Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

• Название: Фатальный Фатали
• Автор: Чингиз Гусейнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Мы не позволим, чтоб тело грешника, чья душа в аду, в кипящей смоле, было погребено на кладбище правоверных (и раскаленные клещи, и искры величиной с верблюда)!

- Но позвольте, господа! Неужто некрещеного татарина хоронить на православном кладбище?! - возмущается Никитич, который со своими людьми только что посетил семью, чтоб соблюсти, так сказать, ритуал и самим воочию удостовериться, а заодно и порыскать: А что в сундуке?

Скрипнула крышка, не разбудить бы! Всякое может случиться. А в сундуке свадебное приданое для неведомой будущей невестки, Тубу давно собирает. А на дне, на самом, на самом дне фотография: дочь Ниса-ханум в черкеске, подальше от глаз Тубу спрятана.

И никаких рукописей?! никакой сундучной крамолы? А что в ящиках стола? Что? Палисандровый стол? С потайным ящиком (повернуть ключ и нажать пружину)?! Побойтесь бога, Никитич! Фатали работал за обыкновенным столом!

- Ну, а все же! - упорствует Никитич.

- Это что, обыск?! - возмущается Рашид.

- Ну что вы! - набрался в Европе! ну, мы тебя скоро нашим порядкам обучим! - Мы просто хотели, чтоб доброе имя после смерти... - Ящики будто ветром выдуло. Ни клочка, ни пепла!

- Не на григорианском же кладбище хоронить? - Никитич разгневан.

- А почему бы и нет?

- И не на еврейском же!

- Успокойтесь, Никитич!

Депутация от наместника, князья, оба истинные, северный и южный, даже фон, граф и всякие иные, к шейхульисламу, а к нему не пробьешься: запрудила вход в резиденцию толпа фатумных физиономий, кто ж позволит, чтоб поганили землю, "в которой наши предки".

- Ну, положим, еще неизвестно, чья эта земля! - как будто возмущается князь Аладзе, а на него косится, срез молнии, знатный купец, ворочающий миллионами, Аррьян:

- О нас даже Гомер писал!

- Гомер! А Прометей?! - не унимается Аладзе, но тут круглое, как арбуз, лицо Ажбы, тоже из вождей, увы, бывших, вытягивается, будто дыня:

- Но Прометей ведь...

- Ты тоже! - прерывает его Аладзе, глядя презрительно. - И больше никого?

Еще какая-то папаха выглядывает из-за уступа скалы, и усы колючие, а глаза круглые, как яичница:

- Чтоб дух его, кяфира-гяура, где наши правоверные отцы и деды?! И чтоб молла читал над его могилой молитву?!

Не в церкви же отпевать?!

А ведь говорил Никитич (а не Ладожский?) Фатали, предлагал. Не всегда ведь пикировались, иногда и шутили, хохотал заразительно Никитич, с такой сердечной искренностью, как дитя: "Отчего бы вам, Фатали, не креститься, а?! Никогда не поздно, готов ходатаем выступить! Зато какие лучезарные перспективы!"

А тело лежит.

И в круге первом ада, а ведь казалось, страшно, и ничего, и здесь устали, что ли? И эти бренные споры, скорей бы укрыться, уйти, растолочься, смешаться и в вечность!

Уже весна, но мартовский ветер швыряет мокрые хлопья, а ведь вчера еще мокли от жары, спину жгло. Бараньи папахи облеплены снегом, и бороды мокрые, попробуй сунься, фюйть-фуфу, к шейхульисламу.

И у мечетей толпы, пятница, что ли? не продерешься.

А в канцелярии наместника на белом как саван листе чертят линии кладбищ - освященных земель: вот мусульманское, вот христианское, а вот и иные, неужели до клочка расписаны?! Но нет ли ничейных, чтоб ни восточные, ни западные, ни ихние, ни нашенские? Господа, ну о чем вы?! чтоб не Азия, и чтоб не Европа?! о, эти форте ли фортуны!..

И наместнику не терпится.

- Ну как, похоронили? - спрашивает он Никитича, а в руках письмо военного министра (граф Милютин? Дмитрий Алексеевич?), только что получено, насчет памятников на могилах.

"О чем он думает?!" - изумился Никитич: не ожидал что Великий Князь Михаил Николаевич, все с большой буквы, столь наивны.

Но следы геройских подвигов во славу, на чужой земле, весьма желательно! Можно без особенных архитектурных украшений, но прочные монументы! Да, весьма-весьма желательно, ибо пройдет несколько лет и исчезнут признаки тех мест, где погребены: воины.

"Но где взять деньги?" - думает Никитич, а Великий Князь все о своем: да-с, кладбища - унылый вид запустения: могилы разрушены, надписи смыты дождями, курганы, когда-то высокие, сровнялись с землею, и люди обходят их как неприятное memento mori!6

Никитич раздражен праздными думами Великого Князя, - уж не полагает ли он, что и Фатали, надо ставить монумент?! Прежде похоронить надо!!

