Колин Уилсон - Башня

• Название: Башня
• Автор: Колин Уилсон
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-41257-0

Люди уже давно не господствуют на планете Земля.

Совершив громадный эволюционный скачок, арахны не только одержали сокрушительную победу над ними, но и поставили на грань выживания.

Днем и ночью идет охота на уцелевших — исполинским паукам-смертоносцам нужны пища и рабы.

Враг неимоверно жесток, силен и коварен, он даже научился летать на воздушных шарах. Хуже того, он телепатически проникает в чужие умы и парализует их ужасом.

Но у одного из тех, кто вынужден прятаться в норах, вдруг открылся редкий талант. Юный Найл тоже понимает теперь, что творится в мозгах окружающих его существ. Может, еще не все потеряно для человеческого рода, ведь неспроста «хозяева положения» бьют тревогу…

---

— Как ты считаешь, почему вокруг города стены? — спросил голос.

— Защищаться от диких зверей?

— Нет. От людей. Создавшие цивилизацию люди помимо прочего усвоили, что зерно и скот проще отнять у соседа, чем выращивать самому. Вот для чего стали необходимы стены. Цивилизация и преступление зародились в одно и то же время.

Замечание это смутило Найла, показавшись каким-то несуразным. Цивилизация представлялась чем-то грандиозным, значительным, решающим шагом человека к осознанию своего величия. В сравнении с этим преступление казалось чем-то ничтожно мелким и пошлым. Почему голос звучал при этом так, будто оба эти понятия равнозначны?

— Потому что преступление — нечто более весомое, чем тебе кажется. Даже не по сути своей, а как симптом главной человеческой беды. Подумай, что значило для людей жить в городах. Теперь не требовалось каждому мужчине непременно быть охотником или земледельцем, а женщине — родительницей и хранительницей очага. Теперь вокруг хватало строителей, землепашцев, ткачей, ремесленников, жрецов. Каждый шлифовал строго определенные навыки. Ты с рождения жил в пустыне, с боем добывая каждый кусок пищи и глоток воды. Поэтому-то город Каззака показался тебе просто раем. А как те, кто прожил в нем всю жизнь? Они сами считали его раем?

— Нет.

— А почему?

— Он им уже приелся.

— Именно. То же самое коснулось и обитателей этого древнего города. Двести миллионов лет потребовалось человеку, чтобы проделать путь развития от древесной крысы, нередко находясь на грани вымирания. Он сражался с разными напастями, природными бедствиями, лишь бы выжить. А тут не успел глазом моргнуть, как ему и уют, и безопасность… и разделение труда. Но это произошло слишком быстро. Человек не смог в течение одного жизненного срока изменить привычек, въевшихся в него за миллионы лет, поэтому неизменно возвращался к своей прежней сущности охотника и воина. Вот почему шел он с войной на своих соседей. И именно тогда чувствовал, что действительно живет.

— Так получается, он разрушал все то, к чему стремился?

— Нет. Потому что нужда в уюте и безопасности у него даже сильнее, чем тяга к риску и приключениям. Человеку прежде нужна безопасность, а уже затем приключения, никак не наоборот. Кроме того, война и риск уже не утоляли его основной жажды к познанию. Именно этот глубочайший симптом пересилил тягу к риску, подвиг его изобрести мотыгу и плуг, колесо и парус…

Слов больше не надо. Снова перед Найлом медленно разворачивалась панорама истории, понятная без словесных комментариев. Он наблюдал рост первых городов в Мессопотамии, Египте и Китае, воцарение деспотов-воителей, строительство каменных храмов и пирамид, открытие вначале бронзы, затем железа. Он видел взлет и падение империй: шумеры, египтяне, минойские греки, халдеи, ассирийцы. Кровь стыла и тошнота подкатывала к горлу от чудовищных злодеяний. Не укрывалось ничего: как огню и мечу предавали города, как истязали и убивали жителей. Двинулись грозные полчища ассирийских воинов, длинными копьями разящих пленных. Обезглавленные, сожженные заживо, посаженные на кол… Найл просто кипел от гнева, так что развал и исчезновение ассирийских деспотий наблюдал со злорадным удовлетворением. А когда все это схлынуло, сам убедился, что гнев и ненависть прилипчивы, как зараза.

Но всплыла картина Древней Греции, и Найл оттаял сердцем, едва увидев расцвет цивилизации древних эллинов, зарождение демократии и философии, появление театра, открытие геометрии и естествознания. И вновь обуяло неизъяснимое волнение при мысли, насколько все же преуспел человек в движении к совершенству, и проснулась гордость за то, что и он тоже из рода людей.

Хотя машина умиротворения и действовала успокаивающе, впитывание такой бездны информации истощало. Когда Найл наблюдал войну между Афинами и Спартой, картины начали подергиваться рябью, и он сам не заметил, как забылся. Проснулся лишь через несколько часов. За окнами темнота, сам он накрыт одеялом. В окне, выделяясь на фоне звезд, виднелся купол собора. Когда очнулся окончательно, утро уже было в разгаре. Слышались выкрики гребцов, торговцы шумели на рыночной площади. Наведался еще раз к пищепроцессору, но ел и пил машинально. Какая тут еда, когда не терпится узнать, что там дальше с человечеством. И Найл снова поспешил улечься под отсвечивающий холодом тусклый экран.

