Александр Чудаков. - Ложится мгла на старые ступени

• Название: Ложится мгла на старые ступени
• Автор: Александр Чудаков.
• Жанр: Биографии и Мемуары

Алекса?ндр Па?влович Чудако?в (2 февраля 1938, Щучинск, Казахская ССР - 3 октября 2005, Москва, Россия) - российский литературовед и писатель, специалист по Чехову. Был женат на литературоведе и общественном деятеле Мариэтте Чудаковой.В 1960 закончил филологический факультет МГУ. С 1964 работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ, Литературном институте. Доктор филологических наук (1983). После 1987 читал русскую литературу в европейских и американских университетах. Состоял в Международном Чеховском обществе.Чудакову принадлежат следующие работы: «Поэтика Чехова» (1971, английский перевод - 1983), «Мир Чехова: Возникновение и утверждение» (1986), «Слово - вещь - мир: от Пушкина до Толстого» (1992). Помимо этого он опубликовал более двухсот статей по истории русской литературы, готовил и комментировал сборники произведений Виктора Шкловского, Юрия Тынянова.В 2000 в журнале «Знамя» был напечатан роман Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», который номинировался на Букеровскую премию в 2001. Премия фонда «Знамя» 2000.

---

Александр Павлович Чудаков. Ложится мгла на старые ступени

Алекса?ндр Па?влович Чудако?в (2 февраля 1938, Щучинск, Казахская ССР - 3 октября 2005, Москва, Россия) - российский литературовед и писатель, специалист по Чехову. Был женат на литературоведе и общественном деятеле Мариэтте Чудаковой.В 1960 закончил филологический факультет МГУ. С 1964 работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ, Литературном институте. Доктор филологических наук (1983). После 1987 читал русскую литературу в европейских и американских университетах. Состоял в Международном Чеховском обществе.Чудакову принадлежат следующие работы: «Поэтика Чехова» (1971, английский перевод - 1983), «Мир Чехова: Возникновение и утверждение» (1986), «Слово - вещь - мир: от Пушкина до Толстого» (1992). Помимо этого он опубликовал более двухсот статей по истории русской литературы, готовил и комментировал сборники произведений Виктора Шкловского, Юрия Тынянова.В 2000 в журнале «Знамя» был напечатан роман Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», который номинировался на Букеровскую премию в 2001. Премия фонда «Знамя» 2000.

Армреслинг в Чебачинске

Дед был очень силен. Когда он в своей выгоревшей, с высоко подвернутыми рукавами рубахе работал на огороде или строгал черенок для лопаты (отдыхая он всегда строгал черенки, в сарае был их запас на десятилетия), Антон говорил про себя что-нибудь вроде: “Шары мышц катались у него под кожей” (Антон любил выразиться книжно). Но и теперь, когда деду было за девяносто, когда он с трудом потянулся с постели взять стакан с тумбочки, под закатанный рукав нижней рубашки знакомо покатился круглый шар, и Антон усмехнулся.

- Смеешься? - сказал дед. - Слаб я стал? Почему ты не говоришь мне, как герой вашего босяцкого писателя: “Что, умираешь?” И я бы ответил: “Да, умираю!”

А перед глазами Антона всплывала та, из прошлого, дедова рука, когда он пальцами разгибал гвозди или кровельное железо. И еще отчетливей - эта рука на краю праздничного стола со скатертью и сдвинутою посудой - неужели это было больше тридцати лет назад?

Да, это было на свадьбе сына Переплеткина, только что вернувшегося с войны. С одной стороны стола сидел сам кузнец Кузьма Переплеткин, и от него, улыбаясь смущенно, но не удивленно, отходил боец скотобойни Бондаренко, руку которого только что припечатал к скатерти кузнец в состязании, которое теперь именуют армреслинг, а тогда не называли никак. Удивляться не приходилось: в городке Чебачинске не было человека, чью руку не мог положить Переплеткин. Говорили, что раньше то же мог сделать еще его погибший в лагерях младший брат, работавший у него в кузне молотобойцем.

Дед аккуратно повесил на спинку стула черный пиджак английского бостона, оставшийся от тройки, сшитой еще перед первой войной, дважды лицованный, но все еще смотревшийся, и закатал рукав белой батистовой рубашки, последней из двух дюжин, вывезенных в пятнадцатом году из Вильны. Твердо поставил локоть на стол, сомкнул с ладонью соперника свою, и она сразу потонула в огромной разлапой кисти кузнеца.

Одна рука - черная, с въевшейся окалиной, вся переплетенная не человечьими, а какими-то воловьими жилами (“жилы канатами вздулись на его руках”, - привычно подумал Антон). Другая - вдвое тоньше, белая, а что под кожей в глубине чуть просвечивали голубоватые вены, знал один Антон, помнивший эти руки лучше, чем материнские. И один Антон знал железную твердость этой руки, ее пальцев, без ключа отворачивающих гайки с тележных колес. Такие же сильные пальцы были еще только у одного человека - второй дедовой дочери, тети Тани. Оказавшись в войну в ссылке (как ЧСИР - член семьи изменника родины) в глухой деревне с тремя малолетними детьми, она работала на ферме дояркой. Об электродойке тогда не слыхивали, и бывали месяцы, когда она выдаивала вручную двадцать коров в день - по три раза каждую. Московский приятель Антона, специалист по мясо-молоку, говорил, что это все сказки, такое невозможно, но это было правда. Пальцы у тети Тани были все искривлены, но хватка у них осталась стальная; когда сосед, здороваясь, в шутку сжал ей сильно руку, она в ответ так сдавила ему кисть, что та вспухла и с неделю болела.

