Мария Васильчикова - Берлинский дневник (1940-1945)

• Название: Берлинский дневник (1940-1945)
• Автор: Мария Васильчикова
• Издательство: Полиграфресурсы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994

Свой «Берлинский дневник 1940–1945» княжна Мария Илларионовна Васильчикова (Мисси), русская аристократка-эмигрантка, вела на английском языке. Волею судеб годы Второй мировой войны она прожила в Германии и была близка кругу заговорщиков, организовавших покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. После опубликования в 1984 г. дневник Мисси Васильчиковой стал бестселлером, печатался в США, Англии, ФРГ, Франции, Польше, Японии, других странах. Теперь «Берлинский дневник» впервые издается на русском языке. К публикации во всех странах текст дневника подготовил брат Марии Васильчиковой, историк и писатель Г. И. Васильчиков

---

Среда, 8 декабря.

Князь Андронников уехал в Мюнхен. Он типичный грузин, в нем много восточного. Мы говорили об одном человеке, который женился на вдове своего брата, погибшего на войне, и вдруг он говорит: «Такое бывает только в Европе — правда, дикари»..[130]

На прошлой неделе был еще один массированный налет на Берлин — это уже четвертый. В пятницу (3 декабря) я проснулась среди ночи — на дворе с небольшими промежутками раздавались траурные звуки какого-то странного горна. Татьяна объяснила, что это их воздушная тревога. Вдалеке слышалась сильная стрельба. Позже мы узнали, что это был налет на Лейпциг (где мы еще недавно в пути так вкусно обедали). Город практически уничтожен.

Сегодня во второй половине дня из Потсдама от Бисмарков звонил Паул Меттерних. Он сообщил, что прибывает завтра со своим полковником. Татьяна на седьмом небе!

Пятница, 10 декабря.

Паул Меттерних совершенно сокрушен увиденным в Берлине.

Пришли письма от Ирины из Рима; она очень тоскует, что отрезана от нас. Продолжаем спорить о том, как ей поступать. Папa и Мама придерживаются на этот счет разных мнений: Мама хочет, чтобы она оставалась в Италии, а Папa считает, что она должна приехать к нам, чтобы встретить окончательное крушение всей семьей.

Понедельник, 13 декабря.

Подолгу гуляем по заснеженным окрестностям. Полковник Паула Меттерниха оказался славным человеком; его весьма лестные замечания о России и русских пришлись по душе родителям.

Вторник, 14 декабря.

Паул Меттерних и полковник уехали. Хотя эта поездка отпуском не считается, Паул боится, что не сможет вернуться на Рождество. Однако он, возможно, заедет на день-другой на обратном пути на фронт.

Четверг, 16 декабря.

Получила телеграмму от Лоремари Шенбург, которая сейчас в Вене: она предлагает мне занять вакансию личной секретарши у главы берлинской полиции графа Хельдорфа (все это в завуалированных выражениях). Это, конечно, дело ее рук: ведь он меня почти не знает. Но мне кое-что известно о его заговорщической деятельности, а ему, вероятно, нужен человек, которому он мог бы доверять. Я должна посоветоваться с Адамом Троттом; пока не посоветуюсь, ответа не дам.

После обеда были с Татьяной в Мариенбаде, нанесли визит Альбертам. Они собираются возвращаться в Берлин!

Понедельник, 20 декабря.

Снова ездили в Мариенбах, где Татьяна сделала себе перманент, а я прическу попроще — более подходящую для воздушных налетов.

Вторник, 21 декабря.

В прошлую пятницу опять был сильный налет на Берлин; мы пытались дозвониться до Марии Герсдорф, но не получилось, тогда мы отправили ей телеграмму. Сегодня пришел ответ: «Alle unversehrt. Schreckliche Nacht. Brief folgt».[131]

Я попросила разрешения бюро остаться здесь на Рождество.

Среда, 22 декабря.

Играем весь день в пинг-понг. Читаю низкопробные книжонки — к негодованию родителей. Ни на чем другом не могу сосредоточиться, хотя Мама постоянно подсовывает мне, например, воспоминания современников о Венском конгрессе и наполеоновских войнах. Но мне хватает и этой войны, которая пока что заслоняет собой все остальное.

Неоднократно бомбили Инсбрук, так что надежда австрийцев на то, что Вену пощадят, выглядит весьма наивной. Наступление союзников в Италии развертывается не слишком быстро. Судя по всему, эти жуткие налеты рассчитаны на то, чтобы подорвать боевой дух немцев, но, по-моему, этим ничего не добьешься. Эффект скорее противоположный. Ведь при таких страданиях и трудностях политические соображения отступают на второй план, и все озабочены только тем, как залатать крышу, подпереть стену, поджарить картошку на перевернутом электрическом утюге (я сама так жарила яичницу!), растопить снег, чтобы умыться и т. д. Более того, в такие моменты побеждает героическая сторона человеческой натуры, и люди становятся исключительно доброжелательными, стараются помогать друг другу — compagnons de malheur.[132]

Пятница, 24 декабря.

