Леонид Борич - Случайные обстоятельства

• Название: Случайные обстоятельства
• Автор: Леонид Борич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Герои нового романа Леонида Борича «Случайные обстоятельства» — наши современники. Опытный врач, руководитель кафедры Каретников переживает ряд драматических событий, нарушающих ровное течение его благополучной жизни. Писатель раскрывает опасность нравственной глухоты, духовного мещанства.

В книгу входит также роман «Третье измерение» — об экипаже атомной подводной лодки.

---

На улице, когда они с Верой, никем не замеченные, вышли из комнаты Каретникова, им снова стало хорошо и интересно друг с другом.

 

Его путевка заканчивалась на несколько дней раньше, и даже когда он садился уже в санаторный автобус, который увозил к поезду, Вера, провожая его, буквально до последней минуты все-таки надеялась, что он вот-вот передумает, почувствует и без ее просьбы необходимость задержаться здесь пусть хотя бы на лишний день, тем более что курортный сезон давно прошел, гостиницы уже пустовали, а потом бы он смог наверстать этот день самолетом.

Каретников ласково смотрел из окна автобуса на Веру, почему-то хотел, вопреки своим правилам, подольше запомнить ее напоследок, хрупко-беззащитную, потерянную, с ее обычной мягкой, чуть виноватой улыбкой, да и с каким-то новым, тоскливым выражением в глазах. Ему вспомнились сейчас ее слова, сказанные как извинение перед ним за себя вчерашнюю, за то, что ему не было тогда хорошо с ней в его комнате. «Я, наверно, никогда не смогла бы быть любовницей. Я могу быть только женой», — сказала она ему только что.

Странно и немного грустно было: человек стоял еще совсем рядом, всего в нескольких шагах, а оставалась от нее, по сути, уже лишь эта последняя ее фраза, которая могла бы не понравиться и насторожить Андрея Михайловича как своего рода притязание, будь она произнесена в самом начале их знакомства, но которая теперь, при расставании, не только не покоробила Каретникова, но была им воспринята с полным доверием. Да и невозможно было вообще представить, что она способна в чем-то солгать, даже в самом малом.

Безусловно, Андрей Михайлович верил в искреннюю ее привязанность к нему — он и по своему отношению к ней понимал, насколько они близки друг другу, — он, пожалуй, готов был уже допустить, что Вера, сблизившись с ним, что-то все-таки, видимо, переступила в своих прежних взглядах и убеждениях, что-то достаточно для нее важное, — переступила, скорее всего, действительно впервые, и ей, конечно, было нелегко сейчас. Но ответить на это каким-то продолжением их отношений в будущем, то есть отнестись вдруг к ней, Вере, не так, как он положил себе за правило всегда относиться к подобным встречам, значило бы осложнить его и без того занятую, насыщенную и непростую жизнь, потребовало бы от него, как он чувствовал, таких дополнительных душевных трат, что нужно было бы что-то и в себе самом менять, отступиться от своих же налаженных, устоявшихся, привычных и кажущихся ему единственно возможными взглядов на подобные отношения и, значит, лишить эти отношения какого бы то ни было смысла, раз они переставали быть необременительными и приятно-легкими, что прежде всего и привлекало Андрея Михайловича.

Но ради чего все менять? Что, собственно, случилось такого? Случайные, в конце концов, обстоятельства... Даже ведь и победы-то — в житейском, мужском понимании — никакой, в общем, не было, если честно. Скорее, Вера уступила ему в последний день не из-за своего желания уступить, а как бы в благодарность ему — за ненастойчиво-ласковое отношение к ней, за своего рода бескорыстное постоянство... Ему самому понравилось сейчас это допущение, что в их близости не было никакой его заслуги. Ни особой заслуги, но зато и никакой особенной вины, и уж хотя бы это последнее давало ему право не чувствовать себя перед Верой чем-то обязанным.

Каретников озабоченно, с беспокойством прислушался к непонятному ощущению за грудиной, словно образовалась там пустота и ее никак было не заполнить обычным, естественным вдохом, пришлось даже несколько раз поглубже вдохнуть. Видно, вчерашний их ресторан сказывался, куда они пошли с Верой на прощание, или слишком душно было сейчас в автобусе.

Он отодвинул верхнее стекло окошка, Вера, думая, наверно, что он что-то хочет сказать, подошла ближе, и тогда ему и в самом деле пришлось негромко, стесняясь других людей, тоже кого-то провожавших или вместе с ним уезжающих, сказать ей первое, что пришло в голову, чтобы потеплее расстаться:

— Напишешь?

День был ветреный, выхлопной дым от автобуса сносило на провожающих, громко тарахтел двигатель, и Вера, должно быть, не расслышала, потому что все так же молча, запоминающим взглядом смотрела на него, а повторить свой вопрос погромче ему не хотелось. Да она и без того сказала, еще раньше, что напишет ему на Главпочтамт: запомнила, оказывается, что он живет как раз неподалеку.

