Мария Васильчикова - Берлинский дневник (1940-1945)

• Название: Берлинский дневник (1940-1945)
• Автор: Мария Васильчикова
• Издательство: Полиграфресурсы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994

Свой «Берлинский дневник 1940–1945» княжна Мария Илларионовна Васильчикова (Мисси), русская аристократка-эмигрантка, вела на английском языке. Волею судеб годы Второй мировой войны она прожила в Германии и была близка кругу заговорщиков, организовавших покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. После опубликования в 1984 г. дневник Мисси Васильчиковой стал бестселлером, печатался в США, Англии, ФРГ, Франции, Польше, Японии, других странах. Теперь «Берлинский дневник» впервые издается на русском языке. К публикации во всех странах текст дневника подготовил брат Марии Васильчиковой, историк и писатель Г. И. Васильчиков

---

Кенигсварт. Пятница, 23 июня.

Сегодня утром точно в срок пришла на работу, подолгу говорила с разными людьми, дала всем понять, что я здесь, а потом со спокойной совестью отправилась на уикэнд в Кенигсварт. Я объяснила кадровику, что просто заезжаю туда по дороге в Берлин.

Поездка оказалась ужасной. В Герлице пришлось несколько часов ожидать дрезденского поезда, а когда он подошел, я едва в него втиснулась. Какая-то женщина сунула мне в руки здоровенного младенца, а сама села в другой вагон, и я всю дорогу до Дрездена вынуждена была держать его на руках. Ребенок пищал и ерзал, а я изнемогала. Мне пришла в голову неудачная идея взять с собой аккордеон, и от этого мой багаж сделался еще более громоздким; Но на сей раз я решила оставить побольше своих вещей у Татьяны, так как вскоре я собираюсь перебраться в Берлин окончательно, чтобы именно теперь быть вместе с друзьями. А там мне не следует обременять себя лишним имуществом.

В Дрездене мать забрала своего малыша, а я еще три часа ждала поезда на Эгер. По приезде в Кенигсварт в кои-то веки застала одних лишь своих.

Воскресенье, 25 июня.

Большую часть времени занимались тем, что строили планы на будущее. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, мы думаем: а вдруг это в последний раз?

Понедельник, 26 июня.

Вчера в полночь Татьяна, Паул Меттерних и я поехали в Мариенбад, чтобы попасть на поезд Вена-Берлин. Мы сидели в экипаже у станции до пяти утра поезд так и не пришел. В конце концов нам сказали, что около Пильзеня сошел с рельсов более ранний поезд и сообщение прервано. Тогда мы поняли, что ничего не получится: я уже не успею в Берлин на совещание, так как оно назначено сегодня на три часа дня.

На этот раз я действительно смущена и обеспокоена, потому что сегодняшнее совещание считается особенно важным. Послала телеграмму Джаджи Рихтеру: «Zug entgleist».[172] Это звучит как дурная шутка. Когда Мама проснулась, она никак не ожидала обнаружить всех нас снова дома и в постели.

Берлин. Вторник, 27 июня.

На сей раз наш поезд пришел вовремя. Но когда до Берлина оставалось всего полчаса, он остановился прямо посреди поля, так как объявили воздушный налет. Вскоре над нами появились сотни самолетов — пренеприятное ощущение: ведь они вполне могли сбросить на нас часть своего груза. Все смолкли и заметно побледнели. Воздушные нападения на поезда — едва ли не худшее, что может быть: чувствуешь себя таким уязвимым, загнанным в ловушку и беззащитным. Один лишь Паул Меттерних оставался невозмутимым. Сначала все повысовывались из окон, но тут какой-то сердитый пожилой мужчина крикнул, что «они» будут целиться прямо в поднятые к небу лица, сияющие на солнце. На что одна девушка откликнулась: «Erst recht, wenn sie ihre Glatze sehen!».[173] Вскоре нам приказали рассеиваться в поле. Татьяна, Паул и я уселись в канаве посреди посевов. Оттуда нам было слышно, как бомбы падают на город, был виден дым и взрывы. Через шесть часов поезд снова тронулся в путь, но все равно пришлось объезжать Берлин и высаживаться в Потсдаме. Опять прощай мое совещание, если, конечно, оно состоялось.

Готфрид Бисмарк заказал нам комнаты в отеле «Паласт», поскольку его дом переполнен. Сам Потсдам не бомбили, но весь город покрыт густым желтым дымом от берлинских пожаров.

Мы помылись, переоделись и поехали на электричке в Берлин. Я отправилась прямо на работу, а остальные к Герсдорфам. К счастью — или, скорее, наоборот — д-р Сикс был еще у себя, и Джаджи Рихтер, сказав, что из-за меня он раньше времени поседеет, велел мне немедленно к нему зайти.

Я заверила Сикса, что поезд действительно сошел с рельсов, но, кажется, сегодняшний налет смягчил его гнев, потому что он был вежлив. Вообще, как я понимаю, он разражается тирадами на мой счет, когда меня нет, но в лицо всегда корректен. Адам Тротт ненавидит его холодной ненавистью и говорит, что, как бы он ни старался проявлять дружелюбие, мы никогда не должны забывать, кого и что он представляет. Сикс, со своей стороны, видимо, скрепя сердце признает, какой необыкновенный человек Адам, находится в какой-то степени под его обаянием и даже боится его. Ведь Адам, должно быть, единственный оставшийся в его окружении человек, который никогда не боится ему перечить. А Адам относится к Сиксу с бесконечным снисхождением, и, как ни странно, тот с этим мирится.

