Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

• Название: Горячее сердце. Повести
• Автор: Владимир Ситников
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Ситников В. А.

Горячее сердце. Повести. Горький, Волго-Вятское кн. изд-во, 1977.

334 с.

В книгу известного кировского писателя Владимира Ситникова вошли повести «Горячее сердце» и «18-я весна», рассказывающие о деятельности вятских революционеров-подпольщиков, о революционных событиях 1918 года, о становлении Советской власти в Вятке и Вятской губернии.

© Волго-Вятское книжное издательство, иллюстрации, 1977.

---

Утренний неурочный поцелуй опьянил Филиппа, добавил бесшабашной удали. Он не пошел домой, а сразу отправился в горсовет. Спать он не хотел и не мог.

Глава 7

В общей комиссарской приемной горсовета висело строгое напоминание: «Все члены РСДРП (большевиков) должны пройти военное обучение (строевые занятия, стрелковое оружие). На третий случай неявки не подчинившийся партийной дисциплине подвергается суду партии».

Филипп и Антон Гырдымов имели самое близкое касательство к этой бумаге, потому что Антон вел строевые занятия, а Филипп показывал устройство пулемета «максим». Гырдымов безжалостно школил мешковатых текстильщиков с булычевской фабрики. Сам с шиком, по-фельдфебельски тянул ногу, когда обучал строевой шагистике, и с учеников требовал безупречной выправки.

На Сполье мозгло. Студеный сиверко нагоняет на лица лиловые румяна, а гырдымовские ученики в поту. Трубный голос истового строевика с растяжкой запевает команду и вдруг коротко обрывает. Антон делает это с шиком. Ему самому страх как глянется выпевать команды. Он пятится перед пестрым строем, усердно трамбующим снег своей тяжкой обувью, и без конца повторяет: «На пле-чо! К но-о-ге!»

Филипповы ученики злорадно ухмыляются:

— Ишь, как в Семеновском полку. Ну и Гырдымов. Ему попадись!

У Филиппа народ, связанный с железом, — из мастерских, из паровозного депо и комиссары горсовета. Сам Лалетин почти ни разу учений не пропустил, Капустин с председателем городской коллегии самоуправления Трубинским ходят.

Сегодня отрытие пулеметного гнезда, изготовка к стрельбе. Одни долбят лопатами мерзлую землю, остальные ложатся к пулемету, а потом все наоборот: первые к пулемету, остальные рыть гнезда.

Филипп обычно не больно речист: «Ну, вот это кожух, вода тут, чтоб ствол не грелся. Это щит. Понятно для чего». А сегодня разговорился о том, что в первую голову надо найти позицию для пулемета. И поставил в пример Спартака. Как тот позицию выбирал.

— Если бы был у древнеримского Спартака хоть один пулемет да найти бы там удобную позицию, можно было бы всех патрициев вчистую скосить, пусть их и сто тысяч. И, конечно, социализм там допреж нас бы получился, — сказал он.

Филипповы ученики улыбались. Все знали о его любви к Спартаку. Многие, забыв имя и фамилию, с легкой руки Капустина окрестили его Спартаком. Он не противился: Спартак-то покрасивей, чем Солодянкин.

Занятия шли бойко. Почти все бывшие солдаты. Василий Иванович Лалетин отбухал в армии лет пять. Правда, давно, однако сноровки не потерял. Умело ложится к пулемету, умело закладывает ленту. К стрельбе готов. Только нажми гашетку.

— Эй, Василь Иваныч, бороду не зажми, — гудит Алексей Трубинский.

— Зажал уже, — кричит Капустин.

— Тише вы, бесы! Я ведь человек военный, «Канареечку» певал и чечевицы не с ваше съел. Вот ты, Петруша, чем над бородой смеяться, сам покажи свою успешь.

У Петра дело идет похуже. Нет той сноровки, как у Лалетина, но название пулеметных частей он схватил на лету и иногда подсказывает самому Филиппу. Памятливый.

В штаб Красной гвардии поднялись мокрые, хочется курить и есть. Филипп поставил на гудящую «буржуйку» пегий чайник. Можно кипяточку пошвыркать для согрева. А то после этого еще на партийный суд идти. Филиппа, как сочувствующего большевикам, тоже звали. А пока он пулемет вычистит.

— Нет-нет. Это не дело, — отстранил Лалетин его руки от «максима». — Ты, Спартак, требуй с нас, чтоб вычищено было оружье. Оставим так, а вдруг песку щепотка попадет. Заест. Ну-ка, кого назначишь?

— Можно я? — вызвался Капустин, сбросил тужурку и вместе с Ильей Лалетиным, братом Василия Ивановича, принялся за дело.

Конопатый чайник заплевался, застучал крышкой. Хорошо попить кипяток с солью. Если б еще хлебца...

Трубинский ходит с жестяной кружкой в руке. На исхудалом теле болтается землемерская тужурка. Говорит, землемерил до революции. Заросший кадык вздрагивает, когда Алексей втягивает кипяток. Горячо.

Трубинский — человек безотказный: и в газету пишет про очистку города, и речи держит о мировой революции.

— Работа у меня на работу налезла, — жалуется он, — и очистка снега, и ямы выгребные, и пастух — все теперь моя забота.

