Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу

• Название: Рим. Прогулки по Вечному городу
• Автор: Генри Мортон
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-23946-7

Об этом городе без малейшего преувеличения можно сказать — он был, есть и будет; перефразируя известную песню — был, есть и останется Вечным. Тому, кто оказался в этом городе, открывается панорама мировой истории с древнейших времен и до наших дней: холмы, видевшие республику, на которую равняются современные демократии; дворцы и храмы — наследие величайшей в истории человечества империи; катакомбы первых христиан, церкви и соборы, прославившие в веках христианскую религию; монументы Нового времени и приметы сегодняшнего дня — неоновые сполохи рекламы, модернистские архитектурные проекты, автомобильные «пробки» на запруженных улицах.

---

Однажды вечером в ресторанчике поднялся небольшой переполох, когда курица, сидевшая в зарослях вьющегося винограда, не удержала равновесия и свалилась в чью-то тарелку спагетти. Последовала увлекательная погоня, птицу поймали, полагаю, для того, чтобы на следующий день подать в виде polio in padella.[111] Никакой закон не запрещает держать кур в нескольких ярдах от собора Святого Петра или, если такие законы и существуют, их никто не соблюдает. Это очень характерно для Рима, который так быстро вырос, но в котором осталось много укромных сельских уголков. Мне показался знаменательным тот факт, что преемников святого Петра иногда по утрам будит крик петуха.

7

Из всех уголков Рима ни один не может значить для англичанина больше, чем госпиталь Святого Духа рядом с собором Святого Петра. Это огромное здание эпохи Возрождения на западном берегу Тибра, между мостом Виктора Эммануила и Понте ди Ферро. Ворота перед крыльцом со сводчатой галереей в летний день часто бывают открыты, и, заглянув внутрь, вы видите палату с рядами белых кроватей и полом, находящимся на уровне тротуара улицы. На стене, выходящей на Тибр, написано название улицы — Lungotevere in Sassia. Слово «Сассия» — это испорченное Саксия, пришедшее из VIII века, когда благочестивые англосаксонские короли основали приют, который разросся в первую в Риме английскую колонию.

Она была известна как Schola Anglorum или Burgus Saxonut; и слово «burgus», которое происходит от саксонского «burh», все еще сохраняется в этом районе в итальянской форме «borgo». Практически каждая улица, ведущая от замка Святого Ангела к Ватикану, это borgo. Есть Борго Пио, Борго Сан-Анджело, Борго Санто-Спирито, Борго Витторио, Борго Анджелико и другие. Но как только вы выходите за пределы этой небольшой области, улицы опять становятся итальянскими via. Borgo — это память о тех днях, когда область вокруг бывшего собора Святого Петра представляла собой собрание тевтонских поселений, устроенных здесь новообращенными бывшими варварами.

Первым из этих «Peterboroughs» было английское поселение. Оно находилось на месте госпиталя Святого Духа и доходило почти до самых ступеней собора Святого Петра, и там, век за веком, жили англосаксы: священнослужители, паломники, короли и королевы, пересекавшие Европу, чтобы принести свои дары и прочесть молитвы у гробницы святого Петра. Schola, или гильдия, или братство саксов не раз брало в руки оружие, чтобы защитить храм. Когда в 846 году здесь высадились сарацины; единственными, у кого хватило смелости принять бой, были жители Борго — британцы, франки, фризы. К несчастью, их храбрость не помогла им: Борго был сожжен, собор Святого Петра разграблен, и говорят, зрелище пылающих развалин свело в могилу папу Сергия II.

Проследовав вдоль длинной стены больницы к Борго Санто-Спирито, а она тянется почти до самой площади, я заметил странный стол-вертушку, какие все еще встречаются в женских монастырях. Сейчас она не используется и закрыта ажурной решеткой. Это память о том времени, когда после неоднократного разграбления и многочисленных пожаров по распоряжению Иннокентия III в 1204 году Schola Saxonum превратилась в детский приют. Теперешнее здание было построено Сикстом IV в XV веке, оно все еще функционирует как детский приют, и до недавнего времени туда принимали trovatelli.[112] На турникете в стене была люлька, куда клали младенцев. Тот, кто собирался подкинуть ребенка, звонил в колокольчик и скрывался незамеченным. Потом кто-нибудь изнутри поворачивал вертушку и вынимал из люльки младенца. Огастес Хэйр в 1887 году, когда здесь принимали подкидышей, писал, что рядом с турникетом была еще одна решетка. Казалось бы, совершенно бесполезная. Но он объясняет, что через это «окно» те, кто хотел усыновить ребенка, подглядывали — «они могли посмотреть сквозь вторую решетку и увидеть, симпатичный ли ребенок, и если нет, то просто уйти».

