Иван Гобри - Лютер

• Название: Лютер
• Автор: Иван Гобри
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000

Книга о Мартине Лютере — идеологе Реформации и отце-основателе европейского протестантизма — принадлежит перу автора-католика, что само по себе необычно. Во многом это биография-памфлет; ее автор ставит перед собой цель разобраться в причинах разрушительного кризиса, поразившего католическую церковь в XVI веке, и объяснить феномен Лютера, обращаясь прежде всего к особенностям психологического склада личности великого реформатора. Но вместе с тем это и скрупулезное исследование, основанное на тщательном и, главное, критическом изучении всех сохранившихся источников, попытка освободиться от магии имени и взглянуть на Мартина Лютера не как на легенду, но как на живого человека со всеми его слабостями и недостатками.

---

По утрам семейство собиралось для молитвы, состоявшей из Десяти заповедей, Символа веры, нескольких псалмов и краткого богословского поучения. Вечернюю молитву сопровождали многоголосым пением: к домочадцам присоединялись друзья и соседи, приходил даже суровый Меланхтон. По воскресеньям службу отправляли в домовой церкви, с не меньшим тщанием. Лютер чрезвычайно требовательно относился к детям. «Лучше мертвый ребенок, — повторял он, — чем дурно воспитанный». И добавлял: «Мы занимаем в обществе высокое положение и потому обязаны служить для остальных примером. Если наши дети станут вести себя неподобающим образом, это будет откровенный скандал». Он мечтал о достойной карьере для троих своих сыновей, правда, категорически не хотел, чтобы хоть один из них стал юристом, — эту породу он ненавидел. «Воля моя тверда: ни один из моих сыновей не станет изучать право». Он заранее продумал, какую пользу обществу сможет принести каждый из них: «Ганс будет богословом, Мартин не добьется ничего особенного, а Пауль отправится сражаться с турками». Если это был приказ, то дети его проигнорировали; если пророчество, то оно не осуществилось, разве что в отношении Мартина, который, выучившись на богослова, жил затем на ренту жены. Ганс стал-таки юристом, Пауль — врачом.

Лютер принимал под своей крышей множество гостей. У них постоянно жили осиротевшие племянники и племянницы, с полдюжины богословов, странники и почитатели хозяина дома, находившие здесь отдых в своих скитаниях по свету. Жизнь в доме шла на широкую ногу, и Катарине, чтобы сводить концы с концами, пришлось брать на пансион студентов. Чем больше прибывало народу, тем больше требовалось держать и слуг. За обеденным столом ежедневно собиралось большое общество, и разговор подолгу не утихал. Некоторые из приглашенных записывали все, что говорил Лютер: его остроты, забавные истории и соленые шутки, но также и воспоминания, ученые речи и поучения.

Начало этой традиции положили в 1531 году Дитрих и Рехнер, затем эстафету подхватили Кордатий, Лаутербах (от него осталось больше всего записей), Веллер и Корвин. После 1540 года самым прилежным слушателем стал Матезий, но и другие внесли посильную лепту, в том числе Аурифабер. Именно его усилиями собранные воедино эти записи вышли по-немецки в виде книги, озаглавленной «Застольные беседы» (Tischreden), Лаутербах издал их на латыни под названием «Colloguia». На самом деле, в обоих изданиях немецкий и латынь изрядно перемешаны, а порой встречаются и греческие цитаты.

Кое-кто из почитателей Реформатора попытался представить этот сборник спонтанных высказываний этаким кладезем мудрости, называя его «самым значительным интеллектуальным наследством, оставленным Лютером человечеству». Другие, не находя в «Застольных беседах» ничего кроме желчных нападок на оппонентов и развязной грубости, сочли этот труд памятником человеческой низости. Самое занятное, что книгу можно использовать для доказательства и той и другой версии, и неудивительно, что Матезий, например, простодушно утверждает, что никогда не слышал из уст своего учителя ни одного непристойного слова, а католик Шатцгейер возмущенно пишет, что при близком знакомстве с этой нестерпимо смердящей кучей пакостей ему захотелось бежать от нее без оглядки. На самом деле в этих «домашних» сентенциях Лютер не выглядит ни тоньше, ни пошлее, чем во всех остальных своих писаниях. Он оставался верен самому себе, разве что излагал мысли с несколько большей долей непосредственности. Молодежи он категорически запрещал следовать кое-каким из собственных примеров. Так, одному из взрослых племянников, Андреасу Кауфманну, допустившему в разговоре непотребное выражение, он влепил пощечину, а затем прочитал собравшимся целую лекцию о нечестивцах, которые позволяют себе говорить мерзости.

На что он жил? Курфюрст Саксонский регулярно выплачивал ему содержание, которого поначалу семье вполне хватало. Однако постепенно этот источник средств стал недостаточным. И Лютер, привыкший все дни проводить за письменным столом, а теперь вдруг оказавшийся не у дел, новым взором окинул раскинувшиеся вокруг дома бывшие монастырские сады, пришедшие в запустение. В его душе заговорил древний зов земли. И он принялся копать, сажать и... собирать урожай. Глядя на него, к делу подключилась и аристократка Кэтхен. Они расширили свой земельный надел, засадили его фруктовыми деревьями, закупили ульи, а потом развели и домашнюю скотину. «Мой господин Кэтхен, — писал Лютер, — правит лошадьми, трудится в поле, откармливает на продажу свиней и варит пиво». Интерес к духовному чтению, которым бывшая монахиня-беглянка, очевидно, никогда не отличалась, теперь пропал у нее окончательно. Лютеру однажды пришлось посулить ей 50 флоринов, если до Пасхи она успеет целиком прочитать Библию. (На эту сумму семья жила два месяца; значит, деньги у Лютера все-таки водились?) Исход этого пари нам неизвестен. Некоторое время спустя один из братьев оставил Лютеру в наследство дом в деревне, и благодаря финансовой поддержке курфюрста семья смогла его отремонтировать. Лютер и сам принимал участие в строительных работах, доказав, что умеет не только огородничать.

