Н. Абаев - Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае

• Название: Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае
• Автор: Н. Абаев
• Издательство: Наука
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1983

В монографии на материале широкого круга оригинальных китайских источников исследуется малоизученный пласт средневековой китайской культуры, впервые выделяемый автором как самостоятельный объект изучения, показана роль чань-буддизма в ее формировании.

Анализируются характерные особенности культуры психической деятельности в чань-буддизме, исследуется ее вклад в развитие традиционной психокультуры в средневековом Китае, показано ее прикладное значение в психофизической подготовке человека к экстремальным условиям деятельности, рассматривается ее социальная роль.

Книга для китаеведов-историков, буддологов, психологов, культурологов.

---

Даже сам человек, по представлениям чань-буддистов, не может внести какие-либо изъяны в свою истинную природу (хотя обуревающие его страсти могут «омрачить» ее), равно как и не может сделать в ней какие-либо исправления; тем более это не под-силу кому-то постороннему, скажем, учителю-наставнику. Отсюда следовал вполне логичный вывод, что чаньский наставник, собственно говоря, ничему не учит и не может научить, что он не дает своему ученику никаких специальных знаний и что вообще вся чаньская премудрость представляет собой нечто совершенно тривиальное и общеизвестное. Каноническая версия происхождения чань-буддиама гласит, что Будда, излагая «эзотерический» смысл своего учения Махакашьяпе, сказал: «У меня есть тайное хранилище Истинного Ока Дхармы, сокровенный смысл нирваны, форма, не имеющая формы, и таинственные врата Дхармы: «Не опираться на слова и писания» и «Особая передача вне учения». Все это я передаю тебе, Махакашьяпа»«[109, с. 293-в]. Именно это «тайное учение», как утверждают чаньские тексты, и принес в Китай Бодхидхарма. Однако младший современник Линь-цзи — Дао-ин (умер в 901 г.) утверждая, что в наставлениях Будды Шакьямуни не было ничего таинственного, писал: «Если вы еще не постигли [суть чань], то это остается тайной [Будды] Шакьямуни, но если вы уже постигли ее, то это становится секретом Махакашьяпы, который он не сдержал» [101, с. 335-с].

Известный сунский наставник Юань-у (1063–1135) комментировал это высказывание так: «У Будды был секрет, который Махакашьяпа не сдержал, и то, что он не сдержал его, было истинным секретом Будды. Не сдержанный секрет является [истинным] секретом, а то, что [действительно] держится в секрете, не является [истинным] секретом» [113, с. 782-а].

К аналогичному выводу пришел также Линь-цзи, воскликнувший в тот момент, когда на него нашло «Великое Озарение»: «В буддийской дхарме Хуан-бо нет ничего особенного!» [105, 848]. А один из его учеников упорно твердил нечто подобное, несмотря на неоднократные побои: «Однажды Лун-я спросил у Линь-цзи: «В чем сокровенный смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Линь-цзи сказал ему: «Подай-ка мне вон ту доску». И как только он подал Линь-цзи доску, тот, взяв ее в руки, ударил ею Лун-я. Лун-я воскликнул: «Раз бьете, значит заслужил, но в приходе Бодхидхармы все равно нет никакого смысла!» Затем он отправился к наставнику Цуй-вэю и снова спросил: «В чем сокровенный смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Цуй-вэй сказал: «Подай-ка мне вон ту подстилку». Лун-я подал ему подстилку. Цуй-вэй, взяв ее в руки, ударил ею Лун-я. «Раз бьете, значит так и нужно, но в приходе Бодхидхармы все равно нет никакого смысла!» — снова воскликнул Лун-я» [105, § 45].

Поскольку, как утверждали чань-буддисты, буддийское учение представляет собой «открытый секрет» и в нем «нет ничего особенного», «непостижимого» и «сверхъестественного», то овладеть высшей истиной совсем нетрудно и таинственное «озарение», в сущности, представляет собой нечто совершенно обыденное и простое, не требующее ни изнурительного аскетизма, ни специальной практики, ни длительного восхождения по многочисленным ступеням совершенства. Для этого нужно лишь искренно верить в изначальную чистоту своей истинной природы и находиться с ней в нераздельном единстве, непосредственно созерцать ее и следовать за ее движениями, безоговорочно доверяя ей. «Человек, который зрит свою истинную природу, — говорил Хуэй-нэн, — свободен всегда и везде, в любой ситуации: и когда он стоит, и когда не стоит, и когда приходит, и когда уходит. Ничто не связывает его, ничто не мешает ему. Он действует в соответствии с ситуацией и отвечает в соответствии с вопросом. Он прибегает к многообразным формам самовыражения, но никогда не отходит от своей природы… Это и называется созерцать свою истинную природу» [204, с. 104].

Как утверждал Линь-цзи, для этого необходимо также «не стремиться ни к чему особенному» и «необычному», «возвышенному» и трансцендентальному, а нужно лишь исполнять свои повседневные обязанности и отправлять свои естественные потребности:

«Буддийское учение не нуждается в особой практике. Для его постижения необходимо лишь обыденное не-деяние: испражняйтесь и мочитесь, носите свою обычную одежду и ешьте свою обычную пищу, а когда устанете — ложитесь спать. Глупый будет смеяться надо мной, но умный поймет! «[105, § 13]. Иначе говоря, для того чтобы обрести «просветление», не нужно предпринимать никаких особых усилий; оно самопроизвольно и естественно проявится в психике человека, стоит только ему отбросить все свои субъективные намерения, переживания и т. д. и воспринимать вещи «такими, какие они есть», не внося в восприятие никакой концептуализации и дуализации и вообще переступая рамки дискурсивно-логического и понятийного мышления. «Не думай ни о добре, ни о зле, и когда [в твоем] сознании не будет возникать ни одна мысль, покажи мне свой лик первозданный», — говорил Хуэй-нэн, подразумевая под «первозданным ликом» чистое и ясное состояние сознания, свободное от субъективности восприятия и всех форм дуализма — «добра», и «зла», «жизни» и «смерти»,»деяния» и «не-деяния» и т. д. [140, с. 141].

