Иоганн Архенгольц фон - История морских разбойников

• Название: История морских разбойников
• Автор: Иоганн Архенгольц фон
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4622-1

Пираты, корсары, буканьеры, флибустьеры давно уже стали героями приключенческих книг. Нередко морские разбойники в них предстают романтическими героями, отправляющимися в море за счастьем по вине обстоятельств или несправедливости властей. Однако в реальности история пиратства, начавшаяся с незапамятной древности (о пиратах говорит еще Гомер) и продолжающаяся до наших дней, полна ужасающих кровавых страниц, а сами пираты часто предстают в ней грабителями, вымогателями и убийцами, захватывающими не только одиночные корабли, но и целые города…

Среди исследователей пиратства особое место по праву принадлежит немецкому историку Иоганну Вильгельму фон Архенгольцу. Два его труда «Die Geschichte der Flibustier» («История флибустьеров») и «Die Geschichte der Bukaniere» («История буканьеров»), вышедших в Тюбингене в 1803 и 1804 гг. и рассказывающие о боевых операциях, обычаях, нравах и повседневной жизни морских разбойников испанской Америки, Средиземного моря, Скандинавии и Дании, считаются одними из лучших. В настоящем издании представлен перевод этих книг, сделанный во второй половине XIX в. литератором и переводчиком К.Е. Вельсбергом.

---

Вскоре после подписания договора и отплытия флота, возник тайный заговор против бея. Янычары обвиняли его в измене и трусости — его, который, если бы послушался только своего мужества, охотно погреб бы себя под развалинами Алжира; его, который, в то самое время, когда составляли заговор против его жизни, деятельно занимался постройкой новых кораблей и исправлением укреплений, чтобы обезопасить Алжир от новой атаки. Ловкость Омара и добрые намерения его не могли усмирить бури: осажденный нечаянно внутри дворца своего, он был удавлен.

Соперник и преемник его назывался Али-Ходжией, имя его осталось достопамятным в летописях Алжира по причине беспощадного характера того, кто носил его. Иностранные консулы, являвшиеся во дворец при народных празднествах, проникали в аудиенц-залу не иначе, как через трупы турков и мавров, принесенных в жертву его алчности или тайной ненависти. Окруженный отборными телохранителями и одетый великолепно, он всегда держал в руках книгу, чтобы его сочли постоянно погруженным в глубокие размышления; а между тем он предавался самым страшным порокам, и ничто не могло обуздать его бесчеловечных страстей. Срубив слишком полторы тысячи голов в краткий промежуток нескольких месяцев своей тирании, это чудовище умерло от чумы. Бдительность его была необыкновенна, и он беспокойным оком следил за всеми движениями янычар. Он-то приказал перенести народную казну в цитадель, и сам поселился в ней впоследствии.

Гуссейн-Паша, преемник его, был последним беем алжирским. Полагают, что он родился в Смирне, в Малой Азии. Отец его, артиллерийский офицер в службе Порты, прилагал особенное старание о его воспитании и рано послал его в Константинополь для определения в корпус топджи или пушкарей султанских. Своим прилежанием и ревностью к службе молодой Гуссейн приобрел любовь своих начальников и вскоре достиг значительного чина в армии. Но он был упорен, вспыльчив и недостатки его, которых он не умел скрывать, остановили его воинскую карьеру, открыв ему тем самым то, чего он не мог и вообразить себе — путь к будущему величию. Раз, нарушением дисциплины навлекши на себя строгое наказание, он решился спастись от него бегством и тайком уехал в Алжир, где вступил в корпус янычар. Коль скоро кто-нибудь становился членом этой милиции, турецкое правосудие не имело более на него никакого права. Величайшему преступнику, даже убийце, которого преследовали, стоило только пробраться в жилище вербовщика и сказать: «Я вступаю в милицию!» — и он был спасен в ту же минуту. Он тотчас же мог выходить на улицу и сказать преследователям: «Я алжирский янычар», — и его оставляли в покое, он был неприкосновенен. Надев мундир милиции, Гуссейн отказался от блеска оружия, чтобы предаться торговле и создать себе собственным трудом независимое состояние.