На этот раз перед внутренним взором развернулась история Древнего Рима. Сменяли друг друга эпохи: период демократии, Пунические войны, приход к власти тиранов: Мария и Суллы, Юлия Цезаря, Августа, Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона. Обреченно, очарованный мрачностью, он вновь наблюдал череду кровавых убийств, разврат и скотство. Рождение христианства заронило в душу надежду: учение о любви и всеобщем братстве выглядело самым отрадным и многообещающим с момента возникновения человеческой цивилизации. Но укрепление церкви под началом императора Константина поубавило оптимизма. В этих христианах терпимости к религиозным оппонентам было еще меньше, чем у язычников-римлян; нередко из-за какого-нибудь пустячного расхождения в трактовке Писания они убивали друг друга. С падением Рима под неудержимым натиском варваров Найл ощутил какую-то усталую опустошенность и взирал на все с равнодушием. Когда растаял зрительный образ, Найл, придя в себя, спросил:

— И это постоянно? Неужели вся человеческая история настолько беспросветна?

Голос внутри отвечал:

— Не совсем. Следующее тысячелетие картина довольно неприглядная, поскольку на умы людей жестоко давила церковь, убивая всякого, кто пытался мыслить по-иному. Перемены наступили примерно тогда, когда возвел купол своего собора Брунеллески.

Найл сел, устало потирая глаза.

— Все стало постепенно меняться одновременно с рядом великих войн, именуемых Крестовыми походами. Вышло так, что люди покончили с зависимостью от одного и того же места и начали бродить по свету. Это расширило их кругозор, они стали строить корабли, на которых отправлялись исследовать новые земли. Затем некто по имени Иоганн Гуттенберг изобрел книгопечатание, а еще кто-то научился выделывать грубую, толстую бумагу — количество книг стало измеряться миллионами. И вот церковь пошла на попятную, ей не хватало уже сил препятствовать вольнодумству…

Усталость у Найла внезапно прошла, он снова улегся и закрыл глаза.

— Покажи.

То, что последовало дальше, заслуживало самого пристального внимания. Найл воочию пронаблюдал историю Реформации, а затем то, как астроном-любитель Коперник вывел, что Земля вращается вокруг Солнца. Видел он изобретение телескопа и великую баталию между Галилеем и Папой Павлом Пятым вокруг того, в самом ли деле Земля — центр Вселенной. Он был свидетелем открытий сэра Исаака Ньютона и основания Королевского общества. Он с восторгом наблюдал, как все смелее подает свой голос эпоха Благоразумия, открыто не повинуясь угрозам церкви. Чувствовалось, что человечество наконец приблизилось к постижению тайны мира и своего величия. Он даже хлопал в ладоши, приветствуя падение Бастилии и казнь короля Луи Пятнадцатого, — неужто казнь нескольких тиранов во имя свободы и братства не оправдает себя?

Девятнадцатый век, казалось, оправдывает все волнующие ожидания. Похоже, на сцену вот-вот должен появиться человек нового типа, достойный плодов своего разума: железной дороги, парохода, телеграфа, электрического света. И тут вдруг, словно в отместку за чрезмерный оптимизм, открылась неприглядная панорама войн и социальных потрясений: походы Наполеона, Парижская коммуна, осада Севастополя, восстание сипаев в Индии, Гражданская война в США, франко-прусская и русско-турецкие войны; юношей снова овладела беспросветность. Просто оторопь берет, насколько тесно соседствуют в собратьях людях величие духа и мракобесие. Он беспокойно шевельнулся, и тут голос сказал: — Наберись терпения. Впереди еще немало интересного.

И Найл опять закрыл глаза, сплачивая все свое мужество по мере того, как разворачивалась история двадцатого века. Первая мировая война, кровавая революция в России, становление фашизма и нацизма, японская интервенция в Китае, Вторая мировая, появление атомной и водородной бомб и как следствие — неустойчивый, до зубов вооруженный мир на грани войны. Размах человеческих достижений, безусловно, восхищал: аэроплан, радио, телевидение, компьютер, первые орбитальные станции. Но теперь-то было известно, что кроется за всем этим, и Найл опасался, что людей ничего уже не изменит. Надежды оставалось все меньше, и мучила безотрадная мысль: развившись в интеллектуального гиганта, человек вместе с тем остался духовным карликом.

В ответ — голос:

— Да, действительно, временами кажется, что человечество движется к катастрофе. Но это потому, что я для схематичности вынужден многое чересчур упрощать. Если бы ты мог провести здесь месяцев шесть, вникая во всякие подробности, у тебя было бы больше поводов для оптимизма. Сила приспособления у человека уникальна.