Дебора Боэм - Призрак улыбки

• Название: Призрак улыбки
• Автор: Дебора Боэм
• Издательство: Амфора
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-316-0

«Призрак улыбки» — это почти фантастические любовные истории и истории ужасов, рассказанные американкой, живущей в Японии. Героями этих историй становятся — то бывший борец сумо, то потомок знаменитого исследователя японской мистики, то alter ego автора — живущая в Токио американская журналистка. Несмотря на то что действие происходит в наши дни, герои рассказов сталкиваются с чудесами, превращениями и сверхъестественными существами, место которым в легендах и волшебных сказках.

Дополнительную пикантность придает любовная составляющая — поскольку, все чудеса, ужасы и сверхъестественные превращения вплетены в тонкую ткань интимных переживаний…

Дебора Боливер Боэм, известная писательница и журналистка, виртуозно балансирует на грани так называемого «дамского стиля» и интеллектуальной пародии на него, а колоритный «японский дух» этой книги умело приправлен изысканным юмором.

Невозможно передать удовольствие, которое получаешь от затейливого языка и очаровательного юмора, и высказать чувство, которое испытываешь, когда вместе с писательницей погружаешься в грезы об игрушечной Японии, где все так, как мы с детства привыкли воображать.

---

Кассио повернулась: на губах заиграла присущая ей загадочная улыбка.

— О-о! — сказала она с одобрением. — Прощание самурая. У тебя, значит, тоже пристрастие к старине?

— Да, — ответил я гордо. — Это у нас семейное.

Скрытый от глаз огонь

Страсть — это один из видов безумия.

Мюриэл Спарк. Симпозиум

Дайдзо Така, известный также под именем Виноградный Гэтсби, сколотил состояние с помощью операций на международной бирже. На скупках, как утверждали, дыша благородным гневом, иные газеты. Другие, и в первую очередь те, чьих боссов он развлекал на своих кремово-розово-голубых виллах в Ханалеи, Дзусси и Рапполо, опровергали эти обвинения как злобные инсинуации или же исподволь намекали на басню о лисе и винограде.

Помимо виноградника площадью в тысячу акров (возле Кагосима), Дайдзо Така владел огромной животноводческой фермой на Хоккайдо, двенадцатикомнатной квартирой в Акасука, поместьем в Камакура, уже упомянутыми нежно окрашенными просторными виллами на побережьях разных морей и заброшенным монастырем в Сан-Джеминьяно — почти точной копией описанного в «Имени розы», — который предполагалось, особенно не откладывая, превратить в винодельческий завод. Кроме недвижимости, Дайдзо Така имел еще и коллекции дорогостоящих и красивых вещей, например: виноградного цвета поделки из нефрита, старинные принадлежности для чайной церемонии и вылизанных с ног до головы, падких до денег женщин.

Женат он был только однажды и еще до того, как разбогател. Ая преподавала искусство игры на кото и традиционные японские танцы; умерла, рожая их единственную дочь — Киёхимэ. Дайдзо так и не простил дочке убийства его ненаглядной Аи (происшедшее виделось ему именно так). Обеспечив девочку всем, о чем только можно мечтать, свои привязанности он перенес на барменш, охотничьих собак и виноградники.

Киёхимэ (что в переводе значит «непорочная принцесса») выросла очень хорошенькой, своенравной и безоглядно испорченной. Шумная и подвижная по натуре, она способна была вопить от радости и хохотать до колик. «Дочки дракона и те, наверное, благороднее, — шепталась прислуга. — В ней нет ничего японского». Каждый раз, когда кто-то пытался противиться ее желаниям, она мгновенно впадала в буйство и, словно уличный пьяница, отборно бранилась на всех языках, которые выучила с детсадовского возраста в школах для детей международного контингента в Камакура и в Токио.

Как только ей исполнилось шестнадцать — событие, отмеченное многочасовым грандиозным праздником в токийском «Диснейленде», оплаченным, но, увы, не удостоенным посещения Дайдзо Така, — Киёхимэ решила, что пришло время расстаться с девственностью. Интересно было разузнать тайны того, что ее франко-барбадосская подружка Элали Грей называла «карнальной конгруэнтностью», а кроме того, совершить поступок, способный ужаснуть глубоко презираемого папочку. Он много раз объяснял ей, как важно «сохранить себя для брака», так как — давал он понять — речь ведь идет о браке с отпрыском аристократического семейства, чьи блестящие предки станут, благодаря заключенному союзу, и его предками. Дайдзо отчаянно мучился из-за своего низкого происхождения, понимая, что можно купить в Великобритании и замок, и титул (такие предложения мелькали на задней обложке респектабельнейших английских журналов), но невозможно — ни за какие деньги — обзавестись престижными предками.

Ко дню восемнадцатилетия у Киёхимэ перебывало уже двадцать шесть любовников, которых, впрочем, правильнее назвать невольными сообщниками. От каждого из них, прежде чем приступить к сексуальному действу (во многих случаях впервые совершаемому с партнершей, а не в одиночку), она требовала подписанного полным именем свидетельства, что там-то и там-то в гостинице для свиданий (в каком-нибудь «Дворе измен» или «Замке томлений») он, обнаженный и изнемогающий от желания, смотрел на медленно раздевающуюся у противоположной стены и отражаемую со всех сторон в зеркалах Киёхимэ. Далее шло продиктованное ею описание «зрелых контуров» и «головокружительных долин» роскошного тела, составленное с помощью эпитетов и выражений, почерпнутых ею из остреньких американских любовных романов, втайне прочитанных в порядке подготовки к длительным послеполуденным марафонам ночью, при свете фонарика, под нежно-розовым одеялом.

