Сергей Охлябинин - Повседневная жизнь русской усадьбы XIX века

• Название: Повседневная жизнь русской усадьбы XIX века
• Автор: Сергей Охлябинин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-235-02864-3

На интереснейшем фактическом материале автор рассказывает об истории и владельцах известных усадеб: Архангельское, Абрамцево, Талашкино, Званка, Знаменское-Раёк… Книга фиксирует внимание читателя на «живой» русской усадьбе XIX века, показывает разные стороны ее бытия. Повествование иллюстрируется выдержками из произведений известных писателей, многие из которых сами были владельцами усадеб, — Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева.

---

Он вовсе не был шарлатаном и лечил крайне осторожно; главную же роль в его медикаментах играли травы, которые он собирал сам и несколько таинственно, никому не поверяя своих научных открытий. Каждому, обращавшемуся к нему, он сумел внушить доверие и глубокое уважение к своей серьезной личности и многосторонним знаниям, а также и к добросовестному отношению к делу. Словом, он был в целом околодке авторитетной личностью, а если подчас, среди своих людей, он рассказывал эпизоды из своей жизни в Петербурге, — он был уверен, что его слушают с почтительным вниманием и слепо верят ему.

Николай был умен и любознателен и многого добился сам; одно не давалось ему, и это мучило его: увидеть цвет папоротника и сорвать его для своей аптеки. Легенда гласит, что цветок этот можно видеть только раз в год, а именно в полночь на Ивана Купала, и что если кому удается овладеть этим редким цветком — то ему дается власть, посредством цвета папоротника, прозревать в недра земли, видеть все скрывающиеся там клады и беспрепятственно завладевать ими.

Ничем не смущаясь и не унывая, Николай ходил неизменно каждый год, в ночь под Ивана Купала, в ближайшую рощу подстерегать расцветание папоротника; разумеется, никогда ничего не видел, но очень спокойно возвращался домой, с полной уверенностью увидеть драгоценный цветок в следующем году. Таким образом продолжал он добиваться своей цели, совершая таинственные ночные прогулки до самой старости, и по всей вероятности, будет совершать их до смерти. Он так привык верить в свое всезнание, что на всякий, предлагаемый ему сомнительный вопрос, отвечал, не колеблясь: "Отчего же? Можно".

Так что, когда однажды брат Константин, будучи еще студентом, спросил его с самой серьезной миной: "Ты можешь ли Левиафона[31] на уде вытащить на брег?" — Николай отвечал, не задумываясь: "Отчего же? Можно". Только взрыв смеха кругом дал ему понять, что он промахнулся, но он и тогда не рассердился, не оконфузился, а только спокойно смеющимися глазами взглянул на брата, решив про себя, что он добьется: что такое Левиафон?» (Мельникова А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом).

Дворня — на тургеневский взгляд

«…Я человек простой, — по-старому поступаю. По-моему: коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик… Вот что.

На такой ясный и убедительный довод отвечать, разумеется, было нечего.

— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело!

Между тем воздух затих совершенно. Лишь изредка ветер набегал струями и, в последний раз замирая около дома, донес до нашего слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни. Мардарий Аполлоныч только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри, без чего, как известно, ни один коренной русак не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: "Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!"

— Это что такое? — спросил я с изумлением.

— А там, по моему приказу, шалунишку наказывают… Васю буфетчика изволите знать?

— Какого Васю?

— Да вот, что намедни за обедом нам служил. Еще с такими большими бакенбардами ходит.

Самое лютое негодование не устояло бы против ясного и кроткого взора Мардария Аполлоныча.

— Что вы, молодой человек, что вы? — заговорил он, качая головой. — Что я, злодей, что ли, что вы на меня так уставились? Любяй да наказует: вы сами знаете.

Через четверть часа я простился с Мардарием Аполлонычем. Проезжая через деревню, увидел я буфетчика Васю. Он шел по улице и грыз орехи. Я велел кучеру остановить лошадь и подозвать его.

— Что, брат, тебя сегодня наказали? — спросил я его.

— А вы почем знаете? — отвечал Вася.

— Мне твой барин сказывал.

— Сам барин?

— За что ж он тебя велел наказать?

— А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни, ни. У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь.

— Пошел! — сказал я кучеру. "Вот она, старая-то Русь!" — думал я на возвратном пути» (Тургенев И. С. Два помещика).

Из хама сделаешь ли пана?

