Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома

• Название: Приключения Родрика Рэндома
• Автор: Тобайас Смоллет
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1949

В настоящем издании представлен роман шотландского писателя Т. Смоллета «Приключения Родрика Рэндома», в котором автор выразил критическое отношение к просветительскому оптимизму, заострив внимание на «темных» сторонах человеческой натуры. Характерной особенностью художественной манеры Смоллета является гротеск.

---

— Боже избавь! Хотя ничто в мире не обрадовало бы меня так, как встреча с ним, даже на момент, в каком-нибудь подходящем месте, но я предпочту лишиться его общества навсегда, чем видеть здесь, где его жизни угрожает такая опасность!

Но тут я уже не мог справиться с порывом моей страсти и, выскочив из прикрытия, предстал перед ней, а она испустила вопль и упала без чувств на руки наперсницы. Я бросился к сокровищу моей души, обнял ее и горячими поцелуями вернул ее к жизни. О, если бы я обладал выразительностью искусства Рафаэля, изяществом Гвидо, волшебным мазком Тициана, чтобы изобразить глубокую тревогу, целомудренное восхищение, нежный румянец, запечатленные на этом прекрасном лице, когда она открыла глаза и произнесла:

— О, небеса! Это вы?

Боюсь, я уже злоупотребил терпением читателя, сообщая подробности этой любви, о которой (должен признаться) повествую с чрезмерной обстоятельностью. Стало быть, я опущу менее важные отрывки сей беседы, в продолжение которой я взывал к ее рассудительности, хотя не мог побороть грустных предчувствий, связанных с долгим моим плаванием и грозящими мне опасностями.

Мы провели целый час (дольше она не могла обманывать жестокую бдительность брата) в жалобах на нашу злую судьбу и во взаимных клятвах, когда мисс Уильямc напомнила нам о необходимости немедленно расстаться; я уверен, никогда любовники не расставались с такой грустью и терзаниями, как расставались мы. Но мои слова неспособны правдиво описать это волнующее прощание, и я вынужден опустить занавес и только сообщить о своем возвращении в темноте к домику миссис Сэджли, несказанно обрадовавшейся моей удаче и противопоставившей взрывам моей печали такие доводы рассудка, что моя душа в какой-то мере вновь обрела спокойствие. И в тот же вечер, заставив эту добрую, благородную женщину принять от меня кошелек с двадцатью гинеями, как знак моего почитания и благодарности, я покинул ее и отправился пешком в гостиницу, где мое возвращение избавило славного Стрэпа от невыносимого страха.

Мы немедленно вскочили на коней и рано утром прибыли в Диль, где я нашел дядю в большой тревоге из-за моего отсутствия, так как он получил свои письма и с первым попутным ветром должен был поднять якорь, невзирая на то, вернусь ли я на судно или нет. Днем подул легкий восточный бриз, мы поставили паруса и через сорок восемь часов покинули Канал.

Когда мы отошли лиг на двести к западу от Конца Земли{99}, капитан позвал меня к себе в каюту и сказал, что теперь, согласно инструкциям, он может раскрыть цель и назначение нашего плавания.

— На снаряжение судна, — сказал он, — истрачено много денег, назначение его — берег Гвинеи, где мы обменяем часть груза на рабов и золотой песок. Оттуда мы переправим наших негров в Буэнос-Айрес, в Новой Испании, где (по судовому паспорту, полученному у нашего двора, так же как и в Мадриде) мы обменяем их и оставшиеся товары на серебро через нашего суперкарго{100}, прекрасно знакомого с побережьем, языком и жителями.

Посвященный теперь в тайну нашей экспедиции, я попросил у суперкарго испанскую грамматику, лексикон и несколько испанских книг, которые я изучал с таким прилежанием, что еще до прибытия в Новую Испанию мог изъясняться с ним на этом языке.

Когда мы достигли жарких широт, я приказал, с разрешения капитана, пустить кровь и дать очистительное всей садовой команде, да и сам проделал то же для того, чтобы предупредить появление гибельных лихорадок, которым подвержена в жарком климате конституция жителей севера; и у меня есть основания утверждать, что эта предосторожность была необходима, ибо за все плаванье к берегам Гвинеи мы потеряли только одного матроса.

В один прекрасный день, на исходе пятой недели нашего пребывания в море, мы заметили с подветренной стороны большое судно, идущее на всех парусах прямо на нас.

Мой дядя приказал поднять лиселя и приготовить корабль к бою; но, решив (как говорят моряки), что мы оскорблены кораблем, который нас преследовал и к тому времени поднял французский флаг, мой дядя отдал приказ убрать лиселя, забрать паруса на гитовы, обстенить грот, вытащить из пушек дульные пробки и каждому занять свое место.

