Фёдор Гладков - Вольница

• Название: Вольница
• Автор: Фёдор Гладков
• Издательство: Ленинградское Газетно-Журнальное и Книжное Издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1951

Роман «Вольница» советского писателя Ф. В. Гладкова (1883–1958) — вторая книга автобиографической трилогии («Повесть о детстве», «Вольница», «Лихая година»). В романе показана трудная жизнь рабочих на каспийских рыбных промыслах. Герои проходят суровую школу жизни вместе с ватажными рабочими.

В основу «Вольницы» легли события, свидетелем и участником которых был сам Гладков.

Постановлением Совета Министров Союза ССР от 22 марта 1951 года Гладкову Федору Васильевичу присуждена Сталинская Премия Первой степени за повесть «Вольница».

---

Но резалки не дали ему говорить: заволновались, замахали руками и закричали не поймёшь что.

— Ну, я так и знал! — Он затрясся от смеха и поманил женщин к себе рукой. — Штрафы разобьём на графы: в первой графе поставим Курбатова. Во второй графе — подрядчицу…

— Чего, чего? — крикнула Василиса, упирая кулаки в бёдра. — Ишь, как ловко разграфил! Не ты нанимал работниц, не тебе и распоряжаться. Они мои — как хочу, так их и проучу. А твоё дело на плоту за порядком глядеть да за рыбой.

— Во второй графе — подрядчицу, — настойчиво повторил Матвей Егорыч, — за то, что работниц разыграла, арестовала ножи да багорчики и за них выкуп наложила. Курбатов рабочих взбулгачил, а подрядчица — резалок. Разыграли, как по нотам. С плота женщин согнали, а рабочие там толкаются без дела — скучно им без баб-то. Так вот какой оборот: подрядчица промысел в убыток ввела и весь порядок нарушила. А мне велено этот порядок восстановить и людей успокоить. Нам сейчас в дни путины играть не годится. Я вам прямо скажу: хозяину невыгодно в горячие дни скандалами заниматься. Рыба не ждёт, а убытка никакой хозяин не потерпит. А я ведь хозяину служу: барыш ему обеспечиваю. То-то вот!

Это были неслыханные слова: они поразили не только резалок, но и подрядчицу. Матвей Егорыч оглушил её, и она стояла, раскинув руки, с открытым ртом, без памяти. А резалки перешёптывались, толкали друг друга плечами и, улыбаясь, не отрывали глаз от Матвея Егорыча. Прасковея хмурила брови и, обернувшись к резалкам напряжённо думала о чём-то. С каждым словом Матвея Егорыча она становилась всё строже и задумчивее.

Под конец он ошеломил всех неожиданной выходкой. Он протянул руку в мою сторону и поманил меня пальцем.

— Эй ты, путешественник, иди-ка сюда! С багром иди! Не бойся.

Я весь похолодел, подчиняясь его властному голосу. Шёл я, как во сне, не сознавая, что происходит. Видел я только одного его, но чувствовал, что все женщины смотрят на меня с ожиданием и любопытством. Взбирался я по ступенькам крыльца трудно, словно нёс на себе большую тяжесть. А когда остановился со своим багром перед Матвеем Егорычем и взглянул на него, встретил те же лукавые, пронизывающие глаза и добрые морщинки на висках.

— Ну что, милок, и тебя оштрафовали? Чем же ты платить-то будешь? Работал ты даром, для своего удовольствия, и не отставал от любого сортировщика. Чем же ты проштрафился перед подрядчицей?

Василиса опамятовалась и, вся красная и потная, забунтовала:

— Ну, довольно дурака валять! Я управляющему жалобу подам.

Матвей Егорыч положил руку на моё плечо и, не обращая внимания на возмущение подрядчицы, повторил свой вопрос:

— Так чем же ты перед подрядчицей проштрафился?

Я хонфуженно, но звонко ответил:

— А я у неё всю кучу ножей и багорчиков расшвырял. Резалки-то боялись подойти. А потом мама с Наташей подошли. Тут все и начали свои ножи да багорчики подбирать.

Матвей Егорыч строго прохрипел:

— За озорство, хоть и полезное, я наказываю тебя: работать на плоту запрещаю. Давай сюда багор! — Он взял у меня багор и опёрся на него, как на падог. — А теперь скажи, правдолюб: пойдут сейчас со мной резалки на плот аль нет?

Я уже осмелел, а задорные лица резалок и испуганное ожидание в глазах матери подстегнули меня к дерзости.

— Не обманешь, так пойдут.

Я не помнил, как сбежал с крыльца и как очутился в руках Прасковеи. Она похлопала меня по плечу и сказала с необычайной для меня лаской.

— Молодчина-то какой! Лучше и не скажешь!

Матвей Егорыч сошел с крыльца и толкнул Прасковею в плечо:

— Ну, веди свою орду, атаманша! Я с тобой вместе пойду.

Прасковея отстранилась от него, вытянулась и помахала багорчиком.

— Товарки, пускай Матвей Егорыч всем скажет, что с этого дня штрафы с нас драть не будут. Тогда и пойдём.

Женщины закричали вразнобой и тоже замахали багорчиками. Матвей Егорыч поднял мой багор, обвёл резалок своими жёсткими глазами и пробурчал:

— Ладно. Утрясём как-нибудь.

— Ну, Матвей Егорыч… — впервые улыбнулась Прасковея, — твои слова мы запомнили. Пошли, товарки! Дайте дорогу!

Прасковея вместе с Матвеем Егорычем пошли сквозь толпу женщин, за ними мать с Марийкой, Наташа с Оксаной и Галей, а за ними повалили и остальные.