Следуя традиции махаянской психологии, выделявшей в психике человека два главных аспекта — нирванический и сансарический, чань-буддисты соответственно подразделяли сознание на «чистое» (цзин) и «загрязненное» (жань) и подчеркивали, что именно «загрязненное» (омраченное, замутненное) состояние сознания мешает воспринимать вещи такими, какие они есть на самом деле, (санскр. «татхата»; кит. «чжэнь-жу») ([216, с. 69–72]; см. также [100, с. 576-а; с. 31]). Согласно махаянским представлениям, люди обычно не воспринимают вещи «такими, какие они есть» (ятхабхута), а фильтруют и искажают «то, что есть» в процессе концептуализации, раскалывающей целостный и гармоничный мир на категории, различительные признаки, оппозиции и т. д. Этот процесс искажения объективной реальности в субъективно желаемом направлении является главным источником человеческих заблуждений и страданий, главной причиной постоянной «неудовлетворенности» (дукха), которая преобладает в психологическом опыте «обычных» людей, не обретших «просветления». Поэтому воспринимать вещи «как они есть» — это значит быть свободными от дукхи, а освободиться от дукхи — значит обрести «спасение».

Опираясь на эти положения, чань-буддисты утверждали, что «живые существа» терпят страдания в бесконечной смене «смертей-и-рождений» (санскр. «джана-марана») потому, что их «загрязненное сознание» мешает самопроявлению «истинной природы», и сравнивали его с облаками, которые омрачают сияние солнца [216, с. 71»]. «Загрязненное» состояние сознания, по их мнению, — это такая деятельность психики, когда она отличает субъект от объекта, в той или иной степени противопоставляя их друг другу, ненавидит или страстно желает заполучить что-нибудь, отвергает или выбирает что-то, создает концептуальные схемы, с помощью которых классифицирует свои перцепции и переживания. Напротив, «чистое» (неомраченное, незагрязненное) состояние сознания — это такая деятельность психики, когда нет разделения на субъект и объект, нет ни малейшего разрыва между интуитивным «схватыванием» ситуации во всей целостности и спонтанным реагированием на нее, нет дискурсии, концептуализации и вербализации непосредственного чувственного опыта, нет привязанности к внешним объектам и зависимости от них и т. д. При этом подчеркивалось, что «чистое» и «загрязненное» состояния сознания являются, в сущности, не двумя разными видами, а двумя функциями (юн) или модусами жизнедеятельности одного и того же сознания, но «чистое» сознание представляет собой более фундаментальный аспект человеческой психики, чем «омраченное», так как «омрачающие» факторы преходящи и от них можно избавиться с помощью практики психической саморегуляции.

Последнее утверждение, казалось бы, вступает в вопиющее противоречие с тезисом о том, что для достижения «просветления» не нужна специальная практика, но в данном случае речь шла об очень своеобразном методе психической тренировки, который чашу буддисты парадоксальным образом характеризовали как «практику через не-практику», «культивацию через не-культивацию». Чаньский патриарх Ма-цзу (709–788) высказывался по этому поводу так: «Духовная практика не принадлежит к тем вещам,» которые можно практиковать. Если предположить, что она может быть достигнута с помощью тренировки, то, являясь результатом тренировки и будучи однажды достигнутой, она может быть снова утрачена, что и происходит с шраваками (т. е. последователями хинаяны). Но если мы будем утверждать, что ее вообще не нужно практиковать, то станем на позицию обычных людей, [которые не занимаются никакой духовной практикой]» [153, с. 392].

Таким образом, чаньский тезис о «ненужности» специальной практики не следует понимать буквально. Он вовсе не означал, что человек вообще не должен заниматься психическим самоусовершенствованием и погрязать в невежестве и эмоциональной «омраченности», а означал, что истинно «чистого» состояния нельзя достичь с помощью преднамеренных усилий, что подлинного и окончательного «просветления» нельзя обрести с помощью насильственного исправления своей природы. Чань-буддисты приводят очень поучительную в этом отношении историю о том, как сам Ма-цзу достиг «просветления». Он жил в горах, в уединенной хижине и в одиночестве занимался медитацией, не обращая никакого внимания на тех, кто приходил навестить его. Однажды Хуай-жан (677–744) подошел к его хижине и, встав перед ним, стал полировать кирпич, на что Ма-цзу не обратил никакого внимания. Это продолжалось очень долго, наконец Ма-цзу спросил: «Что ты делаешь?» Хуай-жан ответил, что полирует кирпич, чтобы сделать из него зеркало. «Разве можно сделать зеркало, полируя кирпич?» — спросил Ма-цзу. Хуай-жан ответил: «Если зеркало нельзя получить, полируя кирпич, как можно, стать Буддой, практикуя медитацию?» И в тот момент на Ма-цзу нашло «озарение» [153, с. 391–392; 208, с. 96–97].