Роберт Хайнлайн - Луна жестко стелет

• Название: Луна жестко стелет
• Автор: Роберт Хайнлайн
• Жанр: Научная Фантастика

Один из лучших переводов романа «Moon is a Harsh Mistress».

---

И мы ее удочерили. Знаю, нынче это дело волокитное, а в ту пору это было проще простого – что котенка подобрать.

Еще больший тарарам поднялся, когда Мама задумала пристроить Хэзел в школу. Ни Сидра на это не рассчитывала, ни сама Хэзел не ожидала как член партии и камрад. Опять пришлось мне нажать, и Мама частично отступилась. Хэзел пристроили к репетитору поблизости от заведения Сидры, то есть тут же возле нашего шлюза тринадцатый номер. (Почему у Сидры салон процветал? Да потому, что рядом с домом она воду получала из нашей системы без ограничений, а обрат шел к нам же в отходы.) С утра Хэзел училась, а после полудня в салоне работала: халаты подавала, полотенца меняла, ополоски убирала, к делу присматривалась. И всем остальным занималась, что Сидра поручала.

«Всем остальным» – значит, командовала «иррегулярными с Бейкер-стрит».

С малышней Хэзел научилась иметь дело с самых ранних лет. И малышня ее любила. Хэзел сладкими словечками ни во что не втравливала и понимала ихний, на слух любого взрослого, лепет. То что надо мостиком она стала между партией и ее самой юной подмогой. У нее получалось выдать скукоту слежки целыми днями за игру, уговорить их играть по правилам, которые предлагала, и притом виду не подать, что за серьезные вещи за всем этим маячат Не на детский манер серьезные, а на самый в натуре взрослый.

Ну, к примеру:

Скажем, прихватили мальца с пачкой подпольных листовок, причем он сам читать не умеет. Бывало такое, и не раз. Но если Хэзел предварительно мальца настропалила, то разговор шел так:

ВЗРОСЛЫЙ. Малыш, где ты это взял?

ИРРЕГУЛЯРНЫЙ С БЕЙКЕР-СТРИТ. Я не малыш, я уже большой.

ВЗРОСЛЫЙ. Окей. Большой. Но где ты это взял?

ИБС. Джеки всем дает.

ВЗРОСЛЫЙ. Что еще за Джеки?

ИБС. Ну, Джеки.

ВЗРОСЛЫЙ. Как его фамилия?

ИБС (с укоризной). Его? Да он же девчонка!

ВЗРОСЛЫЙ. Порядок. И где она живет?

ИБС. Кто «где живет»?

И начинай сначала.

На все вопросы ключевой ответ один: «Джеки всем дает». А поскольку никакой Джеки на свете нет, значит, у него (или у нее) ни фамилии нет, ни адреса, ни даже пола. А выставлять взрослого дураком пацанята обожают, стоит им усвоить, как легко это делается.

Ну, самое худшее – конфискуют листовки. Даже наряд миротворцев-карателей трижды подумает перед тем, как задержать мальца. Да, они уже начали появляться в Луна-сити нарядами человека по три и никак не меньше. Кто из них в одиночку совался, тот пропадал без следа.

* * *

Когда Майк взялся стихи писать, я не знал, то ли смеяться мне, то ли плакать. А он их нацелился публиковать! Настолько заразилась человеческими понятиями невинная машина бедная, что горела желанием видеть свое имя напечатанным черным по белому.

– Готтсподи, Майк! – сказал я. – У тебя контура погорели? Или надумал расстаться с нами? Не успел он надуться, проф вмешался.

– Мануэль, погоди! Есть кое-какие возможности. Майк, ты не против завести себе псевдоним?

Вот так и родился «Саймон Клоунс». Это имечко Майк родил, явно тасуя случайные числа. Но для стихов на полном серьезе он другим именем пользовался – своей партийной кличкой «Адам Селена».

Стишки «Саймона» были не в склад, не в лад, похабель, нелегальщина в диапазоне от тупых насмешек над важными птицами и до злых нападок на Вертухая, на систему, на миротворцев-карателей и стукачей. Могли попасться вам на стене общественного туалета или на клочке бумаги в капсуле по дороге куда-нибудь. Но где бы ни попались, под ними везде стояла подпись «Саймон Клоуне» и накарябан был рогатый чертик с раздвоенным хвостом. Иногда с вилами, воткнутыми в толстяка. А иногда просто рогатая рожица с ухмылкой или, в элементе, рога и ухмылка, что означало: «Здесь был Саймон».

