Владас Даутартас - Мне снится королевство

• Название: Мне снится королевство
• Автор: Владас Даутартас
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985

В книгу известного литовского прозаика лауреата Государственной премии Литовской ССР вошли издававшаяся ранее повесть «Он — Капитан Сорвиголова» о «трудных детях» и новая повесть «Мне снится королевство» о деревенском подпаске-бедняке в довоенной буржуазной Литве.

---

— Наш дворец лучше, правда? — сказал я.

— В сто раз, — согласилась Салюте. — Тут даже трона нет и темно...

— Зато плывешь...

— Это правда, — кивнула Салюте. — Я первый раз на плотах. Очень интересно. Будет о чем написать Алоизасу.

Мне это очень не понравилось, но я смолчал. Посмотрим еще, чья возьмет...

Плоты шли мимо пастбища. Я видел наших коров. Все лежали, одна Безрожка ненасытная стояла и глазела по сторонам — где бы что-нибудь ухватить. Симонас стоял в воде и удил голавлей, а двое пастухов валялись на травке, загорали.

— Дядя Симонас! Эй, дяденька! — закричал я что есть силы.

Пастух поднял голову, вгляделся.

— Пранас! Куда тебя несет, молодого да красивого? Не далеко ли путь держишь, а? И Салюте с тобой, и Барбоска, разбойник полосатый!

Симонас вышел на берег, нырнул в шалаш и вынес трубу.

Тру-ру-ру! — поплыло над рекой. Это Симонас провожал нас с музыкой.

— Знаешь, Салюте, кто самый добрый человек у нас в деревне? Даже не в деревне, а во всей Литве, во всем мире, на всей земле, — знаешь?

— Кто, кто? — она смотрела на меня во все глаза.

— Симонас, вот кто!

— Да! — сказала Салюте.

— Дядя Симонас! Мы придем к тебе! Скоро! Вот увидишь! — закричал я и помахал пастуху рукой.

Весело, переливчато ответила мне труба.

Дорога в Тутучяй идет лесом. Ездят по ней редко — дорога эта узкая, двум телегам не разъехаться, к тому же после грозы может и дерево рухнуть — попробуй-ка обогни его, когда справа лес и слева он же. Так что ездят в Тутучяй другим путем, мимо карьеров. А пешком гораздо интереснее идти по лесу. И ближе. Конечно, куда занятней было бы топать в Тутучяй с Барбоской, но брать с собой собаку в чужую деревню никак нельзя, такой у нас закон. Ведь Барбоска не знает ни тамошних людей, ни собак. Начнет лаять, ко всем приставать, а если местные собаки злые, то могут и покусать ни за что ни про что... Пусть лучше сидит перед конурой и зевает от скуки.

В лесу — благодать. Мох сухой, ломкий, хрустит под ногами. В ложбинках, куда солнцу трудно добраться, мох пышный, мягкий, зеленого цвета, а так в лесу он серый или рыжий. Местами попадаются в нем какие-то сухие, розоватые цветочки, а у самых деревьев поспевает брусника, бело-розовые ягоды. Если хорошенько поискать, можно найти еще и чернику, и самую позднюю, дочерна спелую землянику, слаще которой нет никакой ягоды. Но мне некогда, я иду в деревню Тутучяй с письмом от Костаса. А за ягодами мы придем с Салюте. За ягодами и за грибами. Ведь уже поспела рожь. Значит, появились и первые грибы. Не успеешь оглянуться, как все ребята побегут и по орехи.

Вот я на опушке. До ближнего хутора рукой подать. Тутучяй — хуторская деревня, совсем не похожая на нашу. У нас есть длинная улица, и все дома стоят ровно вдоль этой улицы. А здесь дома раскиданы как попало, при каждом усадьба, свое картофельное поле, своя рожь, овсы, луг. Иногда даже маленький свой лесок или пруд. Здесь нет никакой улицы, не нужен и пастух — каждый привязывает корову у себя на выгоне. По-моему, наша деревня веселей. Можно поболтать через забор с соседом, можно угадать по запаху, что у кого на обед. Но почему-то у нас говорят: «Тутучяй — нам не чета. В Тутучяй все богатеи». А Шилейка, Валюсин отец — богаче всех. У него и дом крыт черепицей, не то что дранкой или соломой, как у хозяев попроще. Издалека Шилейкина крыша выглядит, как клеверное поле — такая красная. За кленами, ясенями — большая крепкая рига, длинный хлев, амбар... Двор у Шилейки просторный и чистый, все здесь добротное, ладно сработанное.

Я ни разу не был на этом хуторе и сейчас оробел. Вдруг Валюси дома нет — что я тогда скажу? Вдруг выйдет Шилейка, спросит: зачем явился?.. Может, убраться, пока не заметили?

Но я ведь обещал Костасу, значит, надо идти. Да и отступать уже поздно: две большущие собаки заметили меня, зарычали, залаяли. Одна возле хлева, другая у самого крыльца. Злющие, шерсть дыбом, хорошо, что хоть на цепи.

Я остановился у ворот. Обожду — вдруг кто-нибудь выйдет! Ведь собаки не станут зря лаять. Но никто не выходил, собаки знай заливались, а я все топтался у ворот.