«Зачем я должен писать эту чушь?» — спрашивал, затрудненно дыша, каждый избранник: письменная прелюдия неизменно — и в равной степени — как возбуждала, так и тревожила.

«Да так, просто хочу показать Элали», — небрежно отвечала Киёхимэ. И при мысли, что Элали, эта богиня с кожей цвета какао, прочтет нацарапанные им слова и, чего не бывает, в какой-нибудь грустный, дождливый, серебристо-серый денек захочет сама оказаться на этом месте, претендент сразу же забывал обо всей своей подозрительности.

План Киёхимэ состоял в том, чтобы собрать по крайней мере тридцать таких признаний, написанных каждый раз новым, дрожащим от возбуждения мужским почерком, а потом в неминуемый день, когда отец приведет в их огромный камакурский дом кандидата в мужья (выбранного, разумеется, без всякого учета ее мнения), небрежно бросить все эти письма на драгоценный столик резного дуба, стоящий в их отделанной на западный манер гостиной, и сказать приведенному жениху и его задирающим нос великосветским родичам: «Простите, но, думаю, прежде чем сказать окончательное слово, вам любопытно будет взглянуть вот на это».

Все шло по плану. Киёхимэ вот-вот должна была закончить колледж, запертая бронзовая шкатулка, в которой она хранила свои сокровища, буквально лопалась от скандальных писем, а Дайдзо Така уже суетился, подыскивая мужа для своей «малютки». И тут случилось нечто непредвиденное и страшное. Киёхимэ влюбилась.

Примерно в миле от камакурского поместья семейства Така на лесистом холме стоял древний храм, принадлежавший одной из наиболее строгих и аскетических буддийских сект. Никогда не бывая на службах, Дайдзо Така, однако, щедро покровительствовал храму. Раз в месяц двух монахов посылали к нему домой, и те приносили пожертвования в виде риса, овощей, денег и (если сезон был подходящим) винограда. Послушание было приятным, так как повар всегда готовил большую кастрюлю сукияки, заправленного мясом откормленных зерном и напоенных пивом бычков из Кобэ, и монахи — вегетарианцы, в лучшем случае, полувегетарианцы — счастливы были добавить к обычному своему суровому рациону немного животных белков. Во время трапезы и по ее завершении гостеприимный Дайдзо стакан за стаканом разливал вино, полученное с его Соколиных виноградников, названных так во славу любимой охотничьей птицы.

— Расплавленные рубины, — глубокомысленно вздыхали захмелевшие монахи: опьянение даже штамп превращает в перл мудрости.

Позже они шли восвояси, нетвердо ступая ногами в постукивающих гэта и продвигались вперед зигзагами, напоминая неустойчивые кораблики, которые бьет в корму крепкий ветер.

— Но мы не пьяны, — говорили они друг другу, — нет-нет, мы не пьяны. Языки развязались немного, а так все в порядке.

Однажды вечером двое монахов вернулись в храм до того нагрузившись кагосимским, которым потчевал их Дайдзо Така, что так и не добрались до келий. Мальчишка — разносчик газет обнаружил их на другое утро спящими возле ворот и источающими резкий запах говядины, пота и прокисшего сладкого винограда.

После этого случая настоятель решил, что столь желанная для всех обязанность доставлять в монастырь пожертвования Дайдзо Така будет раз и навсегда возложена на Анчина — монаха самого уравновешенного и отрешенного от мирского: стойкого трезвенника, всерьез воздерживавшегося от женщин и нелицемерно предпочитавшего растительную пищу, но, к несчастью, и самого красивого среди монахов. Высокий, стройный и мускулистый, он обладал гладкой, как янтарь, кожей, ясными, цвета крепкого чая глазами, смотревшими из-под густых бровей-бумерангов, носом с горбинкой и умопомрачительной, вызывающей сатори улыбкой, в которой блеск зубов сочетался с космической радостью. Киёхимэ никогда прежде не обращала внимания на приходивших в дом монахов («Эти нищие импотенты», — отзывалась она о них, заставляя прислугу в страхе шептаться у нее за спиной о дурной карме), но, впервые увидев Анчина, сразу почувствовала соединяющие их волшебные узы. «Это Он, — прозвучало в мозгу с абсолютной уверенностью. — Он мужчина, с которым я хочу слиться в любви, страстно и целомудренно, навсегда».

Когда Анчин пришел к ним впервые, она украдкой подсматривала за ним из-за раздвижной двери-сёдзи, а потом сидела у себя в комнате и мысленно беседовала с ним о зарубежных романах, театре Но и своей ненависти к отцу. Когда он появился во второй раз, разглядывала его из-за китайской ширмы (дикие гуси, летящие в лунном свете), а после его ухода грезила, лежа на постели, о том, как они идут, держась за руки, по лугу, покрытому ярко-оранжевыми азалиями.