Подрядчица осталась на крыльце, мстительным взглядом проводила толпу и бросилась в контору.

XXV

На плоту опять пошла обычная трудовая жизнь. Путина была в разгаре, и дорог был каждый день, каждый, час: парусники бежали по волнам к промыслам и от промыслов и буксировали прорези. С юга дула свежая моряна, и волны весело неслись к песчаным берегам, играя белыми барашками. Вода плескалась и пела под плотом, вздыхая на песчаных отмелях. За далёкими буграми, которые обрывались в море отвесными мысами, в устье Эмбы и по ерикам тоже разбросаны были промыслы нашего хозяина, и туда вместе с рыбаками часто убегал Матвей Егорыч. События на плоту как будто отрезвили его: в первые дни он с утра до вечера смотрел за порядком, бодро распоряжался, весело подгонял тачковозов и, когда на глаза ему попадался кто-нибудь из них, лениво, с натугой толкающий тачку, он хватал его за шиворот, отталкивал в сторону и сам бегом, молодцевато катил тачку дальше. Рабочий сконфуженно бежал за ним и бормотал:

— А ты не балуйся, Матвей Егоров… Аль я не знаю своего дела?

— Дурак! Разве так, как ты, работают? Так только навоз возят. А работа любит, чтобы все поджилки тряслись, чтобы сердце горело. Дубина! Больше чтоб я тебя такого не видел. Прогоню на двор сор убирать.

И рабочие подтягивались, веселели, носились со своими тачками, покрикивая и торопя друг друга.

Он проходил по рядам резалок, шутил с ними, останавливался перед теми, кто работал быстро, ловко, легко — так, что руки их будто улыбались, — и мычал удовлетворённо:

— Ох, люблю расторопные руки! Красивей нет человека, когда он в работе. А работа песню любит.

Но он мрачнел, закладывал руки за спину, шевелил мохнатыми бровями и пронизывал острыми глазами тех резалок, которые возились над рыбой неряшливо, равнодушно, нехотя.

— И сами вы растрёпы, и дети у вас будут недотёпы. Кому работа в тягость, тот не знает радости и живёт, как колода. И себе не впрок, и людям в назолу.

Он уже не давал волю тумакам, а отходил угрюмый и тяжёлый, крякая в негодовании. Резалки, как огня, боялись этой его тяжёлой угрюмости и осуждающих глаз, бледнели, лихорадочно торопились и стыдливо прятали лица от насмешливых глаз соседок.

Курбатов больше не появлялся на плоту: его отправили на маленький промысел в пески — на ерик. Говорили, что управляющий распёк и подрядчицу, которая слишком зарвалась и не считается с интересами промысла: её горячка со штрафами угрожает сорвать работу на плоту. Весь улов того дня мог бы пропасть даром, и всю массу мёртвой рыбы пришлось бы выбросить на свалку. Штрафы, которые она рвала с работниц, сторицей пришлось бы сорвать с неё самой. Контора требует от неё бесперебойной работы, но для обеспечения такой работы и для того, чтобы больше не повторялась такая канитель, с этого дня все неурядицы с работницами и рабочими должны разрешаться администрацией. Подрядчица будто бы скандалила, что она не обязана подчиняться этому решению, так как её хотят ограбить — лишить важной доходной статьи, но управляющий выгнал её из конторы. Особенно же долго и горячо толковали в казарме о бурном столкновений управляющего с плотовым.

Рассказывали, что в обеденный перерыв Матвей Егорыч пошёл в контору и не успел переступить порога, как управляющий вскочил с места и накинулся на него:

— Это кто вам позволил дурака валять с бабами у конторы? Вы им обещали с три короба и над подрядчицей перед ними измывались. Что же теперь будет? Бабьё взбунтовалось, явились смутьянки, произвели тарарам, бросили работу… Что это такое? Вместо того чтобы поддержать подрядчицу и в самом начале смуту подавить, вы струсили перед толпой бабёнок и сами втесались в их ораву. Вы понимаете, что вы натворили? Ведь эта история разнесётся по всем промыслам, и начнётся везде кавардак.

Но Матвей Егорыч будто бы не растерялся и осадил управляющего:

— Вы, Константин Захарыч, кричать на меня ещё молоды. Вы желаете, значит, чтобы эта жадоба путину сорвала? Ваше дело — сами отвечайте перед хозяином. Как хотите, а я поставлен порядок соблюдать, чтобы работа шла честь-честью.

Что у них дальше происходило — никто не знал, только в этот день Матвей Егорыч на плоту уже не появлялся. Почему-то я уже давно не встречал Гаврюшки: вероятно, он проходил из школы какой-то своей дорогой и не хотел дружить со мною. Должно быть, ему нагорело от матери, и она запретила ему показываться и на улице, и во дворе. На плот пришёл новый приказчик Веников, молчаливый парень, который ни с кем не якшался, ходил с записной книжечкой и сам справлялся и у карсаков, и у резалок, сколько отсчитано и отсортировано рыбы. От подрядчицы держался поодаль, а когда она развязно обращалась к нему, пожимал плечами и отходил от неё с замкнутым лицом. Порядок у него был хороший: работа шла бесперебойно, и рыбаки не мешкали у плота, резалки работали ровно и спокойно. И я видел, что Василиса возненавидела этого парня: всё время следила за ним злыми глазами, ядовито усмехалась и иногда показывала кукиш за его спиной. Резалки начали судачить, что добром это не кончится: подрядчица от штрафов отказаться ни за что не согласится, а новый приказчик не даёт ей устраивать каверзы.