- Разрешите идти? - по-солдатски спрашивает он, а Великий Князь и не слышит, и грустно ему отчего-то что неблагодарна память людская, вспомнил, как с братом Александром - об императоре никто не смеет так, но они братья, и любит его Михаил, - посетили Гянджу, вот уж привязалось название - Елизаветполь! та же мечеть, те же кельи, тот же камин, у которого грелся Цицианов, - а ведь мраморная доска была с вызолоченною надписью: "Здесь жил покоритель Ганжи князь Цицианов"; куда она делась - никто ответить не мог, лишь дервиши обитают в этих кельях.

- Да, да, идите, - вот-вот расплачется Великий Князь, не знал за ним этой слабости Никитич, пулей выскочил, негодует, что такая возня с этими похоронами...

А тут еще и Орбелиани, о боже!.. еле дышит, ноги не держат, а явился!! тоже о похоронах хлопочет, а в пору б о собственной душе подумать (скоро восемьдесят).

- Шапочник Шошо?! Что за шапочник, - не поймет Никитич. Спятил старик, не иначе! Но терпеливо выслушивает Орбелиани, замещал, бывало, наместника, ссориться неохота.

К Орбелиани пришел шапочник Шошо, уже многие годы шьет ему и всем им шапки, богатырь, победитель кулачных боев, - пришел, чтоб сообщить о трудностях с похоронами Фатали; Никитичу некогда, а Орбелиани еще рассказывает о том, как Фатали помог в свое время семье Шошо, определил его в типографию наместника вертелыциком, крутить, - объясняет Орбелиани Никитичу, - колесо, приводящее в движение печатную машину, да еще и о том, что типография эта - на углу улицы Лорис-Меликова, гремит его слава, но скоро погаснет, и Калаубани, будто не знает о том Никитич.

- И вертелыцик и шапочник? - перебивает Никитич, и сам не рад, надо кончать эту болтовню!!

И выслушивает историю о том, как Шошо уволили, и Фатали определил его к знакомому мастеру в ученики, и тот учил из уважения к Фатали бесплатно.

Но прежде Орбелиани пошел к тифлисскому полицмейстеру, а от него, разгневанный, - к Никитичу. И полицмейстер смел предложить Орбелиани такое?! Да еще подумав! Мол, единственный выход - похоронить на кладбище, где обычно хоронят приговоренных к смерти заключенных, это на пустыре! неосвященная земля!!

"Вот-вот! приговорен!" - думает Никитич.

- А что? Дельный совет, - тихо шепчет Никитич, зная, что Орбелиани стал туг на ухо. И громко: - Не волнуйтесь, князь! - И выпроваживает Орбелиани.

А его дожидается Шошо и не смеет спросить. Орбелиани махнул рукой, а перед тем как уехать на фаэтоне, сказал:

- Ты крепок, долго будешь жить, наказываю тебе! - И наказывает ежегодно приходить к нише "святого магометанина Або Тбилели", - запомни, шестого января! это-день поминовения Або! - и зажигать свечу в память о "нашем друге Мирзе Фатали".

Шошо озадачен, но промолчал, как, впрочем, и Орбелиани; потом понял, что Або - это Або, а Мирза Фатали - это Мирза Фатали, но с кем из магометан сравнить, чтоб утвердиться в мысли о величии умершего друга? Або отрекся от мусульманства в пользу христианства и был казнен по приказу наместника шаха: трижды ударили его тупою стороною меча, надеясь устрашить и оставить в живых, если раскается, а в четвертый уже острием, - и голова отделилась. И дабы не сделалось тело предметом поклонения христиан, сожгли близ Метехского моста и пепел бросили в Куру.

А Шошо однажды в знак благодарности назвал Фатали Або. Фатали, как всегда в подобных случаях, лишь мягко улыбнулся:

- Это для слабых духом, Шошо. И мой ислам, и твое христианство. И все иные догмы...

Шошо каждый год, а он жил долго, увидел и начало нового века, шел на левую сторону Куры, где в стене Метехского замка есть ниша, и ставил зажженную свечу в память о Мирзе Фатали.

А время не ждет. Надо спешить. Узаконенье нарушается, от 28 января 1704 года, действует и поныне, и Никитич этого никак позволить не может: не держать умерших долее трех дней; а уже третий на исходе!!

И по секретному предписанию Никитича подпоручик, он новенький и наиприлежнейший в канцелярии, Федя Федькин, розовые щеки и усы пушистые, специально (и в штатском) поехал на кладбище, чтоб отыскать, как велено, нейтральную землю, пи мечети, ни церкви не подвластную, вяз в грязной жижице, хлюпала скользкая глина, лишь склон холма белел и на голых ветвях, будто яблоня расцвела, тяжелый снег, - смерзнет и, чуть подует, согнется, сломается дуновением, скованная льдом.

И вроде бы договорился, выроют могилу на ничейном пустыре, канцелярия возьмет на себя расходы, ибо сумму копатели заломили немалую (за риск!).

И к мусульманскому кладбищу примыкает, и как бы за чертой григорианского, католического, иудейского и, разумеется, православного, короче, ни Запад, ни Восток, хотя и здесь, и там, и именно в эту пору отыщется под снегом фиалка.