Александре Мельниковой, детские и отроческие годы которой совпали с пореформенной жизнью усадьбы, довелось наблюдать немало нелицеприятных картин в поведении крестьян. И злорадство богатых мужиков в пасхальные дни, когда они отказали в мелкой просьбе ее отцу, слепому доброжелательному человеку, и низкую культуру вчерашних музыкантов «домашнего оркестра», фактически выпестованных и обученных помещиком.

«И вот я снова в Вознесенском. Казалось бы, так недавно была я здесь; а какие огромные перемены произошли у нас с тех пор! Словно и воздух не тот стал, чем я дышала прежде. Да, вот именно воздух не тот, не прежний наш, давно знакомый, повеяло волей, и взошла новая заря. Для многих эта новая заря обновившейся России была темной грозовой тучей, пугавшей помещиков, у которых новые порядки отняли старую власть и привычные доходы.

У нас же в имении не произошло ничего особенного, и когда отец мой стал объяснять крестьянам их новые права — некоторые загалдели в ответ: зачем нам, батюшка, изменять старые порядки? Вы наши отцы, мы ваши дети и т. п.

…Ввели Уставную Граммату и затем порешили между собой полюбовно, отец с бывшими крепостными своими, что — "…все прочее останется по-старому: коли ежели что кому понадобилось, пусть в контору придет и заявит о нужде своей, леску ли на постройку, хворосту ли на топливо, или чего другого. Чем могу — пособлю!" Дружески закончил отец свою речь, и мужички, повопив неоднократно "благодарим покорно, батюшка Николай Прокофьевич", — весело разошлись по домам.

Но на первую же Пасху вышел разлад, ужасно огорчивший отца и возбудивший в нем сильное негодование против "меньшого брата". Во время Великого Поста какая-то эпидемия опустошила весь господский птичник, так что к святой приходилось покупать яйца, чего старики не запомнят. И решили у нас отец с матерью, затаив эту первую, горькую обиду, послать на село к богатым мужикам, попросить у них яиц к празднику! Но вновь освобожденные, временно обязанные крестьяне, вероятно, попросту желая покуражиться перед господами своими новыми правами, или по наущению, отвечали посланному, что теперь, мол, не те времена, чтобы господам "уважать", — и яиц не дали. Когда этот ответ передали отцу, он чуть не заплакал от досады и от боли, но за яйцами к празднику послали в город, на базар, и эта обида была горше первой.

В первый день Пасхи по исстари заведенному порядку, вошедшему в обычай, — в средине двора, перед домом накрывались длинные столы для угощения крестьян, приходивших христосоваться, и вся прислуга из господского дома должна была прислуживать обедающим.

Отец знал всех мужиков по голосу (он ослеп) и любил в такие дни балагурить с некоторыми из наиболее известных ему. Ничто не было изменено и на этот раз; столы, покрытые чистыми скатертями, ожидали обычных гостей. Наконец отошла поздняя обедня, пришел священник, поздоровался с хозяевами и благословил яства и пития. Затем стали подходить христосоваться, с одной стороны, мужики к отцу, а с другой — некоторые бабы к матери, отец по-старому христосовался со всеми, называя некоторых по именам и на степенное: "Христос воскресе!" — радушно отвечал каждому, подставляя щеку. — "Воистину воскресе".

Но когда первый из подошедших к нему мужичков, также по-старому, полез было за пазуху со словами: с праздником, батюшка! — отец не выдержал и отвечал громко, чтобы все слышали: "Нет уж, братцы, спасибо! Не нужно мне ваших яичек теперь, коли в нужде отказались дать. Приберегите их для себя, а я ни от кого не возьму". Вследствие этого первого недоразумения, отец отдал приказ конторе, чтобы по всем лесам были поставлены лесничие и чтобы без ведома конторы или особого ярлыка никому из леса ничего не отпускать.

Так что заслуживают ли уважения эти вчерашние крепостные мужички, что уже сегодня (сразу после отмены крепостного права) отказывают барину в доброй, скрепленной веками взаимовыручке? А тем более печально, что это всего лишь кураж, желание досадить вчерашнему барину, отплатить злом за добро…» (Мельникова А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом).

Об оркестрах господских — ни слуха ни духа

«В числе разных перемен, произошедших у нас после 19 февраля, важнейшей для нас, молодых, была следующая: наш оркестр был распущен; отец не захотел возиться с вольнонаемными музыкантами, как он возился с крепостными своими. Капельмейстера рассчитали, музыкантам подарили инструменты, на которых они играли, и оставили их на разных должностях в доме, но уже с назначением им жалованья. Одного произвели в камердинеры, другого сделали истопником, третьего помощником буфетчика и т. д.