом, прямым и ясным, здравым в шутливую минуту, свободным в серьезном разговоре и всегда тактичным. На примере госпожи де Сенанж я видел, до какой распущенности и бесстыдства может дойти существо, дурное от природы и обученное вдобавок скверно понятой науке жить в высшем обществе.

Госпожа де Сенанж, считавшая, что число поклонников приносит женщине больше чести, чем их верность, не сомневалась, что ее чары произведут на меня нужное действие и что с моей стороны не заставит себя ждать любовное объяснение по всей форме.

Эта мысль преисполняла ее весьма противной веселости; но вот в гостиную, как всегда шумно, вошел Версак в сопровождении другого баловня моды, маркиза де Пранзи, его верного ученика и подражателя. Госпожа де Люрсе при виде последнего покраснела и явно смутилась. Версак, предвидевший подобный эффект, сделал вид, что не замечает странного действия, произведенного на маркизу появлением Пранзи. Он прежде всего занялся госпожой де Сенанж, обратившись к ней с видом крайнего удивления.

– Она здесь! – воскликнул он, адресуясь к госпоже де Люрсе, – здесь, в вашем доме? Должен ли я верить своим глазам?

– Что вы хотите сказать? – спросила маркиза.

– О, ничего, – ответил Версак, немного понизив голос, – просто я подумал, что если женщина питает интерес к тому или иному юноше, то она не должна показывать его госпоже де Сенанж.

– Мне кажется, моя гостья не представляет угрозы ни для кого из присутствующих, – ответила госпожа де Люрсе.

– Ах, так! – ответил он. – Ну что же, значит, я ошибся.

Он, вероятно, еще долго терзал бы госпожу де Люрсе, к которой преисполнился жестокой вражды, если бы не обратил своего взора на мадемуазель де Тевиль, созерцание которой навело его на новую мысль. На мгновение при виде ее он как-то замер. Ему трудно было понять, как столь редкая красота могла до сих пор скрываться от его взоров. Он глядел на нее с удивлением и восторгом, затем поклонился госпоже де Тевиль и ее дочери с несвойственным ему почтением и, сказав несколько любезных слов, тихо спросил у госпожи де Люрсе:

– Откуда сошел к вам этот ангел, это божество? Какие глаза! Какая осанка, что за прелесть! И как случилось, что в Париже скрывается такое чудо красоты, а мы об этом ничего не знаем?

Госпожа де Люрсе так же тихо объяснила ему, кто эти дамы.

– Любуйтесь ею, если хотите, – добавила она, – но не советую вам влюбляться.

– Это почему же? – спросил он.

– А потому, что вы ничего не добьетесь, – ответила она.

– Ну, – заметил он, – это мы еще посмотрим. Затем он продолжал, уже в полный голос:

– Сударыня, надеюсь, вы не в претензии за то, что я привел к вам господина де Пранзи: ведь он ваш старый друг, вы не первый день его знаете. Таких знакомых приятно видеть, не правда ли? Когда мы помним человека чуть ли не с рожденья, когда сами ввели его в свет, то, даже вовсе потеряв его из виду, продолжаем интересоваться его судьбой и рады новой встрече.

– Посещение господина де Пранзи делает мне честь, – ответила госпожа де Люрсе довольно принужденным тоном.

– Представьте себе, – продолжал Версак, – я с величайшим трудом его уговорил: он не хотел ехать к вам, потому что, видите ли, уже несколько лет не показывался у вас – непонятная щепетильность! Если люди когда-то были близко знакомы, можно и пренебречь суетными правилами этикета.

Язвительный и коварный тон Версака и смущение госпожи де Люрсе удивили меня: ведь я ничего не знал о светских сплетнях минувших лет. Я не знал, что лет десять назад в свете немало толковали о притязаниях де Пранзи на благосклонность госпожи де Люрсе и о том, что, судя по всему, они не были отвергнуты. Конечно, она с полным основанием отрицала самую возможность подобного выбора: если позволительно судить о женщине по ее избранникам, то ничто не могло бы унизить и опозорить госпожу де Люрсе так бесповоротно, как слабость к господину де Пранзи.