Все были заняты выполнением приказа, когда на шканцах появился Стрэп, бледный и трепещущий и, запинаясь от страха, спросил, будем ли мы сражаться с кораблем, который нас преследует. Видя, как он перепугался, я сказал:

— Что такое? Ты боишься, Стрэп?

— Боюсь? — переспросил он. — Н… н… ет. Чего я должен бояться? Слава богу, совесть у меня чиста. Но… кажется, бой будет кровавый и, может быть, вам… понадобится еще кто-нибудь… в кубрике.

Я тотчас же понял его намерение и, рассказав об этом капитану, попросил поместить Стрэпа внизу вместе со мной и моими помощниками. Мой дядя рассердился на его малодушие и приказал немедленно послать его вниз, чтобы он не заразил своим страхом команду, после чего я сказал бедняге стюарду, что я прошу его помочь мне и что он должен итти вниз и вместе с моими помощниками приготовить инструменты и все необходимое для перевязок. Несмотря на радость, какую он должен был почувствовать при этом известии, он как бы неохотно покидал верхнюю палубу и выразил надежду, что я не считаю, будто он боится выполнять свой долг на палубе, тогда как он — не в обиду будет сказано мне или капитану, — не хуже любого человека на корабле готов умереть.

Меня рассердило такое притворство и, желая наказать его за лицемерие, я ему сказал, что он волен выбирать, итти ли ему со мной в кубрик, или оставаться на палубе во время битвы. Встревоженный таким безразличием, он сказал.

— Ладно, чтобы вам угодить, я пойду вниз, но помните: это больше из-за вас, чем ради меня.

Сказав это, он исчез во мгновение ока, не дожидаясь ответа.

Теперь уже можно было видеть два ряда пушек на преследующем нас корабле, находившемся за кормой милях в двух. Это обстоятельство оказало очевидное влияние на матросов, которые не преминули заговорить о том, что они будут разорваны на куски и взлетят над водой, а если лишатся своих драгоценных членов, то должны будут всю жизнь нищенствовать, ибо купцы не обеспечивают тех бедняков, которые становятся калеками у них на службе.

Капитан, узнав о таком малодушии, вызвал команду на корму и обратился к ней со следующей речью:

— Ребята, мне сказали, будто вы носы повесили! Плаваю я тридцать лет, пошел в море еще мальчишкой и никогда не видел, чтобы английский моряк трусил! Может, вы думаете, что я, ради выгоды, подставлю вас под удар? Кто так думает, к чортовой матери! Мой товар застрахован, значит, если его захватят, моя потеря невелика. Положим, враг сильней нас. Но что из того! Разве мы не сможем сбить у него мачту и удрать? Если и придется нам трудновато, наплевать, будем драться. А если кто в бою будет ранен, заверяю честным словом моряка — воздам ему за его потери. А теперь все те, кто струсил и ленив, с глаз долой, собаки! Прячьтесь в трюме и у хлеборезов! А вы, весельчаки, ко мне, и будем драться за честь Старой Англии!

Это красноречивое обращение пришлось по душе слушателям. Они сорвали с себя шапки, взмахнули ими над головой и трижды прокричали «ура». Он тотчас же послал юнгу за двумя бутылями бренди, и, получив по рюмочке, все заняли свои места и с нетерпением стали ждать команды. Я должен воздать справедливость моему дяде: он действовал неустрашимо, непреклонно и разумно.

Враг был уже совсем близко, дядя послал меня вниз и только собрался отдать приказ поднять флаг и открыть огонь, как предполагаемый француз спустил свой белый вымпел, гюйс и флаг, поднял английские и выстрелил из пушки по носу.

Это было радостным событием для капитана Баулинга, который немедленно поднял свои флаги и дал выстрел под ветер, а другой корабль пошел борт о борт с нами, окликнул нас, объявил, что корабль английский, военный, сорокапушечный, и приказал нашему капитану спустить шлюпку и явиться к нему на борт. Мой дядя подчинился сей команде с большой охотой, ибо ему сообщили, что кораблем командует его старый однокашник, который был весьма рад увидеть его, оставил обедать, послал свой катер за суперкарго и мною и очень ласково с нами обошелся. Поскольку его судно назначено было крейсировать в поисках французов на широте Мартиника, его форштевень и корма были украшены белыми лилиями и весь остов так был замаскирован для обмана врага, что неудивительно, ежели мой дядя не узнал корабль, на котором плавал много лет. Наши корабли шли вместе четыре дня, и капитаны все это время не расставались, но, наконец, мы простились, и каждый лег на свой курс.

Недели через две после этого мы достигли Гвинеи около устья реки Гамбия; торгуя вдоль берега вплоть до Анголы и Бенгулы на юге, мы распродали меньше чем в полгода большую часть нашего груза и купили четыреста негров, а я вложил принадлежащие мне товары в золотой песок.