Преподавание и ученые диспуты он совсем забросил, вел простой и здоровый образ жизни, приносивший ему физическое удовлетворение, а потому все меньше копался в себе, забыв о терзавших его когда-то соблазнах похоти. Сомнения и неуверенность больше не мучили его, а если и мучили, виду он не подавал и ни с кем не делился своими проблемами. Источник его тревог сместился в другую область и касался в основном состояния, в котором оказалась его Церковь. Его письма той поры полны беспокойств именно по этому поводу. «Гнев Божий обрушился на Германию. Вот уже 30 лет ценою тяжких трудов и суровых испытаний я проповедую Евангелие, и не я один, а теперь, на старости лет, вынужден слушать и соглашаться, что дела обстоят хуже, чем когда бы то ни было. Над этим городом лежит то же проклятие, что обрушилось на Хоразин, Бехсаид и Капернаум». Он приглядывался к тому, чем живут люди разных сословий, и видел, что разложение затронуло всех — и аристократию, и буржуазию, и крестьянство. «Кругом царит одно вероломство, продажность, презрение к Божьему Слову и неблагодарность».

Им овладела страшная усталость — и телесная, и духовная. «Я стал ленивым, бессильным, остывшим, старым и ни на что не годным. Свой путь я прошел до конца. Когда же Господь соединит мою душу с душами предков? Пора уже червям и тлению приниматься за работу. Я устал от жизни — если только это существование можно назвать жизнью». «Скорее бы Господь прибрал меня и моих близких!» «Весь этот год (1542. — И. Г.) я чувствую себя мертвецом. Я еще дышу, но понимаю, что в этом мире я уже никто. Да ниспошлет мне Господь счастливый миг, да явится Он предо мною в лучах Своей славы! Скорей! Скорей же! Аминь». «Об одном мечтаю — дождаться часа, когда Бог призовет меня к Себе. Я пресыщен жизнью, я устал. Я больше не могу. Молитесь же Господу, чтобы он скорее прибрал меня к Себе». Порой в его голосе слышны ноты, чем-то напоминающие о пережитых в прошлом искушениях: «Истинные причины моей болезни — это старость, тяжкий труд и изматывающая работа мысли. Но главным образом это происки сатаны, против которых бессильны любые снадобья». Значит, основания для тоски все еще оставались. Лечивший его Ратцебергер так определил три главные хвори, мучившие Пророка: «Душевное беспокойство, меланхолия, сердечная болезнь».

Мысли о близком конце света посещали его постоянно. «Померкнет свет, сияющий сегодня полным блеском. Скоро все будет кончено». «Наступают реченные времена, за которыми последует низвержение антихриста. Исполнится Слово Христово. День пришествия Сына Человеческого будет похож на дни Лота и Ноя». «Величайшим утешением служит мне мысль, что день Божий близок. Неслыханное небрежение к Слову, глухой стон правоверных возвещают, что мир подходит к концу. Скорей бы он наступил, день его гибели и нашего освобождения!» «Приди же к нам, Господи Иисусе! Услышь стенания Церкви Твоей! Ускорь Свое возвращение к нам! Пусть все наши несчастья достигнут предела! Это конец. Аминь». «Молюсь за приближение дня нашего освобождения и жажду его прихода. Этот мир изжил себя и не может более существовать. Знаков много, и каждый исполнен величия. Станем же молиться, воздев очи к небесам, ибо спасение наше близко». «Возрадуемся в скорбях и не будем препятствовать миру катиться туда, куда он катится. Наша слава с нами: мы явили нечестивому и неблагодарному миру ясное солнце нашего учения, как Отец Небесный дарует солнечный свет равно и добрым и злым».

Виттенберг теперь вызывал в нем ненависть. Его раздражали споры богословов, казалась неисправимой безнравственная жизнь аристократии и мелких бюргеров. «Женщины и юные девушки показываются на улицах едва ли не нагими», — возмущался он. Внешне спокойная жизнь в конфискованном монастыре, в окружении жены и детей, в занятиях садом и огородом в конце концов сделалась для него невыносимой. И в голову все чаще стали закрадываться мысли о побеге. В июле 1545 года Амсдорф пригласил его в Цайц, и это приглашение стало толчком к осуществлению давно назревшего плана. По прибытии в Цайц он послал Катарине письмо, в котором сообщал о своем решении не возвращаться в Виттенберг. «Сердце мое леденеет в этом городе». Он велел ей покинуть монастырь, который им не принадлежал, продать пристроенный за свой счет небольшой дом и вернуться в родовое поместье. Пенсион, выплачиваемый курфюрстом, он целиком отдавал в ее распоряжение, чтобы она и дети не терпели нужды. Главное, подчеркивал он, убраться из этого Содома. Сам же он намеревался отправиться с нищенской сумой бродить по городам, пока на одной из дорог его не застигнет смерть.