Эти улицы хранят память о живших здесь англосаксах. То призраки давних времен, возможно, самая малоизвестная страница нашей истории. Время будто заволокло туманом, который лишь изредка на пятьдесят лет разгоняет ветер, чтобы показалось поле битвы, голодающие, покинутый жителями Рим, свинопасы, разводящие костры на мозаичном полу… А потом туман сгущается еще на полстолетия и снова рассеивается, и освещенные ярким солнцем бенедиктинские монахи с Целия проповедуют под дубами бородатым королям и их королевам с распущенными волосами. Ни один период нашей истории не дышит такой утренней свежестью. Епископ Аайтфут, обозревая историю своей епархии, сказал, что ее начало, неразрывно связанное с саксами, сияет как «золотой век святости, которой Англия больше никогда не увидит», что это самый привлекательный, самый выдающийся по своей духовности период его Церкви. Это был век святых и ученых, и кельтский ветер гулял в монастырских стенах, скоро поднявшихся в лесах и на берегах рек, и это были первые форпосты новой Римской империи.

Альдгельм, играющий на своей арфе на мосту в Малмсберри в базарный день подобно Орфею и ведущий крестьян к мессе, прежде чем они начнут торговать; Беда, почти слепой, проповедовавший в пустой церкви, где, когда он закончил, невидимый хор ангелов отозвался: «Amen»; Кэдмон Уитбийский, подобный утренней звезде, поющий среди жующих жвачку коров в хлеву; монахиня Леоба, которой случалось засыпать, когда послушницы читали Евангелие, но, даже спящая, она исправляла всякую оговорку или ошибку; посольство, прибывающее в Рим с приношением на могилу святого Григория в благодарность за то, что он открыл им Христа, — все это бессмертные картины волшебной Англии, и все они, увы, поблекли еще до норманнского завоевания — из-за праздности, лени, распущенности, неправильного образа жизни. Этот прекрасный период был самым поэтичным в истории Англии, и, может быть, ни один из современных писателей не выразил этого ощущения лучше, чем Честертон в его «Балладе о Белой лошади»:

Вплела эпоха в полотно Истории тугую нить,
Дика, сурова и странна
И, хоть история верна,
Английской слишком мнится нам,
Чтоб истинною быть.[113]

Так странно стоять на римской улице и знать, что под тобой, десятью, двадцатью, тридцатью футами ниже, есть поверхность, по которой ступали сандалии саксов, и где-нибудь в темноте склепа может лежать какая-нибудь серебряная фибула, сломанная чаша, к которой прикасались губы сакса, или пенни, привезенный в Рим из Уэссекса, Мерсии или Нортумбрии много веков назад.

Почему-то не удивляет, что вожди бриттов, такие как Карактак, любовались великолепием Рима в век Империи. Но странно думать, что глаза христиан-саксов видели Рим в те времена, когда на улицах стояли бронзовые статуи, а дворцы цезарей были еще обитаемы. Это был тот Рим, который увидел Бенедикт Бископ, когда покинул Нортумбрию молодым человеком в 653 году и через Галлию Меровингов во времена rois fainéants[114] добрался до гробницы святого Петра. Он был первым зарегистрированным приезжим из Англии, но, возможно, были и другие, которые просто не оставили следов. Скоро к нему в Риме присоединился другой паломник, которому тоже было суждено вписать свое имя в историю севера Англии золотыми буквами. Это был святой Уилфрид, надменный тан, сделавшийся монахом. Глазам этих двух молодых людей из Англии предстало удивительное зрелище. Они увидели Пантеон, в то время крытый золоченой черепицей, которую еще не успел украсть Констант II.[115] Они увидели собор Святого Петра, сверкающий бронзовой черепицей с храма Венеры, которую Гераклий подарил папе Гонорию I всего лишь за двадцать четыре года до этого. Они увидели более трехсот бронзовых статуй, все еще стоявших на заросших травой улицах и форумах. Через десять лет статуи будут сброшены с постаментов Константом II и увезены в Сиракузы. И когда эти саксы поднялись на Палатин, а, должно быть, они сделали это, то увидели императорские дворцы, которые все еще стояли, хотя в них уже никто не жил. Время от времени византийский экзарх приезжал в Рим из Равенны и останавливался в императорском дворце. Гераклий тоже останавливался там, когда приезжал в Рим в 629 году. И Констант II, последний византийский император, который посетил Рим, жил там в 663 году. И как интересно думать о том, что Бенедикт и Уилфрид могли встречать людей, которые разговаривали с Григорием Великим, умершим всего лишь за сорок девять лет до их приезда в Рим! Эти двое приехали в Рим, когда он еще только пытался оправиться от Готских войн, и продолжали посещать этот город до самой своей старости: Бенедикт — чтобы пополнять свою коллекцию книг, облачений и икон для монастырей в Вермуте и Ярроу, а Уилфрид — чтобы изложить свои сомнения и тревоги папе. По мере того как они открывали для себя этот печальный, разрушенный город, казавшийся им, впрочем, мощным и славным, этот город, где собор Святого Петра сиял мозаикой и сверкал золотыми светильниками, они, должно быть, встречались со своими соотечественниками, и первые деревянные дома поселения саксов, возможно, уже окружали базилику.