Каждый воин, получая незначительное жалованье, имел право пользоваться своим свободным временем, ему было позволено заниматься ремеслом, если знал какое-нибудь, и даже отлучаться из города, лишь бы он был всегда наготове, когда государство потребует его налицо. Гуссейн завел лоскутную лавку в нижней части города. Деятельность, порядок и экономия в короткое время доставили ему значительные барыши, которые дали ему возможность выхлопотать себе место надсмотрщика над хлебными складами. На этом новом месте Гуссейн выказал всю свою способность и ловкость в ведении дел Омар-Паша, тогдашний бей Алжира, отличил его и наименовал секретарем правительства, впоследствии вверил ему надзор и управление всеми государственными имуществами с титулом Ходжия-эль-Кой (министр государственных имуществ) и члена дивана. Али, преемник Омара, оказывал Гуссейну то же благорасположение и присоединил новые почести к прежним. Умирая, он завещал владычество ему, как единственному человеку, способному и достойному ему наследовать, и можно представить себе изумление Гуссейна, когда диван утвердил последнюю волю Али.

Некоторые историки объясняют способ достижения им бейского звания иначе, но нельзя решить, чье сказание справедливее, во всяком случае, приведенное нами сказание подтверждено самим Гуссейном. Как бы то ни было, должно согласиться, что последний владыка Алжира только способностям своим обязан был возвышением. Алжирцы и европейские консулы, входившие в сношения с ним, уверяют, что правление его отличалось характером твердости и правосудия, каких не видали в предшествовавшие. Он питал глубокое уважение к Махмуту, султану турецкому, и к Мехмеду-Али, восстановителю Египта, он вместе с тем следил за успехами европейского просвещения и предполагал, как говорят, познакомить Алжир с некоторыми благодеяниями его. Быть может, он успел бы в этом, если бы неожиданное обстоятельство не ниспровергло его господства.

Тихий и миролюбивый, он никогда не запятнал своей власти излишествами всякого рода, сделавшими столь ненавистными большую часть его предшественников. Политика заставила его совершить только одно убийство, жертвой которого был Ягиа, ага янычар. Министр этот был одарен высокими чувствами и помышлял о введении больших реформ в алжирском владении. Главным средством для достижения этого без переворотов было поощрение земледелия между арабами. С этой целью построил он на берегу Арача, близ устья его, на собственном иждивении, красивую ферму, названную впоследствии французами Квадратным домом Он думал, что это заведение, назначенное на воспитание домашнего скота, послужит к поселению кочующим племенам Мэтиджской долины. Но он имел неосторожность действовать без формального согласия паши. Гуссейн стал подозревать его и изгнал в Блиду, несколько времени спустя, он приписал ему преступные сношения с арабами и намерение присвоить себе верховную власть, как скоро наберет достаточное число приверженцев, чтобы попытаться на возмущение. Гибель его была решена Ягиа умер мужественно и Гуссейн, слишком поздно узнав свою ошибку, запретил конфисковать его имущество, как обыкновенно поступали с имуществом государственных преступников.

С 1816 года алжирские морские разбои, почти уничтоженные частными экспедициями европейских государств, обозначались уже только редкими нападениями. В 1818 году жители Боны ограбили один французский бриг и бей не хотел ничем удовлетворить за это. В 1820 г. французские заведения в Ла-Калле, которым грозили совершенным разрушением, избавились от этого только тем, что согласились платить прибавочную годовую дань, превышавшую от 60'000 до 200'000 франков, установленную договорами. В 1823 году под пустым предлогом преследования контрабанды, янычары в Боне насильно ворвались в дом консульского агента. Результат обыска доказал ложность их подозрения, оставалось одно грубое насилие, в котором турецкое правительство не удостоило даже извиниться. Вскоре римские суда под французским флагом были взяты пиратами. Французские товары, нагруженные в испанские корабли, были конфискованы, несмотря на формальные конвенции, защищавшие транзит их. Наконец, последняя коллизия принудила Францию принять сильные меры для прекращения всех этих частных грабежей.

Различно рассказывали происшествия, приведшие к этому громоносному разрыву. Вот сущность дела по официальным сведениям в кратком очерке.