В час ночи снова налет. Я немного поторопила Татьяну и Паула, так как стреляли уже очень сильно. В конце концов они оделись и мы спустились в подвал — угрюмое помещение, похожее на старинную крепостную башню, узкое, высокое и набитое трубами с горячей водой, от которых делалось страшновато: в случае попадания затопит кипятком. Во время воздушных налетов я становлюсь все более и более нервной. Я даже не могла разговаривать с Татьяной, потому что повсюду на стенах расклеены надписи «Sprechen verboten»[174] — вероятно, чтобы расходовать поменьше кислорода, если нас завалит. Мне даже страшнее, когда со мной Паул и Татьяна, чем когда я одна, и это странно. Должно быть, тревога усугубляется страхом за других. Но Паул, как и я, непременно хочет быть здесь именно теперь и все время изобретает предлоги, чтобы приехать в Берлин. Пока стоял грохот, а грохот был ужасающий, он был погружен в толстую книгу о его предке — канцлере. Через два часа мы вышли наверх.

Четверг, 29 июня.

Сегодня утром в одиннадцать состоялось долгожданное большое совещание. Во главе длинного стола сидел д-р Сикс; я сидела между Адамом Троттом и Алексом Вертом на другом конце. Они моя единственная поддержка, и мне было бы невыносимо одиноко без них. Адам все время подсовывал мне под столом «совершенно секретные» документы — в основном новости из-за рубежа.

Мы шепотом вели беседу a trois[175] и курили, пока на сотрудников орали по очереди. Сегодня Сикс был в отвратительном настроении, и бедному Джаджи Рихтеру едва удавалось усмирять разбушевавшиеся воды. В промежутках между вспышками ярости Адам делал саркастические замечания, которые присутствующие проглатывали. Мне нравится, как он перечит Сиксу. Потом он сложил руки и заснул. Тем временем я готовилась к разносу, так как приближалась моя очередь. Алекс Верт, желая ободрить меня, шепотом напомнил мне об одной из моих приятельниц, г-же д-р Хорн, которая, когда на нее Сикс однажды заорал и она не знала, как приостановить поток упреков, встала и завопила всей мощью своих легких: «Господин посланник Сикс!» — после чего тот, ошеломленный, замолчал. Разумеется, я тоже получила свою долю поношения, хотя и шла последней в списке. Его мечта — немецкий «Ридерс дайджест», для которого он хотел бы устроить в Круммхюбеле издательство. Он обвинил меня в том, что я никогда не работаю с полной отдачей под тем предлогом, что все технические сотрудники мобилизованы. Но ведь это истинная правда. Как всегда, наша трехчасовая «беседа» кончилась практически ничем.

Обедала у Герсдорфов; после чего Тони Заурма повез Татьяну, Лоремари Шенбург и меня по городу посмотреть на разрушения, причиненные вчерашним налетом. На сей раз полностью разворочен весь район вокруг вокзала Фридрихштрассе, в том числе отели «Централь» и «Континенталь». В «Централе» я останавливалась с Лоремари на два дня в последний раз, когда была в Берлине, всего лишь несколько недель тому назад.

В «Адлоне» мне нужно было оставить записку, и в холле я наткнулась на Джорджио Чини. Он приехал в Берлин специально, чтобы попытаться подкупить СС освободить его отца, старого графа Чини. Когда в прошлом году Италия перешла в лагерь союзников, старик (в прошлом министр финансов у Муссолини) был арестован в Венеции и отправлен в концлагерь Дахау, где провел последние восемь месяцев в подземной камере. У него грудная жаба, и он очень плох. Чини располагают миллионами, и Джорджио готов заплатить сколько угодно, лишь бы выцарапать отца. Он сам сильно изменился с тех пор, когда я последний раз видела его перед самой войной в Венеции. Он явно страшно встревожен. Он обожает своего отца, и в течение многих месяцев он не знал, где тот находится и вообще жив ли он. Сейчас он ждал какого-то крупного гестаповца. Как знать? С такой решимостью и силой воли — и с такими деньгами — быть может, он добьется успеха. Он хочет, чтобы они согласились на перевод его отца в госпиталь СС, а оттуда — в Италию. Его родные остались в Риме при союзниках, но он, кажется, поддерживает с ними связь.[176]

Фридрихсру. Суббота, 1 июля.

Поскольку мне пришлось оставить свой номер в потсдамском отеле, я перебралась обратно в Берлин и сейчас живу в отеле «Адлон». Отто Бисмарк пригласил Паула Меттерниха, Татьяну и меня во Фридрихсру, знаменитое имение Бисмарков под Гамбургом, на уикэнд. Мы никогда там еще не были, и неизвестно, представится ли такой случай в будущем, поэтому мы согласились. Провела утро на работе, а затем помчалась на вокзал, где ждали остальные. Когда мы приехали, Бисмарки очень удивились: оказалось, что нашей телеграммы они не получили. Отто был в пижаме — лег поспать после обеда; Анн-Мари и Джорджио Чини были в саду. Джорджио, выглядевший в бледно-голубой рубашке просто ослепительно, напомнил мне о Венеции в то последнее мирное лето пять лет назад.