И Намор - В третью стражу [СИ]

• Название: В третью стражу [СИ]
• Автор: И Намор
• Жанр: Альтернативная история

И вновь наши современники, попавшие в прошлое. На этот раз в Западную Европу 1 января 1936 года. Три старых (во всех смыслах) друга. Русский, украинец и еврей, почти как в анекдоте.

     Они оказались в чужих телах. Перед ними непростой выбор: просто выжить где-нибудь в Латинской Америке или попытаться предотвратить грядущее кровавое безумие... Или изменить хоть что-то...

     Много ли смогут сотрудник МИ-6, офицер СД и агент ИНО НКВД? Этого не знают даже они сами. Самое главное - начать. Так, как подсказывает совесть Так, как велит память.

Текст взят с Самиздат Версия 29.06.10 Сайт http://zhurnal.lib.ru/n/namor_i_a/

---

    Прочитав послание от любимых женщин, Баст с лёгким сердцем доверил почте две готовые статьи для берлинских газет. Одну – о Каталонии и царящем в ней политическом напряжении, выражающемся, в частности, в новых убийствах священнослужителей, не щадя даже и монахинь-бенедиктинок, и вторую – о местных белых винах, где фон Шаунбург от чистого сердца пропел свою "песнь песней". Между тем, настоящей статьей была только первая, что же касается второй, то эту будут расшифровывать в Гестапо, а напечатают ли ее когда-нибудь и кто, это уже совсем другой вопрос.

    Итак, письма ушли, и Баст совсем было задумался, не пойти ли в штаб флота, всего-то в десяти минутах ходьбы от "Почты", рядом с управлением порта, и не поискать ли там капитана Эскивеля, но его прервали на самом интересном месте.

    — Себастиан! Дружище!

    "О, господи!" — Но никуда не денешься, к нему, радостно улыбаясь, шел Фриц Готтшед. Фриц, как и Баст, последний месяц слонялся по Испании и Марокко и при этом вел себя настолько подозрительно, что Шаунбург даже запросил Берлин на предмет "кто есть кто?" Однако, выяснилось, что Готтшед просто болван, но болван полезный, так как оттягивает на себя внимание чужих контрразведчиков, позволяя Себастиану наслаждаться относительным покоем.

    — Боже, как я рад вас видеть! — Обменявшись рукопожатиями, они закурили и вышли на улицу. — Когда вы приехали, Себастиан? Где вы были? Куда вы пропали тогда, в Малаге? Пойдете в клуб?

    Вопросов было слишком много, но в том-то и заключалась прелесть этого человека: можно было выбирать самому, на какой из них отвечать.

    — Какой клуб вы имеете в виду, Фриц?

    — У нас тут неподалеку есть импровизированный журналистский клуб. В кафе "Флора".

    "У нас. Надо же!"

    — "Флора"?

    — Пойдемте?

    — Почему бы и нет? — Согласился Баст, и они отправились в кафе. А первым человеком, которого Баст увидел, войдя в затянутый табачным дымом зал "журналистского клуба", был не кто иной, как помянутый уже сегодня утром Майкл Гринвуд, третий баронет Лонгфилд.

    "Случай? Возможно. Но уж больно странный случай".

    — Вы не знакомы, господа?

    — Мне кажется, мы встречались...

    — В Антверпене. — "Предположил" Баст.

    — Нет. — Покачал головой Майкл. — Нет. По-моему, в Амстердаме!

    — Точно! — Облегченно улыбнулся Баст. — Но вы должны меня извинить, я совершенно не помню, как вас зовут.

    — Взаимно! — Улыбнулся в ответ Гринвуд, и они, наконец, познакомились.

2. Татьяна Драгунова, Берлин, 20 июня 1936 года, суббота

    В работе "дивой" были и приятные стороны. Усталость и опустошение после концерта компенсировались энергетикой эмоций полученных от благодарной публики. А фонтаны славословий и лучи всеобщего любопытства тешили тщеславие. Ах, как смотрели на нее мужчины! И какие мужчины! Уж точно не чета какому-то зачуханному "оберфюрреру" фон-Как-Там-Его... Нет, не чета.

    "За мной сам Пикассо... ммм... волочится!" — Подмигнула она себе в зеркало и, смутившись, покачала головой. Опьянение славой ведь тоже со счетов не сбросишь! Пьянит проклятая, буквально сводит с ума, заставляя делать совершенно непозволительные вещи. "Головокружение от успехов"? Зачем, спрашивается, весь этот табун поклонников, включая сюда и Мориса Шевалье, если на самом деле нравится ей один лишь Пабло?

    "Нравится или...?" — Спросила она себя.

    "Нравится". — Ответила сама себе.

    Ну, хоть трезво мыслить не разучилась: если бы влюбилась по-настоящему, не стала бы – даже мысленно – сводить счеты с Олегом. А тут...

    "Я ему ничем не обязана и ничего ему не должна. И он мне тоже..."

    Вся "житейская мудрость", логические умопостроения и народные пословицы ничуть не успокаивали и ничего не объясняли.

    "С этим срочно нужно что-то делать. Чай не юная девица, даже если и выглядишь, как барышня на выданье. Когда же ты научишься понимать-то? Да и объективно, какая ты, к дьяволу, дива? Ты лишь играешь "богиню", имитируя талант и шарм. Все ведь заемное..."

