Павел Крусанов - Мертвый язык

• Название: Мертвый язык
• Автор: Павел Крусанов
• Жанр: Современная проза

---

– Так ведь через сезон актеров не останется.

– Если изменить правила, появится новая драматургия. Без смертей. Хотя совсем без них – куда же…

– Это нелепица. Ты шутишь?

– Почему нелепица? Это, дружок, новый театр с новой идеей и новой стратегией. Зачем наследовать балаган и потворствовать человеческим слабостям? Комедиант неинтересен в жизни, и он перестанет быть интересен на сцене. Лариса Дмитриевна, которая завтра умрет на подмостках от настоящей пули Карандышева, в миллион раз одухотвореннее какой-нибудь Комиссаржевской – королевы притворства. Из театра уйдет пресловутый психологизм, его заменит рок, тот самый – рок греческой трагедии, на руинах которой хохотал Аристофан, не понимающий, что юмор – всего лишь отложенная трагедия. Именно так – отложенная трагедия. И поэтому, как точно подметил Козьма Прутков, продолжать смеяться легче, чем остановить смех. – На миг Тарарам сбился. – О чем мы?

– О роке.

– Да, психологизму на смену вновь придет рок. Только рок не шутовской, подложный, а чистопородный, первозданный. Трагедии в Греции игрались единожды, у нас будут играющие единожды актеры, актеры-гладиаторы. Сечешь? Мы перечеканим монету и выведем из обращения подделку. Раз зрелище нельзя убрать из жизни, надо сделать его реальностью. Театр должен стать корридой. С какой стати актер решил, что у него сто жизней? Нет уж: пошел в профессию – ответь по полной.

– А это даже интересно…

– Конечно, интересно. Ты этим и займешься. Будешь пионером нового театра. Как Петипа и Немирович-Данченко. Как Жене, Арто и Аррабаль в одной упряжке. Или, прости за выражение, Виктюк. Только твой театр вознесется на десять этажей выше…

– Пионеркой.

– Что?

– Буду пионеркой. – Катенька засмеялась.

– Ну да… А что ты смеешься?

– Представляю, как взаправду тает на сцене Снегурочка.

– Это, дружок, несущественная проблема.

– А почему я буду пионеркой? Ведь придумал ты?

– Тебе в общих чертах известны законы сцены. Ты понимаешь, что и где ломать. Ну и… В общем, мне порой кажется, что весь мир – порождение вполне человеческого ума, но… придуман, что ли, в безотчетной горячке – возможно, даже мной самим. Я не то говорю… Словом, раз сам придумал, что теперь – самому и шить, и жать, и на дуде играть?

– Я тоже, между прочим, могу что-нибудь придумать. Уже придумала даже.

– Что ты придумала?

– Новую запись той жуткой истории. Помнишь? “У попа была собака…”

– Ну?

– Удобнее теперь писать это вот так… – Катенька взяла ручку и вывела на конверте, в котором оператор рассылал распечатку мобильных трат: “У попа была @”.

– Да… Знаешь что?

– Что?

– Ты лучше не придумывай. Я буду придумывать, а ты – бесподобно исполнять.

6

– Вербовать рекрутов в наши ряды, в ряды паладинов опричного ордена, надо, прежде всего, из кругов молодых маргиналов, – азартно витийствовал Егор. – Из кругов культурного андеграунда, злого, закаленного, недоуменно обывательской средой отвергаемого.

– Не следует забывать, – Тарарам был невозмутим, – что в сегодняшней альтернативке, как в любом пыльном подполье, полно обычных серых мышей, которых более пронырливые соплеменники просто не пустили жировать в амбар.

– Не следует забывать также, что андеграунд – по существу, отторжение, отрицательная реакция на общество потребления иллюзий, жест неучастия в нем, своеобразная форма его социальной критики, проявленная не с булыжником в руке на баррикаде, а в ином – не общего лица – образе жизни.

– Ну и что?

– Но ведь и мы, в свою очередь, стремимся стать не чем иным как строго организованным и чисто выметенным подпольем, добровольно обустроенном за гранью этических, эстетических и прочих норм пошлейшего, как ты выражаешься, бублимира.