Не знаю, сколько я там простоял без толку, но наконец мне повезло. К усадьбе подъехала телега — огромная и преширокая, у нас в деревне таких ни у кого не было. И сена воз на ней был — до самого неба. Оттуда, с высоты, лошадьми правил какой-то человек, а рядом с ним утопала в мягком сене девушка. Когда телега подъехала ближе, я узнал девушку. Ну конечно, это она — Валюся!

Девушка живо скользнула по сену вниз, подбежала к воротам и отодвинула засов. Потом посмотрела на меня, вынула из кудрявых волос привядшую ромашку и улыбнулась:

— Здравствуй, мальчик... Ты откуда взялся?

— Здравствуй, Валюся! — смело ответил я.

— Разве ты меня знаешь?

— На гулянье видел, вместе с Костасом... Вот что я принес — это от него, — и протянул ей письмо.

Валюся взяла письмо, но почему-то читать его не стала. И улыбка с ее лица сошла.

— Отнеси обратно, и больше пусть не пишет, — сказала Валюся и отдала мне письмо, даже не заглянула в конверт.

— Я не слуга, я друг Костаса...

— Что ж, если друг, то передай ему: решетом воду не носят. Запомнил? Вот и до свиданья!

И Валюся ушла за ворота, высоченный воз поплыл к сараю. Собаки снова залаяли, стали рваться с цепи. А я все стоял, не зная как быть. Уйти? Что я скажу Костасу? Выходит, не только сам Шилейка, но и его дочка, раскрасавица Валюся, не хотят знать Костаса, моего лучшего друга. Какая злая! «Решетом воду не носят!» А Костас ей еще гитару подарил, ведьме этакой...

Когда я шел назад, уже не замечал ни румяной брусники, ни розовых цветов, не остановился посмотреть на дятла, не погнался за белкой. Грустно мне было думать, что Костаса обидели. Что я ему скажу, как отдам письмо?..

— Ты где шатаешься целый день?

Мама еще что-то говорила, но я не соображал, чего она от меня хочет. В ушах отдавалось Валюсино «решетом воду не носят»...

— Ты что, оглох? К Пятронеле я пошла, понял? Заболела она, не встает. А ведь у нее никого нет. Помочь надо. Захочешь поесть — сам возьмешь.

— А что с бабушкой Пятронеле, мама?

— Старость свое берет... А может, и болезнь.

— И я с тобой, мама!

— Поешь сперва.

— Не хочу.

— А где бегал, не скажешь?

— У Симонаса был, — сам не знаю зачем соврал я.

— А лучинок не нащепал. На растопку ничего не осталось.

Колоть лучинки — моя работа. Даже когда отец дома, я все равно колю дрова на растопку, а сегодня, выходит, пришлось это делать маме... Я взял топор и пошел к дровяному сараю. Щепал поленья и думал то про больную Пятронеле, то про злую красавицу Валюсю. Был бы рядом Костас, я бы ему сказал: злая она, Валюся эта, даром что красавица. И Костас бы ее сразу разлюбил.

Салюте разгуливала по тронному залу в длинном белом платье с серебряным кушачком. В волосах торчал большой красный бант, очень похожий на корону. Дядя Доминикас с тетей Катре уехали на базар, вот она и нарядилась во все праздничное. Сегодня она была еще прекраснее, чем тогда в бричке.

— Что мы будем сегодня делать, Пранас?

— Сегодня я расскажу тебе про Орлеанскую деву. Слушай! Она была смелая-пресмелая и повела в бой целую армию солдат. Она, эта девушка...

— Нет! — остановила меня Салюте. — Это же было на представлении. Я все знаю. Ее сожгли.

— Ну, не хочешь, не надо.

— Давай лучше играть в королевство. Я буду повелевать, ладно?

Салюте села на трон и качнула елочный колокольчик.

— Королевич! — сказала она очень важно. — В тронном зале у нас что-то душно. Желаю освежиться.

— Яблок ее величеству! — крикнул я. И сам себе ответил: — Слушаюсь и повинуюсь, ваша светлость!

— Нет, постой! — Салюте задрала носик. — Все яблоки да яблоки. Надоело! Хочу грушу. Ту самую, единственную на ветке!

Я застыл на месте. Вот это принцесса! Грушу ей подавай. Ведь я ей рассказывал, какая это груша особенная. Отец наказывал ухаживать за ней, беречь. И главное — не трогать, пока не поспеет.

— Почему не выполняется мое повеление? — нахмурилась принцесса.

— Эту грушу сорвать никак нельзя, ваше величество. Она еще не поспела.

— Хочу грушу!

— Салюте! — я шагнул к самому трону. — Давай что-нибудь другое придумаем, а грушу не проси.

— Вот ты какой, Пранас... Алоизас бы не стал жадничать, сразу бы принес.

Это было уже слишком. Я выбежал из дворца, в два прыжка домчался до груши и мигом сорвал ее. Она была большая, тяжелая, пришлось держать ее обеими руками.

— Ого! Тяжеленная какая! — обрадовалась Салюте и сразу же впилась в грушу своими белыми зубками. Куснула и сморщилась. — Фу, какая невкусная... Как деревяшка...

— Я ведь говорил: не поспела, — буркнул я. — Жалко...

— Ну и возьми ее себе, если жалко!..

Я откусил. Груша была очень жесткая и совсем без всякого вкуса.