С 1793 по 1798 год Алжир отправлял значительное количество хлеба для снабжения им южных департаментов Франции и экспедиции итальянской и египетской. Уплата за эти поставки, отсроченная за истощением казны и по причине необходимости открыть значительные воровство и утайки, не состоялась и возбудила громкие жалобы. Война была неизбежна, консульское правительство уладило дело трактатом 17 декабря 1801 года, возвратившим Франции прежние торговые привилегии взамен обязательства заплатить хлебный долг. Сначала были выданы несколько раз суммы в счет уплаты, но алжирское правительство, с трудом переносившее этот расчет, медленный и по частям, вскоре возобновило свои жалобы и, перейдя от угроз к действию, в 1807 г. отняло у Франции ее конторы, продало их Англии за годовую плату 200'000 франков, и позже изгнало французского консула. Наполеона очень огорчил этот поступок, которому немало содействовало участие Англии. «Обсудите алжирскую экспедицию, как в отношении моря, так и сухого пути, — писал он в 1808 году адмиралу Декре, морскому министру, — одна нога наша в Африке заставит призадуматься Англию». Насчет этого важного вопроса были составлены записки, отличные офицеры осмотрели местность, но императору не доставало времени, и падение империи возвратило все в архив. Людовик XVIII, при вступлении на престол, сообразив, что несогласия с Алжиром не имеют других важных причин, кроме неисполнения обещаний, данных бею в 1801 году, предписал поверить подлинность документов. Вследствие разных переговоров, французское правительство согласилось на уплату 7'000'000 (во столько оценили долг Алжиру) с тем, однако, обязательством последнего, что королевская казна может удержать из этой суммы то, что будет у французских подданных считаться на алжирцах по законным документам. Гуссейн-Паша в апреле подписал договор. Надо заметить, что монополия хлебом составляла один из важнейших источников доходов алжирских государей. Бею, между прочим, следовало около 60'000 пиастров (350'000 франков) с цены поставленного во Францию евреями Буснахом и Бакри, его подданными, из алжирских житниц хлеба. Узнав же, что все 7'000'000 разобраны до того, что на его долю не осталось ничего, он пришел в бешенство. Из сведений, которые удалось собрать его шпионами об этой торговой сделке, узнал он, что французский консул Деваль обманул его и выиграл значительную сумму в неверном управлении вверенными ему делами. Бей поспешил написать к Людовику XVIII и требовал непременного отзыва этого агента и выдачи двух его подданных Буснаха и Бакри, разделивших с Девалем 7'000'000. Но французское правительство отвечало ему, что условия, постановленные договором 1820 г., в точности исполнены, что Бакри сделался французским гражданином, а Буснах живет в Ливорно. Обманутый в своем ожидании бей, через посредство иностранных консулов, сделал еще несколько попыток, но не получил даже ответа. Он скрыл свою досаду до 30 апреля 1827 года. Было в обыкновении, что ежегодно в это время, после празднеств байрама, европейские консулы отправлялись в касбу, для принесения поздравлений владыке Алжира. В этой церемонии они становились позади последнего солдата турецкой милиции, но с давних пор уже французский консул выхлопотал, для чести своей нации, позволение быть представленным накануне приема в частной аудиенции. Деваль не пользовался у бея ни малейшим уважением. Независимо от дела, о котором мы говорили выше, Гуссейн ненавидел его за один поступок, который показался бы невероятным, если бы не был засвидетельствован весьма значительным лицом и молчанием Деваля. 10 декабря 1817 года, рассказывает г. де-Лаборд, молодая особа Роза Пиомбино из Сардинии, проживавшая в Алжире под покровительством Франции, была вырвана из недр своего семейства и предана развратному Али, тогдашнему бею, так же как и молодая еврейка Виргиния Бен-Замун, проживавшая в доме французского консула. Голос народный и сами консулы обвинили Деваля и друга его, Якова Бакри, в участии в этом низком деле. Юридическая жалоба родителей Виргинии и показания Розы Пиомбино перед сардинским консулом 30 мая 1818 года, когда ей возвратили свободу, положительно подтверждают этот факт. Проникнутые этим убеждением, европейские консулы соединились на защиту дипломатического корпуса, принесли жалобу французскому правительству и прекратили всякие общественные и частные сношения с виновником низкого поступка. По приказанию морского министра, в Марселе нарядили следствие, но надо полагать, что его повели так, чтобы скрыть вину консула, потому что вскоре потом он получил орден Почетного легиона. Преемник Али, Гуссейн-Паша, в самый день достижения верховной власти 28 февраля 1818 года, возвратил несчастные жертвы семействам их, выдав каждой по 5000 пиастров. Понятно, что этот бей, которого все представители европейских государств описывают с самой выгодной стороны, должен был питать величайшую ненависть к Девалю.