Сочельник. Опять идет снег и на дворе очень холодно. Мы с Татьяной целый день делали бумажные цепи для елки, так как никаких других украшений у нас нет. Гретль Роан, тетушка Лоремари Шенбург, послала нам из Богемии две посылки со стеклянными украшениями, но в пути все разбилось вдребезги. Мы сделали тоже кучу звезд, и еще у нас есть так называемые «волосы ангела», так что елка выглядит вполне прилично. Экономка Лизетт даже ухитрилась раздобыть в деревне двенадцать свечей. Вечерами мы теперь играем в бридж. Ходилаг ко всенощной в часовню, там очень холодно, но красиво. Потом пили шампанское и закусывали бисквитами.

Воскресенье, 26 декабря.

Получила несколько писем из бюро, одно из них без подписи: в нем сообщается, что мы эвакуируемся в горы; неудивительно, поскольку все наши помещения разрушены. Еще там говорится, что это будет полезно для моего здоровья и поэтому они рассчитывают на мое скорейшее возвращение. Я решила не говорить об этом родным, так как хочу отложить свое решение, пока не вернусь в Берлин. Возможно, я захочу остаться «там, где все происходит» — а «все происходит», разумеется, в Берлине.

Письмо и от Марии Герсдорф. Она пишет, что в сочельник опять был налет, в нашем районе было много попаданий и он вновь сильно пострадал. Какое бесстыдство! Даже в прошлую мировую войну, уже достаточно жестокую, боевые действия в этот день приостанавливались. Герсдорфы теперь живут в нашем полуподвале, они устроили спальню рядом с кухней, поставив там ту самую знаменитую двуспальную кровать, в которой все мы спали по очереди.

Пятница, 31 декабря.

Звонил Паул Меттерних сообщить, что приезжает сегодня в два часа ночи. Я рада, что увижусь с ним до своего отъезда в Берлин. Уезжаю завтра.

1944 (1 января — 18 июля)

Кенигсварт. Суббота, 1 января 1944 года.

Паул Меттерних приехал только на рассвете. В комнате у Татьяны была зажжена елка. Мы отпраздновали Новый год и ее день рождения шампанским и слойками с вареньем, сожгли кусочки бумаги с написанными на них желаниями и накормили разными лакомствами скотч-терьера Шерри — с катастрофическими последствиями.

Сейчас я укладываюсь: спешу на полуночный поезд на Берлин

Берлин. Воскресенье, 2 января.

Мама проводила меня на машине до вокзала в Мариенбаде. Шел сильный снег. Поезд, как обычно, опаздывал. Мы целый час сидели на насквозь промерзшем вокзале. Когда поезд все-таки подошел, завыли сирены. Я надеялась, что, сев на ночной поезд и прибывая в Берлин рано утром, я не попаду под налет (который бывает теперь почти каждую ночь). Погас свет, и я села не в тот вагон; он был полон спящих солдат, возвращающихся с Балкан в растрепанном виде, большинство с бородой многонедельной давности. Они немедленно начали причесываться и натягивать на себя одежду. Через, некоторое время проводница велела мне перейти в другой вагон, но поскольку над головой все еще гудели самолеты, я предпочла остаться под защитой тех, кого Мама иронически именует в своих письмах the brave boys in blue[133] — наверное, она подцепила это выражение в каком-нибудь пошлом романе. Я беспокоилась за нее: ведь обратно в Кенигсварт ей пришлось ехать во время налета. Беспокоилась я и за себя: на снегу наш поезд гораздо лучше был виден сверху. Но оказалось, что самолеты союзников направляются к более важной цели, и мы прибыли в Лейпциг благополучно, вовремя успев на пересадку.

Мы уже были в предместьях Берлина, когда поезд остановился и простоял четыре с половиной часа. Многие пути разворочены, и поездам приходится ждать очереди. Некоторые пассажиры, впав в истерику, вылезали через окна и шли пешком. Я осталась и прибыла на Ангальтский вокзал в три часа дня. Автобусы пока еще ходят; я села на автобус и добралась до Войршштрассе.

Насколько я могу судить, Берлин не очень изменился со времени моего отъезда пять недель назад, но стало чище, улицы освобождены от завалов. Наш район выглядит хуже, чем другие, через которые я проезжала: две фугасных бомбы упали по обеим сторонам Лютцовштрассе, а еще одна — у входа в наш скверик, и все особняки по соседству с нашим разрушены. Я прошлась по дому с кухаркой Мартой. Зрелище жуткое: зияют выбитые окна, дождь заливает фортепиано… Я выгрузила индейку и вино, привезенные из Кенигсварта, слегка подкрепилась супом и отправилась на поезде в Потсдам.

Там все было тихо. Кухарка подала мне кофе (Рюдгер Эссен оставил немного кофе в качестве рождественского подарка прислуге). Хотя экономка как-то раз пожаловалась Лоремари Шенбург, что, когда мы с ней в доме, то «все идет кувырком, прямо как на Диком Западе», она тем не менее как будто бы рада была меня видеть.

После ужина я распаковала небольшую часть вещей, так как долго пробыть здесь я не собираюсь, и легла спать. В два часа ночи взвыли сирены. В Потсдаме и окрестностях началась сильная стрельба, и поскольку я была в доме одна с прислугой, мы из предосторожности спустились в подвал. Нервы у меня не окрепли, и я порядком перепугалась, когда поблизости с воем упало несколько бомб. Очень изматывает также необходимость сидеть без сна каждую ночь, иногда часами.