Саймон в один прекрасный день появился по всей Луне сразу, причем всерьез и надолго. Вскоре и добровольные помощники у него заделались. Его стишки и рисуночки, элементарные, такие любой намузюкает, стали появляться в местах, неожиданных даже для нас. Не иначе как разъезжая публика поучаствовала. Даже на комплекс распространилось, куда мы не совались в принципе, поскольку вольнонаемных не вербовали. Так, через три дня после первого появления жутко хамского лимерика, того самого, с намеком, что Вертухай разжирел от скверной привычки, этот лимерик оказался распечатан с клеем на обороте и пришлепай повсюду, причем дополнен карикатуркой, а из нее следовало, что толстяк, получающий от Саймона вилы в зад, это не кто иной, как Хай-Вертухай. Но не мы это печатали, не мы заказывали. Однако эти наклейки разом появились и в Эл-сити, и в Новолене, и в Гонконге, причем повсюду: в телефонных будках, на пиллерсах в коридорах, на крышках люков, на ограждениях пандусов и тэ дэ. Я прикинул плотность расклейки, подкинул Майку, и он вывел, что только в Эл-сити было распространено семьдесят тысяч этих наклеек.

Я понятия не имел, что за типография в Эл-сити по доброй воле на такое решилась, причем имела оборудование такой производительности. Даже мысль закралась, нет ли какой другой подпольной организации.

Саймон в такие знаменитости заделался, что отважился еще и оракулом стать и своими предсказаниями ни кума не обделил, ни Вертухая. Например, такое письмишко распространил: «Дорогой Хай-Вертухай! Изволь быть поосторожнее с полуночи до четырех утра завтра. Целую, обнимаю. Саймон». И рожки с ухмылкой чуть пониже. С той же почтой и Альварес писульку получил: «Лоб ты наш тыквенный! Если нынче в ночь Вертухай ногу сломит, то исключительно по твоей милости. Имей совесть. Саймон». И тоже ухмылка и рожки.

Ничего такого мы не затевали. Просто хотели, чтобы Хай с Альваресом ночку не поспали. Таки помаялись они плюс вся охрана. Майк ограничился тем, что в период с полуночи до четырех звякнул Вертухаю по личному телефону, секретному, как считалось, известному только его личным помощникам. Одновременно и помощникам звякнул и соединил с Хаем. Мало того, что переполох поднялся, – Вертухай еще и на помощничков своих озлился дико: начисто не поверил в их оправдания.

И, на наше счастье, Хай настолько завелся, что действительно брякнулся с пандуса. Такого даже с новичком больше раза не случается. Поболтал ногами в воздухе и лодыжку растянул, то есть чуть и вправду ногу не сломал, причем в присутствии Альвареса.

Так что сна им и впрямь не было. Как и в другую ночь, когда мы слух распустили, что катапульта Главлуны заминирована и взрыв назначен на через несколько часов. Девяносто человек плюс прежних восемнадцать за несколько часов с осмотром стокилометровой катапульты не управятся. И притом особенно, если эти девяносто – миротворцы-каратели, к работе в гермоскафах несвычные, в гробу это дело видящие. И притом, что приурочено было к полуночи в новоземлие, когда солнце высоко. Проболтались они на открытой поверхности куда дольше, чем полезно для здоровья, пока, почти сварившись, не догадались один-другой несчастный случай разыграть и впервые в истории полка чуть мятеж не подняли. Причем один случай вышел со смертельным исходом. Один сержант то ли сам рухнул, то ли кто-то подтолкнул.

Эти ночные тревоги весьма сказались на работе паспортного контроля. Одни зевали, так в сон клонило, другие злились и с лунтиками собачились вдвое лютей. И то, и другое людей бесило до полной крайности. Вот так поддал жар наш Саймон Клоунс.

* * *

А стихи Адама Селены были полетом куда повыше. Майк давал их профу смотреть и принимал его критику (по-моему, благожелательную), причем не ершился. Размер и рифма были безукоризненные, поскольку, будучи компьютер, Майк огромный запас слов в памяти держал, а нужное находил за микросекунды. Насчет самокритичности у него вперед было слабовато. Но с таким суровым редактором, как проф, он этому быстро научился.

В первый раз подпись «Адам Селена» появилась на почтенных страницах «Лун-Огонька» под мрачной поэмой с названием «Родимый дом». Как бы предсмертные думы состарившегося ссыльного, который, в натуре собравшись на тот свет, вдруг дорубает, что Луна-то и есть его милый дом. Язык простой, рифмы незамысловатые, вредных мыслей никаких, разве что слабенький намек, когда мужик, помирая, говорит, что, мол, многих вертухаев пережить, как он, – это ничего особенного.

Но в «Лун-Огоньке» мудрить не стали. Хорошие стихи, вот они их и тиснули.

Альварес всю редакцию вверх дном перевернул, чтобы отыскать оригинал. Номер пролежал в продаже больше двух недель, пока наш кум ущучил это дело (а скорее, пока его на это навели). Мы места себе не находили, так позарез нам надо было, чтобы ущучил. С удовольствием предвкушали, как он завертится.

Ничем не смогли помочь редакторы куму. Правду сказали: стихи пришли по почте. Где письмо? Да вот оно, конверта нет, извините, не храним. Наконец убрался оттуда кум с четырьмя карателями по углам, прихваченными ради сбережения здоровья.

То-то радовался, взявшись обнюхивать текст на бланке.