Василий Иванович по-малярски сидит на корточках около стены, в разговор не вмешивается. Поманил пальцем Филиппа.

— Искурился я весь. Нет ли?

Филипп вытряхнул из кисета махорочную пыль, протянул щепоть Лалетину.

— Нет, последнее не беру.

Все-таки они разделили табак на две соломенно тонкие цигарки и курили до тех пор, пока не стало палить не чувствительные к огню пальцы.

— Я что тебе хочу сказать, Филипп, — остро глянув, сказал Василий Иванович. — Вот ты сегодня про Спартака рассказывал. И что пулемет бы ему сильно помог. Хорошо это у тебя получилось. И еще сказал, что Спартак бы социализм допрежь нас сделал.

— Ага, если бы ему пулемет, — убежденно сказал Филипп.

— А какой социализм-то? Не думал. Маркс говорит, что касаемо этакого социализму, так утопический был бы социализм, незаправдашний. И почему, все поясняет. Не читал ты ничего про это?

Филипп покачал головой. Хитрый Василий Иванович. Уже все его слушают, а он будто одному Филиппу толкует.

— А надо бы нам учиться, читать. Мы и хлопаемся-то зазря, не то иногда творим оттого, что не знаем, как. А не знаем, потому что не читаем. Вот сейчас пойдем Кузьму Курилова судить. За пьянство, за поборы, за разбой, за гульбу. У нас новая власть. А разбой — это никакая не власть. Власть рабочих и крестьян называется, значит, для работы, для дела должна все условия приготовить. Он же у нас бедокурит.

Извольничался он. Он и про революцию-то думает не так, как надо. Вот за это на деле-то и судить станем. У него в башке одно: бей-круши! А делать когда? Кто делать-то станет? И не один Курилов такой. Вот мил человек, каждый из вас, кто в ремнях. По ним сразу видать — комиссар. А вот ремни-то сними, так останешься ли комиссаром, а? Об этом надо подумать, останешься ли? Надо так, чтобы душа была комиссарская, а не одежда. А тут и почитывать надо, надо почитывать, мил-человек...

Солодянкин хотел сказать, что он читал. Было дело, читал. «Коллекцию господина Флауэра». Но это так. А было дело, читал даже «Капитал», да ничего не понял. Вот кабы кто пояснил... А ремни. Ремни выдали ему.

В это время застонали ступени, ввалился Антон Гырдымов со своими вспаренными от ходьбы учениками, с порога закричал:

— Ну вас тут с три лешего. Рано вы кончили.

— Рано кончили, да много успели, — откликнулся Трубинский — и чаю вон напились. С сахаром не хотели, так с солью.

Сбил Гырдымов разговор.

* * *

Партийный суд над начальником летучего отряда Кузьмой Куриловым начался речью Капустина. Хмуро сидели за столом Трубинский и Лалетин. Большевики многие прямо с работы: лица в чаду и тростяной копоти. На отдельном стуле в виду всех разместился Кузьма. Серебряные галуны пообтрепались, лицо сердитое и усталое. Он крутил в испятнанных татуировкой руках бескозырку и исподлобья поглядывал на сидящих в комнате. Сегодня Кузьма рассуждал наедине сам с собой вполне трезво и решил, что бояться надо больше других Петра Капустина. Этот молодой, жизни не знает. Он стоять станет на одном, в сочувствие не войдет. Пообтертый жизнью человек бывает куда сговорчивее: сам в грехах побывал. А этот спуску не даст.

Хорошо, что на собрание пришел Юрий Дрелевский. У него был Кузьма правой рукой. Этот своего не подведет. Повеселело на душе.

Капустин в распахнутой тужурке размахивал рукой, словно отесывал лесину.

— В Тепляху мы приезжаем — море разливанное. Пьют, гуляют. Договорились, что немедленно отправятся в Вятку. А они добрались до Черной Горы и там принялись куролесить. Какой это начальник отряда?! Да это пьяница! Он позорит нас! От него один вред. Теперь во всех окрестных селах говорят: вот какие большевики, у попов ризы себе на штаны забирают, всю самогонку выпили. — Остановился и добавил тихо: — Выгнать его из начальников отряда — и баста. Он и в Вятке только тем занимается, что ищет винные погреба да самогонщиков.

Кузьма Курилов вскинул кудлатую голову:

— Так он жа, Капустин, как на меня пошел. Ты, дескать, бандит, грязнишь идею революции. Матерь божия, а меня еще при Николашке в Ревеле, в «Толстой Маргарите» гноили.

Но Лалетин до конца не дал говорить.

— Сядь, Курилов. Кто еще по этому делу? — и остановил взгляд на Юрии Дрелевском, стоявшем в стороне с руками, положенными на эфес палаша.

— Да, да, я скажу, товарищ Лалетин, — близоруко щурясь, проговорил тот. Слова произносил он медленно, подбирал их. — Мы приехали с Кузьмой Куриловым вместе. Это храбрый человек. Матросы его любили. Он не раз выручал отряд.

Курилов распрямился, перестал крутить бескозырку. «Вот я какой! Юрий скажет, он не подведет!»