Д. Томас - Арарат

• Название: Арарат
• Автор: Д. Томас
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-02196-5

Вслед за знаменитым «Белым отелем» Д. М. Томас написал посвященную Пушкину пенталогию «Квинтет русских ночей». «Арарат», первый роман пенталогии, построен как серия вложенных импровизаций. Всего на двухста страницах Томас умудряется – ни единожды не опускаясь до публицистики – изложить в своей характерной манере всю парадигму отношений Востока и Запада в современную эпоху, предлагая на одном из импровизационных уровней свое продолжение пушкинских «Египетских ночей», причем в нескольких вариантах…

---

Подойдя к обитой дубовыми панелями двери, Чарский постучал в нее, а затем открыл, не дожидаясь приглашения. Комната была пуста. Итальянец подавил вздох изумления, увидев гостиную графини во всем ее великолепии; хотя Чарский всегда считал ее предельно простой и строгой – по его мнению, хозяйка намеренно выдерживала ее в этом стиле, чтобы на посетителей с еще большей силой воздействовала ее собственная красота. Однако сейчас его мысли обратились к той бедно обставленной комнате, которую он осматривал сегодня днем, когда подыскивал жилье для импровизатора, и в которой до сих пор сохранились жалкие пожитки прежнего постояльца – мелкого чиновника. Даже если бы он не погиб при наводнении, жизнь его протекала бы в одних только трудах да заботах.

Да, вздохнул про себя Чарский, с этим надо что-то делать. Завтра должно быть положено начало новой жизни. Другого пути нет…

Открылась внутренняя дверь, и в комнату вошла графиня. Она скользящей походкой направилась к Чарскому, улыбаясь и протягивая руку для поцелуя; затем повернулась к итальянцу, который уставился на нее с таким благоговением, как если бы она была воплощением Девы Марии.

Графине было около двадцати пяти лет. Ее иссиня-черные волосы были собраны кверху и завиты, а лицо с высокими скулами являло собой совершенный овал. В ее сияющих черных глазах итальянец увидел вызов, насмешку, печаль и желание – все с первого взгляда, все разом. Алые ее губы, полные и изящно очерченные, были призывно полуоткрыты. Полная грудь сияла, распирая декольте белого платья. Итальянец вспотел, он чувствовал, как учащенно забилось его сердце.

– Madonna mia! – воскликнул он, тотчас покраснел и пробормотал какие-то извинения. Графиня мило рассмеялась и предложила ему руку для поцелуя.

Чарский с извинениями раскланялся – назрело нечто очень важное и, к сожалению, требующее его непременного присутствия. Он пообещал бледному и потному итальянцу, что вернется за ним через пару часов. Попрощавшись с графиней, Чарский вышел из комнаты.

Час проходил за часом, а Чарский все не возвращался. Наступило утро, прежде чем импровизатор, плохо державшийся на ногах после бессонной ночи, спустился вниз по мраморной лестнице и вышел на свежий морозный воздух. Падали редкие снежинки. Вместо огромной пустынной площади, которую он ожидал увидеть, его взору предстало множество солдат, пеших и конных, выстроенных в безмолвные ряды. Пораженный, этим зрелищем, он остановился на верхней ступени гранитной лестницы. Не имея представления о том, что взирает на поле истории, где вскоре должно было подняться восстание декабристов, чтобы тут же быть сокрушенным, он оцепенело уставился на то, что принял за торжественный парад. Яркие лучи солнца сияли на шлемах, кирасах и саблях; над целым морем голов покачивались перья плюмажей. Прямо перед домом графини было свободное пространство – коридор шириной около двадцати шагов, простиравшийся до другой стороны площади. По обе стороны этого коридора лицом друг к другу были выстроены войска, неподвижные и безмолвные.

Итальянец заметил внизу и правее группу штатских, стоявших среди солдат на той стороне, где ряды были реже, а в центре этой группы узнал Чарского. Полагая, что эти штатские являются привилегированными зрителями торжественного парада, итальянец сбежал по ступеням – настолько быстро, насколько это позволяли подкашивающиеся от усталости ноги – и устремился в их направлении. Конный гвардеец из числа лояльных войск пустился в галоп, чтобы его перехватить. Офицер высоко поднял свой меч, намереваясь лишь предупреждающе ударить им плашмя по плечу этого безрассудного нарушителя порядка; но его конь поскользнулся на льду, изменив направление и увеличив силу удара, и пораженная ужасом голова итальянца отделилась от тела.

5

– Так вот где вы скрываетесь! Вы что, провели здесь всю ночь? Славный же у вас медовый месяц!

Я отрываюсь от блокнота, лежащего передо мной на бильярдном столе, смотрю вверх и вижу улыбающееся желтоватое лицо Финна.

– А что, уже так поздно? – спрашиваю я, после чего замечаю свет, струящийся в иллюминаторы, гляжу на свои часы и узнаю, что уже шесть утра.

– Простите, я вам не помешал? – спрашивает он, уставившись на мой блокнот. – Рассказ? Мне вас покинуть?

– Нет, все в порядке. Я просто убивал время. Не мог заснуть.

Я слезаю со стола и потягиваюсь, разминая затекшие члены.

