Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

• Название: Полдень XXI век 2003 №4
• Автор: Полдень XXI век
• Издательство: Геликон Плюс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003

Александр Етоев. Человек из паутины

Ян Разливинский. По ком звонит колокольчик

Юрий Окунев. Долгое несчастье Билла Стрейсснера

Александр Белаш. Легким шагом по Нью-Йорку

Эдуард Веркин. В восьмом кувшине

Игорь Шарапов. Мальчик в шапочке «Mori»

Леонид Каганов. Моя космонавтика

Александр Торин. Хвост

---

Огромная праздничная толпа встречающих терпеливо ждала, пока роботы, похожие на больших божьих коровок, очистят поле и корпус звездолета от следов радиации. Над морем голов полыхали алые полотнища транспарантов и флагов, словно разноцветная жемчужная пена вскипали букеты цветов.

Рокот голосов достиг апогея; он заглушил даже голос комментатора, доносившийся из множества громкоговорителей-«колокольчиков» — ив это время люк «Поиска» откинулся, превратившись в небольшой балкон. Один за другим звездопроходцы выходили на него и замирали, ожидая трап и вглядываясь в залитый солнцем космодром, в трибуну с членами правительственной комиссии, в толпу людей — в надежде увидеть тех, кто провожал их в героический полет двадцать лет назад.

— Здравствуй, Земля! Здравствуй, Родина! Здравствуй, страна победившего коммунизма! — наконец слегка дрогнувшим голосом прошептал капитан и стал спускаться первым…

2.

В столовой было тихо и прохладно. За соседним столиком двое диспетчеров с аппетитом, словно наперегонки, поглощали фиолетовый венерианский борщ — с дежурства ребята, упахались. А в углу кто-то малознакомый, кажется, транзитник из главы «Перед дальней дорогой» копался в розетке с мороженым, — вот и все посетители.

Лично мне нравится бывать в «Аэлите» именно в эти минуты раннего утра. Можно не спеша позавтракать и выпить бокал легкого вина, наблюдая за тем, как из-за «Поиска», издалека очень похожего на заграничный готический собор, возведенный каким-нибудь заблудившимся в песках сумасшедшим паломником, медленно поднимается, разгораясь, золотой диск солнца. Солнце мажет желтизной авангардистки выгнутые бока ангаров и бетонные коробки наблюдательных бункеров, сияет в листве приземистых кривоствольных магнолий и замерших по стойке «смирно» кипарисов вдоль проспекта. В южных широтах утро нежное, как пери, без суетливого птичьего пересвиста и оттого еще более идиллическое. И не нужно опасаться, что кто-то (в такой-то час!) вдруг раскроет книжку и придется сломя голову лететь под вой сирен узкими стальными коридорами все того же «Поиска», или вдруг очутиться в космосе, вверх ботинками над покореженной после метеоритного дождя параболической антенной звездолета. Кстати, как-то на досуге я пообщался с ребятами из пособия по электронике, так они сразу сказали, что параболическая антенна на «Поиске» — это сплошная лажа, все равно, что сигнальные флажки на атомном крейсере. Вы же летаете черт знает где, говорили ребята наперебой и чуть заплетаясь, потому что выпито к тому моменту было не то чтобы много, а очень много, вам бы, блин, еще телеграф туда вписали, а? А я, помнится, улыбался и, тоже запинаясь, говорил: ребята, а мы — ничего, пользуемся. Другой-то нет. Переживаем, когда ее опять в клочки разносит метеоритами. А как ты ее чинишь, настаивали ребята, нет, ну как ты ее чинишь, а? Если вещь прин… принц… ципиально не может работать, а? Хоть ломанная, хоть исправная, а? А я разгонял по стопкам спирт и не спорил… Хорошие ребята из пособия, хоть и технари…

Улыбаясь воспоминаниям, я поднес ко рту очередную ложку вкуснейшего рассольника и тут — опаньки! — в дверном проеме, озаренный со спины солнцем, хоть сейчас вписывай в вестерн ключевым эпизодом, возник Бегунько.

Я тут же пониже приник к рассольнику, да поздно. Нашарив меня своими опухшими локаторами, Бегунько уже пошаркал по вектору.

Бегунько в нашей повести не любили. Вечный пессимист и нытик, он, по замыслу Автора, должен был к финалу перековаться в оптимиста. Но на деле, отработав последние страницы, Бегунько стирал с губ улыбку, гасил живинку во взоре и возвращался к своей привычной форме существования: Нытика Необыкновенного Алкоголизированного.

— Ну, привет, космопроходец, — вяло скрипнул он, устраиваясь рядышком. Сразу почувствовалось, что персонаж уже в приподнятом давлении. — Что, кроме рассольника, ничего нет? И холодный, поди? Скоти-ины… — Я поперхнулся, он вздохнул. — Здоровьишко-то как? Чего кхакаешь-то? Плохо, поди? Эх… Ладно… Новость-то слыхал?

— Кха-кха…

— Ну, конечно, где тебе слышать-то… Наши судьбы решаются, а ты тут рассольником давишься… Эх!

— Да что… кха… случилось-то? — «Ох, убрался бы ты с глаз долой!»