Гости выпили уже первые батареи бутылок самогона, стоял шум.

- А ну, пролетарий на интеллигенцию!

- Это Переплеткин-то пролетарий?

Переплеткин - это Антон знал - был из семьи высланных кулаков.

- Ну, а Львович - тоже нашел советскую интеллигенцию.

- Это бабка у них из дворян. А он - из попов.

Судья-доброволец проверил, на одной ли линии установлены локти. Начали.

Шар от дедова локтя откатился сначала куда-то в глубь засученного рукава, потом чуть прикатился обратно и остановился. Канаты кузнеца выступили из-под кожи. Шар деда чуть-чуть вытянулся и стал похож на огромное яйцо (“страусиное”, подумал образованный мальчик Антон). Канаты кузнеца выступили сильнее, стало видно, что они узловаты. Рука деда стала медленно клониться к столу. Для тех, кто, как Антон, стоял справа от Переплеткина, его рука совсем закрыла дедову руку.

- Кузьма, Кузьма! - кричали оттуда.

- Восторги преждевременны, - Антон узнал скрипучий голос профессора Резенкампфа.

Рука деда клониться перестала. Переплеткин посмотрел удивленно. Видно, он наддал, потому что вспух еще один канат - на лбу.

Ладонь деда стала медленно подыматься - еще, еще, и вот обе руки опять стоят вертикально, как будто и не было этих минут, этой вздувшейся жилы на лбу кузнеца, этой испарины на лбу деда.

Руки чуть заметно вибрировали, как сдвоенный механический рычаг, подключенный к какому-то мощному мотору. Туда - сюда. Сюда - туда. Снова немного сюда. Чуть туда. И опять неподвижность, и только еле заметная вибрация.

Сдвоенный рычаг вдруг ожил. И опять стал клониться. Но рука деда теперь была сверху! Однако когда до столешницы оставался совсем пустяк, рычаг вдруг пошел обратно. И замер надолго в вертикальном положении.

- Ничья, ничья! - закричали сначала с одной, а потом с другой стороны стола. - Ничья!

- Дед, - сказал Антон, подавая ему стакан с водой, - а тогда, на свадьбе, после войны, ты ведь мог бы положить Переплеткина?

- Пожалуй.

- Так что ж?..

- Зачем. Для него это профессиональная гордость. К чему ставить человека в неловкое положение.

На днях, когда дед лежал в больнице, перед обходом врача со свитой студентов он снял и спрятал в тумбочку нательный крест. Дважды перекрестился и, взглянув на Антона, слабо улыбнулся. Брат деда о. Павел рассказывал, что в молодости тот любил прихвастнуть силой. Разгружают рожь - отодвинет работника, подставит плечо под пятипудовый мешок, другое - под второй такой же, и пойдет, не сгибаясь, к амбару. Нет, таким хва’стой деда представить было нельзя никак.

Любую гимнастику дед презирал, не видя в ней толку ни для себя, ни для хозяйства; лучше расколоть утром три-четыре чурки, побросать навоз. Отец был с ним солидарен, но подводил научную базу: никакая гимнастика не дает такой разносторонней нагрузки, как колка дров, - работают все группы мышц. Подначитавшись брошюр, Антон заявил: специалисты считают, что при физическом труде заняты как раз не все мышцы, и после любой работы надо делать еще зарядку. Дед и отец дружно смеялись: “Поставить бы этих специалистов на дно траншеи или на верх стога на полдня! Спроси у Василия Илларионовича - он по рудникам двадцать лет жил рядом с рабочими бараками, там все на виду, - видел он хоть одного шахтера, делающего упражнения после смены?” Василий Илларионович такого шахтера не видел.

- Дед, ну Переплеткин - кузнец. А в тебе откуда было столько силы?

- Видишь ли. Я - из семьи священников, потомственных, до Петра Первого, а то и дальше.

- Ну и что?

- А то, что - как сказал бы твой Дарвин - искусственный отбор.

При приеме в духовную семинарию существовало негласное правило: слабых, малорослых не принимать. Мальчиков привозили отцы - смотрели и на отцов. Те, кому предстояло нести людям слово Божие, должны быть красивые, высокие, сильные люди. К тому ж у них чаще бывает бас или баритон - тоже момент немаловажный. Отбирали таких. И - тысячу лет, со времен святого Владимира.

Да, и о. Павел, протоиерей Горьковского кафедрального собора, и другой брат деда, что священствовал в Литве, и еще один брат, священник в Звенигороде, - все они были высокие, крепкие люди. О. Павел отсидел десятку в мордовских лагерях, работал там на лесоповале, а и сейчас, в девяносто лет, был здоров и бодр. “Поповская кость!” - говорил отец Антона, садясь покурить, когда дед продолжал не торопясь и как-то даже незвучно разваливать колуном березовые колоды. Да, дед был сильнее отца, а ведь и отец был не слаб - жилистый, выносливый, из мужиков-однодворцев, выросший на тверском ржаном хлебе, - никому не уступал ни на покосе, ни на трелевке леса. И годами - вдвое моложе, а деду тогда, после войны, перевалило за семьдесят, был он темный шатен, и седина лишь чуть пробивалась в густой шевелюре. А тетка Тамара и перед смертью, в свои девяносто, была как вороново крыло.