Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

— Касивабара! — позвала женщина, но ронин, пренебрегая своими обязанностями, только блаженно похрапывал, выпростав волосатые ноги из-под ночного кимоно. Женщина озадаченно подняла брови, но затем, должно быть, что-то надумав, вышла на веранду и тихонько задвинула за собой сёдзи. Вернувшись в свою комнату, она присела возле подноса с курительным прибором и взяла чубук.

Утреннее солнце уже пробивалось сквозь бумагу на одной половине сёдзи. Выпуская сизые струйки дыма, женщина погрузилась в мечтательную задумчивость.

Прочитать письмо, лежащее у кого-то за пазухой, да так, чтобы человек этого не заметил, было заданием нелегким.

Что делать?

Шагая по дороге вслед за Хатискэ, слугой из дома Оиси, Хаято обдумывал всевозможные варианты действий. Хатискэ — фамилии Хаято не знал — на вид был дядька крепкий — по крайней мере, ноги у него были мускулистые, как у хорошо тренированного бойца. Большие, слегка навыкате глаза, казалось, могли с первого взгляда распознать злоумышленника.

Первый ночлег у Хатискэ был в Химэдзи, в призамковом городе. Хаято остановился на том же постоялом дворе, но в другом флигеле, так что подобраться к письму было невозможно. На вторую ночь прибыли в Хёго, где Хаято удалось устроиться в соседнюю с его подопечным комнату. Слегка отодвинув фусума, он присматривался, но Хатискэ, вероятно, не расставался с письмом и никогда его не вынимал, так что добыть заветную бумагу, наверное, нелегко было бы и профессиональному дорожному вору.

Дело становилось слишком хлопотным. Куда проще было бы подкараулить старика где-нибудь в безлюдной лощине и хорошенько припугнуть мечом. Сам того, может быть, не подозревая, Дзиндзюро задал очень трудную задачу.

«Ага! Когда он пойдет принимать ванну…» — сообразил Хаято. Однако коварный Хатискэ — должно быть, сознавая, какое важное поручение он выполняет, упорно не желал залезать в ванну ни на четвертый, ни на пятый день пути. Прибыв на постоялый двор, он просил дать ему ушат воды и ограничивался тем, что обтирал пот, слегка приспустив кимоно, — таким образом оставаясь неприступным, как горная крепость. В конце концов Хаято совсем отчаялся и приуныл. Если прикинуть, до Киото оставалось три-четыре дня пути, так что расслабляться было некогда.

«Ну, делать нечего, сегодня или никогда! — решил про себя Хаято, когда утром четвертого дня они покинули городок Нисиномия. Надо будет выбрать безлюдное местечко где-нибудь у берега Мукогавы или на лугу в окрестностях Кандзаки, — размышлял Хаято. Путников в эту пору было немного, а дорога вилась среди пустынных полей, пересекая порой скрытые в густом сосняке пересохшие каменистые русла ручьев.

Хаято вышел загодя на рассвете и, отмахав быстрым шагом некоторое расстояние, присмотрел местечко, которое показалось ему подходящим. Дорога, укрытая со всех сторон низкорослыми ветвистыми соснами, вплотную примыкала к берегу реки. Чуть поодаль в смутном отблеске солнечных лучей, пробивающихся сквозь облака, виднелась дорога: в одну сторону она уходила к Нисиномии, в другую к Осаке.

Ему хотелось надеяться, что Хатискэ прибудет на это место без попутчиков. Хаято затаился в логове под сенью сосновых лап и стал ждать.

Горы Рокко с вершиной Кабуто на переднем плане возвышались в отдалении, укрытые мутноватой дымкой. Вокруг там и сям желтели в траве цветы сурепки. Склады винокурни маячили вдалеке, словно расставленные на доске шашки-сёги.[103]

Ждать пришлось недолго. Вскоре на дороге показался Хатискэ, но не один — почти одновременно с ним появились носильщики с паланкином на плечах. Хаято прищелкнул языком от досады, но надежды на успех не потерял: дальше дорога тоже проходила по безлюдным равнинам, и путников впереди не могло быть слишком много.

Как вдруг — что такое?! Он заметил, что, стоило Хатискэ остановиться передохнуть, как носильщики тоже норовили остановиться и опускали паланкин наземь чуть поодаль. Казалось, кто-то нарочно хочет помешать планам внезапного нападения. При всем том Хаято был не слишком обескуражен вмешательством злополучного паланкина, сочтя это простым совпадением. Однако на следующее утро, когда после ночевки в Итами они снова двинулись в путь, неизвестно откуда взявшийся паланкин снова вынырнул перед ним, то слегка опережая Хатискэ, то слегка отставая. «Вот те на!» — сказал про себя Хаято.

Поравнявшись с паланкином, он попытался заглянуть внутрь, чтобы выяснить, кто там сидит. Однако, вероятно оттого, что его заметили, из паланкина раздался предупредительный укоризненный кашель, а заглянуть внутрь сквозь опущенные занавеси так и не удалось.

