Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин

• Название: Яйцо птицы Сирин
• Автор: Сергей Кравченко
• Жанр: Историческая проза

Грозный пожаловал лицензию на уральский и сибирский промысел семейству купцов Строгановых, — решил посмотреть, что из этого выйдет? Не опасно ли для здоровья путешествовать в места, столь отдаленные? Остережет ли путника от туземной нечисти крест православный? Можно ли там дышать? Водится ли еда? Пьется ли вода? Нет ли невесомости? Сверху ли небо? Снизу ли земля? Восходит ли солнце из-за всей Сибири или только из-за Камня?

Вот такие были вопросы, и хотелось их прояснить.

---

Еще Айслу стремительно убирала свой покой — сметала в сундук мелочи, осматривала посуду, возилась с угощением, стелила на стол скатерть.

А когда она достала с полки пыльную бутыль и стала полировать ее до зеленого блеска, Птица возмущенно заворочалась и заворчала под нос: «Дадут разродиться, как же!».

Ближе к ночи, едва за окном померкла весенняя красота, стихли крики татар и грохот стройплощадки, в дверь постучали. Птица встрепенулась: «Вдруг Боронбош?», но вошел Ермак, и Сирин сложила крылья, нахохлилась, задремала. Ермака она уважала, но не более. Другое дело — Богдан, друг сердешный. Но Богдан уехал за Иртыш — созывать Пешкиных родичей на «крестовоздвижение» какое-то. Сирин повторила несколько раз это длинное, скрипучее слово и заснула окончательно.

И приснился Птице Сирин сон, будто идут они с Богданом по зеленой траве-мураве. То есть, Богдан идет, а она у него на плече едет. Вокруг — красота, солнце светит ярко, протягивает свои лучи от восхода до заката, и лучи эти гибкие не тают в небесной бездне и не поглощаются черной земной преисподней, а обматывают голубую планету миллионами золотых витков, просвечивают насквозь. От этого земля наша становится светлой и ясной, климат ее выравнивается, прекращаются стихийные бедствия, перепады температур и перекосы настроений. Расцветают райские сады, зеленеют пустыни, журчат ручьи, блестят лучи, умеренно тает полярный лед, и сердце тает. Вся эта земная благодать из космоса выглядит прозрачным злато-голубым клубком, пушистым снаружи и мягким внутри.

От такого зрелища старый наш, сердитый Бог расслабляется, добреет, разрешает сбор урожая райских яблочек и уходит в дедморозы. На его облаке устраивается кучерявый пупсик с игрушечным луком и начинает из шалости постреливать в земных обитателей поцелуйными присосками. Устанавливается всеобщее состояние любви, утрачиваются понятия семьи, гражданского брака, церковного венчания, развода, разъезда, размена жилплощади и лишения родительских прав. Не остается даже самых насущных, простых и привычных институтов изнасилования, проституции, адюльтера, прелюбодеяния и блудодействия. В полях прекращаются сельхозработы, — все произрастает само по себе. Нормализуется и урожайность высших существ. Отныне все зачатия двуногих и четырехногих происходят непорочно, независимо от любви. Дети рождаются чистенькие, диетические, с повышенным индексом IQ, с пониженной агрессивностью и полным равнодушием к идеям шовинизма, антисимитизма, национал-социализма, панисламизма и непротивления злу насилием. За отсутствием зла.

Любовь, как таковая, превращается в художественный жанр на стыке оперы, классического мюзикла и акробатического рок-н-ролла. Афиши пестрят изображениями голых солисток в окружении мужского кордебалета, полиция нравов следит за соблюдением очередности у билетных касс, названия спектаклей поражают лаконичностью и лиризмом: «Лебединое озеро в четырех групповых актах».

При виде столь мирного сосуществования полов просто петь хочется. Сирин вытягивает шею, делает несколько коротких вдохов-выдохов для проверки воздушной тяги и берет первую ноту. В партере невидимые зрители прекращают звенеть посудой, шептаться, сдавленно хихикать. Воцаряется возбужденная тишина, и сразу в насыщенном воздухе возникает легкая вибрация. Потом основная гармоника повышается, перебегает по октавам, взлетает до самого верхнего «ля», складывает крылья, обрушивается вниз, у самой земли подхватывает несколько новых нот и взмывает, сплетая множество звуков в мощную восторженную полифонию.

Песня ширится, наполняется эффектами холла, вибрато, реверберации, в ней появляется ритм, сначала медленный и рваный, затем четкий и быстрый. Вступает вокал. Мужской баритон выводит бессловесную партию, в которой слышен зов живой природы — грозный медвежий рев, призывные вскрики оленя, торжествующее ржание Верховного Коня в кобыльем табуне. Женский голос подключается сначала покорно, но постепенно отделяется от инструментального скрипа, сливается с баритоном в синхронный дуэт, вырывается вперед и ведет главную линию оратории.

