Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

• Название: Фатальный Фатали
• Автор: Чингиз Гусейнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Знаю, очень даже хорошо! А некогда восторгался им: вот она, верность российскому престолу!

- Они ж неразлучные друзья, Даниэль-султан и Сулейман-хан! И еще с ним знаешь кто дружен? Исмаилбек Куткашинский! Не возмущайся, знаю, будешь его защищать, как же, ведь, как и ты, он тоже писака, по весть издал в Варшаве, на французском, еще когда при Паскевиче там служил, в конномусульмаиском полку. Одной рукой царскую линию гнет, пенсию получает за "верную службу", а другой к изменникам царя тянется, так вот... - И горы слов, имен, обид, измен!...

РЕВНОСТЬ

Ханкызы, наша поэтесса Натеван, какое счастье, что ты навестила нас!

Они с Тубу отвели ей самую большую комнату в дальнем конце коридора. У нее в глазах затаилась боль, будто именно ей судьба повелела страдать за интриги и козни своего ханского рода. Они лгали, лицемерили, эти вожди нации, - и ей за это ниспосланы муки?

- Фатали, ты постоянно с нею! - Тубу молча страдает, а Фатали опьянен присутствием Ханкызы и шепчет, шепчет ее стихи, особенно эту строчку: "И я напрасно в этот мир явилась, и этот мир, кому такой он нужен?" И никак ей не вычерпать до самого дна скорбь.

А в темном и глубоком колодце, и оттого ей постоянно холодно, на ней шаль из белой верблюжьей шерсти, никак не согреются пальцы, прибывает и прибывает ледяная вода, она чистая-чистая, родниковая, но сколько в ней горечи!... Нет, не вычерпать, и Ханкызы в отчаянии, в круглом зеркале отражается небо, и какое-то лицо смотрит на нее: она сама - и другая, очень похожая на отца, что-то есть у всех у них общее, эти сросшиеся у переносицы брови, и в ее взгляде тоже: горделивое, чуть-чуть заносчивое, будто именно они создали эти малые Кавказские горы, и дяди, и тети со своими племянниками, ее двоюродные братья, и греховная преступная связь тетки и племянника, почти ровесники, она видит их всех в круглом зеркале на дне колодца, разбить, разбить, и она бросает вниз камни, приглушенный смех, лица на миг изуродованы, и новые камни, еще и еще, трудно их тащить, эти тяжелые камни, хватит, Ханкызы, не мучай себя, вся вода уже погребена под камнями, а ты кладешь и кладешь их, а потом, обессиленная, падаешь на груду камней, под ними погребены предки, но не уйти от их лицемерия, жестокостей, разврата.

О, как тебе выбирали жениха! Ведь ты единственная дочь последнего карабахского хана, Ханкызы, и родилась ты, когда отцу Мехти-Кули-хану было уже за шестьдесят. Непременно выдать за кого-либо из ханской фамилии, но где они, эти молодцы? И чтоб зять непременно остался навсегда в Карабахе! Но есть сыновья у Джафара-Джеваншира, так что не переломится спина Карабаха! Кто? эти тифлисцы, ставшие царскими офицерами? Ах, есть сыновья и у другого брата, Ахмед-хана? Что-что? мы туги на ухо, плохо слышим! Всему Карабаху известно, что родились они от незаконной, но простительной связи его жены с двумя нукерами, и ее винить не станем: он не может, а ей что же, страсти глушить? А сколько сыновей наплодил покойный хан ширванский Мустафа; правда, дети никудышные, да и ханство - одно лишь название, но все же сыновья! От жены Бикя-ханум четверо, от второй, Гюльандам-ханум, тоже четверо, и от двух служанок по сыну, и одна дочь от третьей жены Кичик-ханум! А ты? Что ж ты, Мехти-Кули-хан, ни единым сыном жен своих не одарил?! Хотя бы в зяте и внуке твоем продолжился ханский род!

Царь ждет не дождется, когда иссякнут ханские фамилии. Еще Ермолов говорил: "Болезненный и бездетный карабахский хан". Ведь думали, что долго не потянет. "И там не бывать ханству, оно спокойнее!" А хан тряхнул стариной, и белотелая его красавица Бедирджа-хан-ханум понесла от него, злые языки хихикали, а подросла дочь - его глаза! и брови!

Сокрушался Ермолов: "Ужасная и злая тварь, - это о шекинском хане, еще молод, недавно женился на прекрасной и молодой женщине"; да, хан шекинский, земляк Фатали, неуемный в своей похоти, в точности выполнил завет пророка - у него четыре жены: грузинка, чей стан будто стебелек розы, так и назвал ее - Гюльандам-ханум; Джеваир-ханум, затем третья, имя сначала привлекло, тоже Гюльандам-хаиум, и четвертая, дагестанка, поистине Оджах-ханум, очаг, как печка горячая!

"...каналья заведет кучу детей, - негодует Ермолов, - и множества наследников не переждешь. Я намерен не терять время в ожиданиях (?? травить, что ли?). Богатое и изобильное владение его будет российским округом. Действую решительно, не испрашивая повелений".