— А то, милый мой, что отошел конец нашей спокойной жизни-то, кончилось благоденствие. Пе-ре-ра-ба-ты-вать нас будут, — придвинувшись одутловатой физиономией, выдавил из себя Бегунько, и раздельно, словно вбивая гвозди в крышку гроба, добавил с угнетающе замогильными интонациями: — Ибо грядет новое. Сокращенное. И переработанное. Издание. Чик-чик.

Губы, которые на 298-й странице должна была расцветить жизнерадостная улыбка победителя, мелко и некрасиво задрожали. Я перестал жевать и кашлять.

— Повтори, Бегунько.

Бегунько охотно повторил, окрасив дубль еще большей безнадежностью. Малознакомый гражданин с мороженым удивленно уставился на нас.

— Не ори. Откуда узнал?

— Зна-аю… — мудро хмыкнул несостоявшийся оптимист, откинувшись и привычно зашарив оловянным глазом в поисках робота-официанта. — Бегунько зна-ает, у Бегунько — нюх! Эй, железяка! Ну-ка триста грамм «Столичной», мухой! — И, снова мне, глаза в глаза, губы против губ: — Зна-аю…

Вопрос, действительно не имел смысла. Такие персонажи, как Бегунько, явно от самого написания соединены пуповиной с сосудом бед и несчастий. Они как кошки чуют любое землетрясение, с той только разницей, что всегда фатально спешат очутиться в самом эпицентре.

— Ч-черт…

Есть расхотелось совершенно. Некоторое время мы с Бегунько гипнотизировали недоеденный рассольник. Ни дать ни взять, как два каких-нибудь безумных профессора из переводной фантастики — сосуд с биоплазмой в ожидании таинств рождения жизни. Рассольник признаков жизни не подавал, медленно остывая.

Тут робот-официант, поскрипывая резиновыми колесиками, привез графинчик с водкой и пару блюдечек с закусками. Бегунько убрал первую стопочку внутрь, скромно хакнул в сторонку и сказал:

— Ну?

— Что «ну»? — новость никак не укладывалась в голове.

— Надо же что-то делать!

Может, и в самом деле нужно было что-то делать, но не с Бегунько же.

— Да ладно тебе. Все будет хорошо, — сказал я, отодвигая стул.

— Ой ли? — прищурился Бегунько, наливая по второй. — Ты, Лекало, только подумай, какую тебе жизнь готовят! — Но я все равно уже шагал к выходу. Сзади булькнуло и хакнуло.

— Эх, настанет времечко! — повысил голос персонаж. — Сейчас ты, Лекало, брезгуешь Бегунько, а вот потом попомнишь! Думаешь, герой, космопроходец? Как же, видали мы таких героев: чик-чик и нету! Слова единого и то не останется. А Бегунько был, есть и будет! Потому что вы все — фишки, а я — личность в развитии, я — как слово в песне! Я, Бегунько!..

Конца монолога, в котором хвастливые нотки странным образом переплетались с испуганными, я уже не слышал. Обогнув здание кафешки, я торопливо продрался через заросли кизила и очутился около Пролога.

3.

На последней странице Пролога сидел литературный сибиряк Митрич, он же бортинженер звездолета «Поиск» Анатолий Дмитриевич Мегалов. Митрич устроился спиной к первой главе и лицом на Пролог, чтобы была видна кривая, сплошь заболоченная улочка со скользкими, втоптанными в грязь тротуарами вдоль высоких глухих заборов. Рядом с бортинженером стояли три бутылки пива и пластиковый стаканчик. Пиво было не наше: до того, что в будущем люди могут хотеть пить пиво, Автор не додумался. Но Митрич хотел и доставал его с постоянным успехом. Сейчас Митрич медитировал, вслушиваясь в пьяную песнь компании фабричных. С помощью заборов и друг друга фабричные пытались двигаться, но каждый новый шаг заканчивался чьим-то обязательным падением. Это, впрочем, ухудшало лишь внешний вид бедолаг, не сказываясь на качестве пения: даже перемежаемая паузами и матом песня была чудо как хороша, ибо за десятки лет неустанной практики фабричные отшлифовали исполнение до идеального.

Несколько секунд я смотрел на залитый солнцем космодром, на ряды празднично-ярких ракет, на здание Астровокзала, которое испуганным котом выгнуло крышу-спину, а потом вновь уставился на дождливый псевдопровинциальный пейзаж конца XIX века. Грязное прошлое автор выписал гораздо рельефнее, чем светлое будущее, — и это давало некий ключ к пониманию того, отчего Митрич любит сидеть рядом с Прологом.

— Ну, чего ты, Мишаня, топчешься, однако? — не раскрывая глаз сказал Митрич. — Устраивайся, однако, ёлы-палы.

Я сел.

— Давно медитируешь?

— Как солнышко восстало, — охотно ответил Митрич и предложил выпить и покурить.

Пиво я налил, а от папиросы отказался.

— Зря, Мишаня. Табачишко — в суете передышка, — наставительно изрек Митрич. Рожденный по воле Автора в далекой Сибири, он был обречен обильно пересыпать речь диалектизмами, пословицами и поговорками.