– Однако мотивы бегства под пол бывают разные. Здесь, как и там, – Тарарам устремил палец вверх, в мир надпольный, – основная масса обитателей – балласт и гумус, аморфный, бесструктурный, никак не складывающийся в прообраз прекрасного нового мира, построенного по вертикали: снизу – к Божеству. Ведь отроки и девы спускаются туда, – Тарарам устремил палец вниз, – без тоски по костру и нагайке, спускаются в банальном поиске себя, так как всего лишь не разделяют взрослых правил жизни предков. Конфликт малявок и отцов, скрытый или явный, но вечно неизбежный в обществе, покинувшем благой покров традиции, толкает первых на потешный бунт против взрослости как таковой. Они принимают клумбу за непроходимую чащу. А ведь взрослость – всего лишь повышенная степень социализации, как в мире попранной традиции, так и в прекрасной империи духа, где правят служение и долг, а не желание расслабиться и наслаждаться процессом скольжения к смерти. Структурный, социальный, слишком жестокий для них мир бунтующие дети воспринимают просто как мир взрослых. Вследствие чего их отказ подчиняться правилам этого мира приобретает комическую форму нежелания взрослеть.

– Что же в этом комического?

– То, что одновременно они не хотят выглядеть детьми. А выглядеть ребенком боится только тот, кто еще не повзрослел.

– Но взрослыми они боятся выглядеть тоже.

– Вот именно. Они хотят того и другого разом. Вернее, они ни того, ни другого не хотят. В этом и беда. Они невольно блокируют свое психическое и культурное развитие на инфантильном уровне, а этот уровень не предполагает ответственности, продуктивной деятельности, созидания, его душа – потребление. Вот и выходит, что кругом удавка.

– Не знаю… – Егор остановил взгляд на горшке с цикламеном – цветок стоял на окне. – Но это все-таки уже иное потребление. Ценностный ряд совсем не тот.

– А велика ли разница? Согласен, вкус их формируется в условиях отказа от массовой культуры, навязываемой взрослым бублимиром, и отличается, пожалуй, большей изощренностью, заставляющей воротить нос от духовного хлебова обывателя. И что в результате? У этих мальчиков и девочек из чистой стали, этих идеалов современника, замирает сердце не от писка изделий с конвейера “Фабрики звезд”, а от “Кирпичей”, “Джейн Эйр”, “Психеи” или, скажем, “Коловрата”. Но в чем принципиальное отличие? И тут и там мы имеем дело не с познанием, требовательным развитием и созиданием, а с самоценным потреблением. Везде господствует частная сфера жизни, замкнутость на собственной персоне. Подполью не интересен мир взрослого обывателя, миру обывателя не интересны маргиналы. При этом и те, и другие потребляют культуру, созданную не ими, находя себя и самоутверждаясь лишь в этом потреблении. Подпольщик, правда, сверх того изощренностью вкуса еще и иллюзорно компенсирует собственную несостоятельность.

– Но ведь есть и творцы альтернативки, мотор нонконформизма.

– И тем не менее, дружок, твоя альтернативка – просто иное общество потребления иллюзий, его оборотная сторона.

– Так где же нам искать союзников?

– Надо опираться не на среду, а на штукарей – манипуляторов. Потому что манипуляторы, манипулируя, волей-неволей стремятся сохранить ясное, первичное, не искаженное наведенным мороком сознание. Иначе они сами станут манипулируемыми. А ведь нам так не нравится, когда с нами делают то, что мы позволяем себе делать с другими.

– То есть манипуляция не может стать тотальной? Кто-то всегда должен находиться вне сферы иллюзии, в капсуле чистой рациональности? Вернее, даже не рациональности, а такой кристальной атмосферы, где он, этот кто-то, адекватен самому себе?

– Нелепый вопрос – ведь сам ты не считаешь себя объектом чьей-то манипуляции. – Тарарам изобразил на лице приличествующее случаю удивление. – И потом, чтобы питать какие бы то ни было надежды, нам ничего не остается, как просто верить в то, что это так.

– Да, конечно, но я при этом не манипулирую… Нет, все же нам нужны не эти, не манипуляторы, а люди, пусть и вовлеченные в скверный мир, но не подверженные иллюзии просто в силу того, что внутренне они существа иной природы, и корни их тоскуют по райской земле.

– Между прочим, именно эти капсулы, недоступные для манипуляции, а ее как раз производящие, по большей части и становятся источником отрицания манипуляции как таковой. – Тарарам разлил в рюмки водку – аккуратно, под край.

7

– Что-то я не понимаю… – Настя покусывала фисташковое мороженое в вафельном стаканчике.

– Да? – отозвался с готовностью Егор.

– У нас роман или масонский заговор?

– У нас роман. Плюс заговор. Только совсем другой, не масонский.

– А какой еще бывает?

– Контрзаговор. Заговор с целью возврата реальности и обретения смысла.

– И что случится, когда мы обретем смысл?

– Жизнь станет достойна собственного имени – мы будем гневаться соразмерно своей силе, почуем в горле сладкий зуд, как соловьи в мае, и наша любовь раскалится до золотого каления.