    "Ну, не скажи!" — Она все-таки взяла из лежащего на столике перед зеркалом портсигара длинную тонкую папиросу и закурила.

    "Допустим, песни чужие. "Ворованные" из будущего песни. Но поешь-то их ты сама. Никто за тебя на сцену не выходит и на подиуме не танцует. И поешь сама, и сама улыбаешься "волшебной улыбкой", о которой уже написали и Поль Элюар, и Тристан Тцара[325]. Это ты, Татьяна, потому что именно ты и есть Виктория Фар. И никого другого здесь нет! Ну, да, ну да и ты Жаннет! — Татьяна улыбнулась возмутившемуся подсознанию.

    "Звездная болезнь – детская болезнь... эээ... левизны!? Ну-ну...".

    Временами приходилось себя одергивать как дурную, наклюкавшуюся сладкого винца, девчонку. Ведь при всем при том Татьяна отлично понимала, что Викторию лепили всей командой. И где бы она была без Олега или Ольги, Степана или Виктора? Каждый внес в предприятие "Виктория Фар" свою и часто совсем немалую лепту, а уж про Виктора забывать, значит, и вовсе стыд потерять. Виктор и работал, как вол, и был – что отнюдь не маловажно – все время с ней, стоически выдерживая ее капризы, помогая и поддерживая, а временами и направляя. И все это без ажитации и, что еще любопытнее, без каких-либо даже самых "аккуратных" поползновений в направлении ее койки. А ведь умен, самостоятелен и самодостаточен. Мог бы и покомандовать, и попретендовать, тем более что и собой недурен, и, как неожиданно выяснилось, бешено талантлив отнюдь не только в химии или кручении украинских мясных бизнесов. "Переколпачив" на новый лад два десятка чужих песен, Виктор предложил – это случилось в начале мая – дивную песенку, которая понравилась не только ей. Но тогда даже в голову не пришло...

    — Витя, — попросила Татьяна его в начале июня, — ты бы заказал этому парню что-нибудь еще.

    — Какому парню?- Федорчук был занят изучением финансовых документов и даже взгляда от бумаг не поднял.

    — Ну, этого, который "Дождь" написал. Ты же видишь, как ее принимают. Шлягер!

    — Нет проблем. — Он так и не поднял на нее взгляд, но вечером положил на стол пачку нотных листов.

    — Витя... — Опешила она. — А когда...?

    — Этот парень я. — Сказал он, закуривая. — Посмотри. Если понравится...

    Понравилось, да еще как! Сегодня она их впервые спела со сцены, и немецкая публика, ни бельмеса не понимавшая по-французски, а значит и не способная оценить великолепную игру слов и смыслов, приняла на ура. Немцев очаровали мелодии, а тем немногим, кто все-таки знал галльский, понравились еще и стихи новых песен Раймона Поля.

    "Поль велик! — Улыбнулась Татьяна своему отражению. — Велик как револьвер Магнум, он им всем еще покажет, кто тут Элюар, а кто Арагон! Он им всем еще нос утрет!"

3. Степан Матвеев, Барселона, 26 июня 1936 года, пятница

    Опять было жарко.

    "Или лучше сказать – снова?"

    С русским языком происходили совершенно удивительные вещи. Вчера, например, гулял он по бульвару Рамблес. Один. Без цели. Просто вышел ближе к вечеру из отеля с надеждой поймать прохладный морской бриз. И не ошибся: ветерок, то слабый, едва заметный, то резкий, порывистый, замечательно освежал лицо. И пах дивно. Морем. Даже курить не хотелось, чтобы не перебивать табачным дымом неповторимый аромат "южных морей". Так и гулял, со шляпой в одной руке и незажженной сигарой – в другой.

    Как ни странно, встретил пару знакомых – вот уже и знакомыми обзавелся! — и вдруг услышал за спиной разговор двух женщин. Степану показалось, что обе они молоды и красивы. Жгучие брюнетки, как Кармен в виденном им в другой жизни испанском фильме-балете. И он стал придумывать их облик, одежду и тему разговора. Делал он это без какой-либо специальной цели. Просто, чтобы время убить, никак не более. Ни романа, ни интрижки заводить Степан не собирался, все еще находясь в состоянии острой влюбленности в Фиону. Но игра ума – это всего лишь игра, не правда ли? И прошло не менее пяти минут, прежде чем он осознал, что говорят женщины по-русски и обсуждают декоративное искусство совершенно неизвестных Матвееву художников: Монтанера и Кадафалка. Вот, что творилось с его русским языком. Безумие какое-то, одним словом, но, тем не менее, факт.

    Степан вздохнул, изобразив образцово показательный "тяжелый вздох", и начал одеваться. Делать нечего — Испания не Африка, и появляться на публике в "колониальных" шортах и пробковом шлеме не стоило.

    "Не поймут-с..."

    Светлые чесучовые брюки, белая рубашка... и, поскольку, еще не вечер и не на деловую встречу идет, можно обойтись без галстука, пиджака и — "Пропади она пропадом!" — шляпы. И все равно, не то, не так и вообще неудобно.

    "Боже! — Подумал Степан, покидая гостиничный номер. — Как я буду пахнуть уже через полчаса!"