Князь Воронцов недавно перебирал старые, тридцатилетней давности письма, полученные им от Ермолова, когда тот был здесь главнокомандующим, усмехнулся саркастически: "Болезненный и бездетный карабахский хан!" Вот и бездетный! "Такая красавица, - передавали ему - эта ханская дочь".

Тогда Ханкызы была недоступно-закрытая, будто крепость Шуша, которую осадили полчища персидского Ага-Мухаммед-шаха Каджара, под неусыпным оком матери Бедирджахан-ханум, внучки Джавад-хана Гянд-жинского, убитого при штурме Цициановым Гянджи, и они приезжали, чтоб Фатали, как большой человек в ведомстве наместника, помог им получить пенсию, - умер-таки Мехти-Кули-хан!

И Фатали составлял подробные записки об истории Карабахского ханства, расписывая деятельность генерала Мехти-Кули-хана. Не утаил, что тот "был вытеснен из Карабаха", - Фатали доволен удачно найденным словом: именно "вытеснен", а не "бежал", "и унес с собою данное ему наименование беглеца и изменника", но: и о бриллиантовом пере, всемилостивейше пожалованном ему, и о восстановлении прежнего генеральского чина по его "возвращении" из-за границы, и о кротости нрава, "никакого властолюбия"; весьма-весьма осторожно обвинить предпредшественника Воронцова - Головина: вот, мол, какие прежде несуразности были, но зато теперь, при наместнике, совсем другое, "...не могло не представиться соображению, что со смертью хана вдова и дочь лишались всех способов к существованию".

И здесь Фатали ввернул такое, что иной и за месяц не придумает, ведь уже накоплен богатый чиновничий опыт, "ибо там, где он сам жаловал по своей ханской власти таковые владения в потомство, за которым оставляет их и наше правительство, и тогда еще, как со стороны его были оказаны весьма важные услуги, было бы несправедливо и весьма неприлично достоинствам нашего правительства и великодушного монарха".

Почти год длилась эта переписка. И Фатали делился с Хасаем своими заботами, хвалил Ханкызы: и умна, и красива (брови срослись у переносицы), и стройна; а Хасай ни слова: разговор о сватовстве заглох со смертью Мехти-Кули-хана, но снова возобновится: семье нужна надежная опора.

Фатали пишет - начальство заставляет переделывать, снова пишет - снова возвращают. "Я бы полагал назначить", - предлагает Фатали, и далее следуют его доводы, но сколько инстанций! Он - начальнику, начальник - наместнику, тот с отношением и особым докладом - в Кавказский комитет; секретарь, члены, управделами, председатель, мнение двух министерств финансов и государственных имуществ, а затем журнал Комитета попадает в канцелярию е. в., чтоб г. и. высочайше соизволили, повелели, когда вздумается взглянуть в этот журнал, написать собственноручно: "Исполнить".

Все-все было учтено: и если дочь умрет до выхода замуж, и если она умрет в замужестве, но бездетно; или же выйдет замуж и уедет насовсем за границу; "в таком случае имение оставить в пожизненном только пользовании матери ее, ежели она будет оставаться в живых".

И нашли ей мужа! Сколько разговоров!...

Как же Фатали соединить, не укладывается в сознании: Уцмиев - муж Ханкызы (а они мечтали создать масонскую - о наивные! - ложу!). Ну, да Уцмиев - из ханского рода; правда, кумык, житель низины, не то что мы и наши карабахские горы, но все же князь.

"А рост, а рост! Боже, какому карлику (а Уцмиев статен!) отдаем наше сокровище, цвет нации, надежду Карабахского ханства, - сокрушалась карабахская знать, для которой все другие - холмики и низинная тварь. Белобрыс, голубоглаз (дальтоники?? каштановые волосы и карие глаза!), сухонький какой-то (??), и часто молчит. Ибо стоит ему заговорить, как кто-то шепотом, но на весь меджлис поэтов, которые собираются у Натеван-Ханкызы: "Ну вот, опять начал коверкать нашу чистую тюркскую речь! Слушай, а когда ты научишься говорить без кумыкского акцента?!"

И у Фатали ревность к князю, увы, несчастлив их брак (постаралась все та же знать: сплетни! козни!), а у князя - ревность к Сеиду Гусейну, любимцу меджлиса поэтов, бесцеремонному, а красив чертовски, баловень судьбы, покорит-таки Натеван, и в наказание аллах отнимет у нее первенца Мир-Аббаса, хоть и рожден от сеида, святого, ведущего свой род, но кто вычертит? от пророка Мухаммеда.

- О боже, как он кумыкским своим акцентом коверкает нашу речь! сокрушается Сеид Гусейн, и гости меджлиса поэтов согласно кивают головой.

Уцмиев служит царю, он в свите наместника и почти Живет в Тифлисе, и идут к нему туда анонимные вести, порочащие Натеван, - очень, мол, вольна, но Натеван ни за что не распустит меджлис поэтов, без стихов ей-смерть, а он, Сеид Гусейн, понимает ее, как никто другой.