Это был человек далеко не высокого происхождения, но без меры хваставший своей родовитостью, что редко прощается даже людям самого высокого ранга, и докучавший всем своей генеалогией, самой коротенькой из известных при дворе. Мало того, он пытался утвердить за собой славу храбреца. Но это был еще не самый тяжкий из его грехов: несколько дуэлей, закончившихся не к его чести, отучили его хвалиться своей храбростью. Природа отказала ему в уме, в обаянии, не наделила его ни красотой, ни богатством; но дамские причуды и покровительство Версака создали ему славу покорителя сердец, несмотря на то что, кроме всех других пороков, у него была еще скверная привычка обирать женщин, которым он нравился. Глупый, заносчивый, бесцеремонный, он был не способен ни мыслить благородно, ни краснеть; не будь он таким фатом – а это поистине немалое преимущество – было бы совершенно непонятно, чем он может нравиться.

Даже если бы госпожа де Люрсе не стремилась похоронить память о своих былых слабостях, могла ли она без ужаса вспомнить, что господин де Пранзи когда-то был ей дорог? Но, может быть, его присутствие было для нее так невыносимо не только по этой причине: язвительные речи Версака, намеки, которые он обронил во время первого своего визита, его давешние обиды на нее – все это приводило ее в содрогание. Она не сомневалась, что ее любовь ко мне для него не тайна и что первая его забота теперь – оповестить об этом весь свет, а также погубить ее в моих глазах. Версак был из тех, кого нельзя заставить молчать и кому нельзя доверить тайну. Сколько бы она ни старалась скрывать свои чувства ко мне, все равно его не удалось бы ни обмануть, ни переубедить. Положение ее было ужасно, и она не могла скрыть своего отчаяния; намеки Версака на ее былую дружбу с Пранзи совсем убивали ее. Я видел, как она краснеет и молчит. По ее молчанию и униженному виду я сразу же заключил, что Пранзи непременно был одним из моих предшественников.

Заметив, что удары, нанесенные им госпоже де Люрсе, достигают цели, Версак решил усилить натиск и продолжал, обращаясь к ней:

– Вам ни за что не угадать, сударыня, откуда я извлек Пранзи и где этот несчастный собирался провести вечер!

– Ни слова более! – прервал его Пранзи. – Маркизе известно, – добавил он, посмеиваясь, – как велико мое уважение к ней и, осмелюсь сказать, моя нежная к ней привязанность. Я помню, как она была добра ко мне, и, разумеется, не стал бы противиться Версаку, если бы мог надеяться, что ее расположение мною не утрачено.

– Хорошо сказано, – похвалил его Версак, – и не противоречит тому, о чем я собирался уведомить милых дам: хотите верьте, хотите нет, он намерен был ужинать наедине с престарелой госпожой де***.

– Ах, боже мой, – воскликнула госпожа де Сенанж, – неужели это правда, а, Пранзи? Какой кошмар! Госпожа де***! Да ведь ей сто лет!

– Чистая правда, – продолжал Версак, – но возраст дамы нисколько его не смущает. Пожалуй, он находит, что она еще слишком молода. Как бы то ни было, я знаю – да и не я один – что пятидесятилетние еще могут ему нравиться.

Произнося эти бесцеремонные речи, Версак не сводил глаз с мадемуазель де Тевиль, глядя на нее так пристально и упорно, что я невольно содрогнулся. Я восхищался этим блестящим человеком, и это еще усиливало мой страх. Я был уверен, что никакая добродетель, никакое чувство долга не могут устоять против него – да он и сам так думал. Что бы ни говорила госпожа де Люрсе, он ни минуты не сомневался, что сумеет легко обольстить мадемуазель де Тевиль. Но она слышала о нем столько дурного, и сама была так добродетельна по натуре, что он не мог не чувствовать ее предубеждения. Он понял, что она равнодушна к его красноречивым взглядам и не поражена красотой его лица: его это озадачило. Человек этот, привыкший покорять женские сердца и уже одержавший столько побед, первый и единственный в своем роде соблазнитель, не верил, что ему можно противиться. Но если сердце, которое он желал покорить, тогда еще не любило, оно было добродетельно – явление, не известное Версаку и казавшееся ему едва ли возможным.