Между тем до Киото было уже рукой подать. Этот день наконец должен был принести победу или поражение. Хаято уже начинал нервничать. Справа от дороги сверкали под солнцем воды Ёдогавы. Ласковое весеннее солнце, насколько хватало взора, озаряло равнину, обрамленную дальними гребнями гор. В полях зеленели пшеница и ячмень. Наступала «бамбуковая осень»,[104] и густые бамбуковые рощи, которые во множестве встречались в здешних краях, подставляли солнцу иссохшие ветви — устилая пыльную белесую дорогу палой листвой.

«Полдороги до Ямадзаки» — прочел Хаято на придорожной табличке-указателе и не на шутку встревожился. Он уже приготовился было действовать, но тут снова откуда ни возьмись возникла досадная помеха. Из леса вышли несколько человек, по виду здешние крестьяне, с мушкетами на плечах, и пошли дальше по дороге, громко переговариваясь. Говорили они на замысловатом местном диалекте, так что смысл понять было мудрено, но как будто бы речь шла о диких кабанах или еще каких-то животных, которые потоптали крестьянские поля.

Хаято совсем приуныл. Коль скоро идет охота на кабанов, загонщики, вероятно, разбрелись по всей округе. Стоит только обнажить меч и попытаться приступить к делу, как на крики Хатискэ и носильщиков паланкина тотчас сбегутся люди. Чего доброго, вместо кабана по нему и пальнут из мушкета. Да, было от чего впасть в отчаяние. Но тут Хатискэ, шагавший держа руку за пазухой, неожиданно свернул вправо с большой дороги, по которой шли охотники, на боковую тропку и двинулся дальше по ней. Хаято ринулся за ним по тропинке, что спускалась вдоль пологого склона к берегу Ёдогавы.

Паланкин — хотя его загадочный пассажир, конечно, не мог не заметить этого маневра, — как будто бы остался на главной дороге, продолжая двигаться вперед, и вскоре скрылся из виду. Хатискэ сел в лодку к паромщику, чтобы переправиться через реку, и Хаято поспешно последовал его примеру. Лодка благополучно добралась до противоположного берега и там высадила двоих пассажиров вместе с группой паломников, направлявшихся в святилище Хатимана[105] в Иваси.

Куда собрался Хатискэ, было непонятно. Недоумение обуревало Хаято. Едва ли верный слуга, выполняющий важное поручение господина, решил по дороге отправиться на богомолье в храм Хатимана. Однако Хатискэ и в самом деле стал вместе с остальными паломниками подниматься на гору Отоко. Само собой, Хаято, стараясь оставаться незамеченным, поплелся следом по тропе, уходившей вверх выщербленными каменными ступенями.

В озаренных солнцем ветвях ворковали голуби. Мир и покой царили в горах. Чем выше поднимались путники, тем величественнее разворачивалась внизу панорама долины в проемах меж древесных стволов.

И все же в конце концов Хатискэ так и не дошел до святилища Хатимана. Перед воротами он склонился в благоговейном поклоне, а затем, отделившись от толпы паломников, зашагал куда-то по тропинке мимо главного здания храма.

«Ага!» — с невольным удовлетворением вздохнул Хаято, прячась за деревьями и не спуская глаз с территории святилища.

Тем временем Хатискэ с заветным письмом за пазухой уже входил в Большой Западный жилой корпус храма Хатимана. Здесь когда-то обитал прадед Кураноскэ, Садакацу Оиси, и с тех пор уже несколько поколений настоятелей храма все были из рода Оиси. Умерший три-четыре года назад преподобный Сэнтэй доводился Кураноскэ младшим братом, а сейчас его сын Сёсан усердно служил здесь во славу Хатимана. Письмо Кураноскэ и предназначалось его племяннику Сёсану.

По каменным плитам, утопленным в зеленом мху, Хатискэ подошел к дому, ступил на камень у порога и поднялся в прихожую. В темной глубине потускневшей от времени низкой серебряной ширмочки у входа слабо светилось отражение зеленой листвы садовых деревьев.

— Прощенья просим! — позвал Хатискэ.

Ответа не последовало. По всему чувствовалось, что в доме людей нет.

— Прощенья просим! — позвал он еще громче и прислушался.

В горах, окутанных влажными испарениями, по-прежнему было тихо, только откуда-то доносились мерные приглушенные удары: кон-кон-кон… «Колют дрова», — догадался Хатискэ. Звуки доносились с заднего дворика. Туда он и решил заглянуть. Пройдя по каменной дорожке через сад, осененный пышными белыми соцветьями уцуги,[106] он вышел к озаренному солнцем поросшему криптомериями уступу горы, который переходил в крутой склон. Здесь на маленькой площадке над обрывом какой-то человек, с виду монах или священник,[107] засучив рукава, усердно колол дрова.