Каретникову было грустно, как бывает, когда понимаешь, что, скорее всего, уже навсегда разъезжаешься, расходишься с человеком, который стал тебе далеко не безразличным. Но ведь и то Андрей Михайлович за собой знал, что, откуда бы он ни уезжал, покидая даже и не очень приглянувшееся ему место, случайное и проходное в его жизни, и даже ничего и никого при этом не оставляя за своей спиной, он всегда тем не менее, хотя бы на короткое время, испытывал щемящую, необъяснимую грусть какой-то утраты. Так, очевидно, и теперь было. А повезло ли ему все-таки на этот раз — он так и не понял. Как-то не мог он уже уяснить толком, что же здесь вообще везение, а что — нет.

6

После санатория Каретников в первые дни был особенно ласков с женой, чувствуя некоторую вину перед ней и детьми, что весь этот месяц необычно для себя редко вспоминал о них, и уже одним тем, что вина своя так отчетливо понималась, Андрей Михайлович тут же как бы снимал ее, раз он в душе столь искренне покаялся в ней.

В это воскресное утро с обычной его растянутостью, неторопливым вставанием, неспешным завтраком вчетвером, без дочери — первое утро после приезда из санатория, — Каретников был в том умиротворенном настроении, от которого и Елена Васильевна, и Надежда Викентьевна тоже чувствовали себя спокойнее, да и Витька уловил, что сейчас его не погонят с отцовского места за столом, и, значит, можно сразу и завтракать, и мультфильм удобно смотреть.

Перехватив благодарный взгляд сына за такое попустительство, Андрей Михайлович благодушно подумал, что, может, нужно бы вообще поменьше запрещать ему. Вот ведь и отец почти никогда ничего не запрещал им — ни ему, ни Ирине, — а тем не менее они всегда в детстве слушались его, да и оболтусами как будто не выросли.

Витька был покладистым, добрым мальчишкой, и, наблюдая, как уступчив он в играх со сверстниками, как послушен в отношениях с матерью и бабушкой, да и с остальными, где бы они с Витькой ни бывали, Каретникову иногда даже хотелось, чтобы сын хоть когда-нибудь, хоть в чем-то серьезно вдруг заупрямился, не уступил, попытался настоять на своем — одним словом, показал характер. Вот дочь — та с избытком обладала всеми этими качествами, которых не хватало сыну: уж она-то и огрызнуться могла, и все по-своему сделать, как бы там ни давили на нее мать и бабушка.

— Женька еще спит? — миролюбиво поинтересовался Каретников. Он никогда не понимал, как можно спать до полудня, и обычно сердился на дочь.

В другое время и жена, и мать стали бы ему сразу жаловаться на Женю, рассказывать в очередной раз о ее рассеянности, о том, как она снова где-то забыла перчатки, как она упрямо пошла на институтский вечер не в том платье, которое, по их мнению — а следовательно, единственно правильному мнению, — она только и должна была надеть, как чуть ли не ежедневно у нее рвутся колготки — просто не напастись на нее, как она и прическу делает себе не такую, какая идет ей, но сейчас, когда за столом было всем так спокойно, Елена Васильевна только кивнула, что, разумеется, Женя, как всегда по воскресеньям, спит еще, а Надежда Викентьевна горячо стала заступаться за внучку перед Каретниковым, который, впрочем, и не собирался высказывать какое бы то ни было недовольство дочерью, тем более что вчера они уже виделись, однако самой Надежде Викентьевне особенно приятна была такая ее объективность после очередной ссоры с внучкой.

— А Женя вчера бабушке очень-очень нагвубила, — сообщил Витька, не отрываясь от телевизора.

— Наг-р-р-рубила, а не «нагвубила», — привычно поправила сына Елена Васильевна, чем-то озабоченная.

— Наг-р-р-рубила, — послушно и старательно повторил Витька.

— Вот видишь: умеешь же, а ленишься! — удовлетворенно сказала Елена Васильевна.

Надежда Викентьевна ласково, с признательностью посмотрела на внука. Ей приятно было, что не она сама сообщила об этом, но вместе с тем она лишь отмахнулась с достоинством:

— А!.. Я уже давно привыкла к ее грубостям.

— Мама, а зачем надо привыкать? — нахмурился Каретников, уловив все эти оттенки — от признательного ее взгляда Витьке до сознания своего великодушия и долготерпения.

— Андрей, ты же прекрасно знаешь! — обиделась мать.

— Что я знаю?

— Что она постоянно грубит — вот что!

— Откуда ему знать? — усмехнулась Елена Васильевна, и Каретников понял, что за этими словами были другие слова, был упрек ему, что Женя вот и ей тоже грубит, а он все никак не найдет времени, чтобы поговорить с дочерью серьезно, внушить ей...