– Вы сегодня рано, – замечаю я.

Старик вздыхает:

– Я тоже не мог заснуть. Сыграть не хотите?

Я киваю.

– В бильярд, в пул или в снукер?

– Думаю, лучше в снукер, как вы полагаете? Он как-то дружелюбнее и не требует особого мастерства.

С помощью треугольника выставляю красные шары. К моему негодованию, он берет мой блокнот и принимается перелистывать несколько последних страниц.

– Полагаю, я очень старомоден, – говорит он, – но никогда не видел необходимости в дурных словах. Ведь это совсем не то, чего мы ждем от литературы, верно? Шолохову для его «Тихого Дона» такие слова не потребовались. Или, например, Гитлеру для «Майн кампф».

Проиграв жеребьевку, я разбиваю. Применив боковой удар, пускаю свой шар мимо выступающих красных шаров треугольника, затем он ударяется о борт, закручивается и благополучно выкатывается за последний ряд красных. Это один из замысловатых моих ударов, никакой особой техники он не требует, но Финна он впечатляет.

– Вы явно умеете играть!

– Я не прикасался к кию долгие годы. Играл немного, когда был молод.

– Потерянная молодость! – усмехается он и склоняется над столом.

Старик вкладывает в свой удар неожиданную, почти невообразимую ярость, заставляя красные шары метаться во всех направлениях с молниеносной скоростью. Они множество раз стремительно обегают борта, и неудивительно, что в конце концов два из них попадают в лузы. Он уверяет меня, что это случайное везение, и продолжает с невероятной жестокостью колотить по киевому шару. После одного из сокрушительных ударов он тихо произносит:

– Боюсь, у вас могло сложиться неверное мнение касательно моего участия в решении еврейского вопроса. Я занимался им достаточно широко. Как я и говорил, большая часть моего времени была посвящена цыганам, но я вдобавок бывал в таких лагерях, как Дахау, Биркенау, Бельзен, Аушвиц, Собибор, Майданек, Треблинка. Это не было легким делом. Большинство людей считают, что все там работало, как хорошо смазанная машина, но это не так. Система часто оказывалась на грани краха. Нам приходилось постоянно импровизировать, решая те или иные вопросы. И ничего не стоит сейчас, на нынешнем отрезке времени, строго осуждать наши действия с моральной точки зрения; совсем другое дело, когда вы находитесь в самой гуще событий, пытаясь действовать как можно лучше в труднейших обстоятельствах.

Черный шар, ключевой в этой игре, остановился возле борта в очень неудобной позиции. Одним из своих яростных, кажущихся бессмысленными ударов ему удалось заставить его дважды изменить направление и закатиться в среднюю лузу.

– О тех временах я помню не очень много. Старость, дорогой Виктор! «Кто теперь вспоминает об армянах!» – сказал мне как-то раз Гитлер; и это, конечно, правда, если говорить в общем. Но лично я куда четче помню те события, что происходили, когда я был молод. Бельзен представляется мне очень смутно, но долина Маскат по-прежнему очень живо встает перед глазами.

Какое-то время мы прогуливались по палубе. Завтрак раньше семи не подавали, оставалось еще полчаса. Вода блистала в свете восходящего солнца. Я заметил несколько коричневых плавников, следующих за кораблем, и указал на них Финну.

– Да, тигровые акулы, – сказал он. – Стервятники.

– Впервые вижу акул вживую, – сказал я, немного волнуясь.

– А вон там мако – смотрите! Синяя! – Он поднял простертую вперед руку, и указующий жест превратился в дружеское приветствие. – Вот это акула! Смелая, быстрая, агрессивная. Ее называют «синей молнией». Она не питается мусором, как тигровые акулы. Эти ждут, когда из камбуза выбросят отходы. Они жрут все подряд – черепах, людей, экскременты, жестянки, куски угля – и, разумеется, друг друга. Однажды я видел, как на лебедке поднимали мако, и на нее набросилась тигровая акула. Выпрыгнула из воды и разорвала ей брюхо. Я отчетливо видел, как она мгновенно проглотила печень мако – весом, наверное, в целый пуд. Мерзкие твари.

Меня передернуло, и я сказал, что мне придется с часок отдохнуть у себя в каюте, прежде чем я смогу пойти завтракать. Старик рассмеялся и сказал, что ему жаль, если он отбил у меня охоту съесть вареное яйцо.

– Или печень, – добавил я сухо.

Чувствую себя слишком плохо и не выхожу ни на завтрак, ни на обед. Немного читаю и дремлю. Меня приходит проведать Анна, приносит виноград и еще несколько банок пива; однако мне не до пива, я прошу ее наполнить горячей водой грелку и принести мне термос с горячим кофе. Затем, уже в полдень: Наири. Она желает обсудить, как мы устроим развод. Ее плохой русский не дает нам говорить, но я обнаруживаю, что она вполне сносно владеет английским, и дальше мы беседуем на этом языке. Выясняется, что она настроена просоветски, она – марксистка. Эта новость меня бесит и ужасает. Не для того я на время покинул свою тюрьму, чтобы спутаться с какой-то марксистской сучкой.