Теперь уже все исполнители поют общую Песнь, в которой слышен и трубный зов небес и вздохи матери-земли. Песнь захватывает пространство, сбивает время с его обыденного ритма, заставляет течь под свой перестук. И вот уже кажется, что выше взять невозможно, что последние ступеньки нотного стана остались далеко позади, и ни вода, ни воздух не способны выдержать столь тяжкого ритма и столь невероятных нот...

Голос Сирин срывается в обычный птичий крик, яйцо падает в гнездо, сон рассеивается багровым туманом, и Птица удивленно смотрит на двух людей в комнате, замерших опустошенно, не понимающих происходящего и не имеющих сил для аплодисментов.

А утром следующего дня, когда в комнате никого не было, и Птица дремала в гнезде, черная тень просочилась в дверь и, сверкая нательным крестом, приблизилась к клетке. Что-то холодное, с мороза, коснулось живота Птицы, зашуршало соломкой и убралось. Птица проснулась окончательно, завозилась в гнезде, и лишь спустя некоторое время поняла: яйца больше нет.

Глава 34 1584 Сибирь Ликвидация 2

Яйцо Сирин, ради которого поп Варсонофий нарушил вторую заповедь и не остановился бы нарушить первую, было завернуто в бархат, уложено в кованый ларец, помещено в центре огромного сундука меж соболей и бобровых шуб. Сундук установили в особые сани, и «яичный» курьер умчался на Кукуй со скоростью последней февральской метели. Если бы не кони, можно было и паруса над санями поставить, так дуло в хвост и гриву. Курьеру велели скакать в Москву без остановок, ни с кем в пути не разговаривать — бояться усечения языка, спать в санях, не выпускать из рук оружие и воеводскую «опасную грамоту». О Птице царю было написано, что поймана без ущерба, охраняется крепко, сидит в тепле и довольстве, в Москву доставлена будет под Пасху, если спадут холода, — иль как, государь прикажешь?

Покончив с царской дурью, Болховской и Биркин засучили рукава. Первым от засучки пал Матвей Мещеряк. Татарский конвой связал его сонного на берегу Ашлыкского озера. Матвея раздели, выволокли из саней, привязали к дереву. Без пыток, расспросов, мучений, объяснений вскрыли вены на шее, в локтях, у колен. Просто слили с атамана кровь по-татарски, как обычно сливают у приболевшей лошади, чтобы мясо дольше не портилось. Но мясо Матвея татарам не нужно было. Они исполняли приказ: «убедиться, что мертв». Обескровленное тело спустили под лед проклятого озера, и оно скользнуло бурой тенью от проруби, от нелепой доли, от жестокой, лихой жизни.

Атамана Михайлова убили тоже в разведке. Он был послан с тремя казаками и дюжиной татар проверить слухи о каком-то шевелении вверху Ишима. В середине марта в Искере пошли разговоры, что Кучум жив, слеп глазами, но не сердцем, и вот-вот приведет войско, не допустит чужих богов на свой народ. Михайловцы решили пройти на юг верст сорок, посмотреть, и вернуться к закладочным торжествам.

Их пронзили прямо в седлах. Татары попарно заехали со спины и воткнули в казаков короткие копья. Произошло это за ближайшим от Искера поворотом реки. Казаков зарыли в лежалый снег и поехали дальше — на условные 40 верст. Через три дня татары вернулись. — Где Михайлов? — А тут разве нету? Он со своими сразу назад повернул — приболел. Мы сами разведку делали. Никого не нашли...

Ермак хотел немедля отправить следопытов, но Болховской его удержал — «После закладки разыщем».

Среди зловещих пропаж на 18 марта 1584 года был назначен акт закладки Искерского храма Воздвижения Честного Креста. Типа, как святой апостол Андрей Первозванный поставил в свое время над киевскими холмами крест деревянный в ознаменование пришествия правильной веры в неправильную страну.

В программе значился групповой молебен на открытом воздухе, символическая укладка первого бревна в основание будущего храма, обход стройплощадки с крестами и кадилом, потом торжественная часть: награждение Ермака и других сибирских передовиков; затем скромно-нескоромный обед, переходящий в ужин при свете костров. Татары также должны были показать классическую свою борьбу. Желающие (пока только желающие) могли креститься в проруби Иртыша.

В дополнительных, секретных пунктах у Биркина значился еще несчастный случай с виновником торжества, — не с Честным Крестом, конечно, а с Ермаком.

Погода была прекрасная, и праздник удался. Попы надели пестрые ризы, небогатый служебный инструментарий сверкал на солнце, и местные татары, которые цареградской роскоши не видели, поражены были длинными свечами, парчой, настоящей и фальшивой позолотой. Дружно, по-ленински, подхватили и понесли неохватное бревно, бухнули его между реперными колышками, раздавили деревянную шкатулку — раку с костью неизвестного святого, которую главный поп Варсонофий вез от Москвы и подложил «в основание». Святой боли не почувствовал, и гуляния продолжились.