Г. Штоль - Шлиман. "Мечта о Трое"

• Название: Шлиман. "Мечта о Трое"
• Автор: Г. Штоль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

---

Вскоре выясняется, что это и самый выгодный в его жизни гешефт, так как из месяца в месяц он приносит доход, не требующий большого труда. Нельзя, правда, сказать, что работа эта совсем уж легкая. Если тебе иод восемьдесят, то ты не принадлежишь к числу самых бодрых и, убаюкиваемый равномерным журчанием непонятных слов, едва выдерживаешь полчасика, чтобы не заснуть, не говоря уже о двух условленных часах. С досадой замечает говорящий, что голова слушающего склонилась на грудь, и повышает голос. Старик, чуть вздрогнув, продолжает дремать. Тогда следующую фразу Шлиман выкрикивает, и его слушатель приветливо ему кивает. Зачем же так громко, он ведь и не думал спать, ничего подобного, он лишь на минутку задумался. Так оно и идет, однообразно, как качание маятника, негромкая речь, повышенный голос, крик. Проходит немного времени, и вот уже соседи, которым он мешает, стучат в стену. Дважды Шлиман вынужден съезжать с квартиры — приносить жертву своим занятиям языком.

«Кто терпелив, тот мудр, и лучше быть терпеливым, чем сильным», — вспоминает старик изречение, и Шлиман одобрительно ему кивает. Терпение уже принесло свои плоды: несколько недель назад Шлиман потихоньку как частное лицо написал по-русски письмо «милостивому государю Василию Ивановичу Плотникову». Сегодня из Лондона пришел долгожданный ответ: Плотников понял письмо и был очень удивлен, что в Голландии есть человек, владеющий его родным языком.

Спустя несколько недель в Амстердаме происходит ежегодный большой аукцион по продаже индиго. С раннего утра в конторе Шрёдера толкутся купцы и агенты со всего мира. Однажды туда зовут и Шлимана, двадцатитрехлетнего поверенного фирмы.

— Я хочу познакомить вас с господином Плотниковым, с которым у нас тогда была неприятная история. Вы, наверное, помните, дорогой Шлиман. Он явился на аукцион вместе с братьями Малютиными, оптовыми торговцами индиго из Москвы. Я в отчаянии, Шлиман. Приехавший из Лондона говорит по-английски еще хуже, чем пишет, и я, сколько ни бьюсь, не могу с ним договориться. Пожалуйста, попытайте-ка вы с ним счастье. Оба русских купца не знают ни одного языка, кроме родного, поэтому-то они и привезли с собой своего агента.

— Хорошо, господин Шрёдер, — отвечает Шлиман и обращается по-русски к трем сидящим на диване господам. Сейчас все решится, все станет ясно! Действительно ли смог он при всех отягощающих обстоятельствах добиться того, чего хотел? На какое-то мгновение он теряется, когда трое русских отвечают ему все сразу. О чем они? «Медленнее, пожалуйста», — просит Шлиман, и вот он уже разобрал три-четыре слова, надежные опорные столбы, на которые он может уложить брусья своего ответа. Русские обрадованы и поражены. Но не меньше их поражен сам Шлиман: дело пошло! Шрёдер потерял дар речи. Конечно, первый разговор идет далеко не гладко — русские понимают Шлимана без труда, а ему многое остается неясным. Обнаруживаются не только недостатки в произношении, он не знает ряда слов, которых не могли дать ему ни «Телемак», ни примитивный словарь.

— Я поздравляю вас с таким служащим, — просит перевести Шредеру Николай Малютин, старшин из братьев. — Мы при всех наших обширных торговых связях впервые встречаем иностранца, владеющего русским языком. Предоставьте его, пожалуйста, нам на время аукциона. Это и нам и ему пойдет на пользу, да и вам не во вред.

Шрёдер в состоянии только молча кивнуть. Он чуть ли не со страхом взирает на своего поверенного.

Через несколько месяцев Шлиман показывает своему хозяину письмо из Москвы. Один купец, с которым он никогда не встречался и никогда не переписывался, предлагает ему открыть вместе с ним торговый дом в Москве. Господин Живаго готов вложить в дело пятьдесят или шестьдесят тысяч рублей серебром, а Шлиман должен вложить свою энергию, свои знания языков и свои европейские связи. Прибыль будет делиться поровну.

— II что вы намерены делать? — волнуясь, спрашивает Шрёдер.

— Когда я ничего собой не представлял, вы, господин Шрёдер, взяли меня на работу, предоставили мне возможность выдвинуться и стать настоящим коммерсантом. Это я всегда буду помнить и поэтому хочу отклонить предложение и остаться у вас.

— А это я всегда буду помнить, господин Шлиман, — взволнованно отвечает Шрёдер и крепко пожимает ему руку.

Однажды в конце 1845 года, па исходе дня, Шлимана приглашают к Шрёдеру. В высоких серебряных канделябрах горят свечи, на столе графин с портвейном и две рюмки.

— Пожалуйста, садитесь в кресло, господин Шлимаи. Сегодня я хочу сделать вам очень важное предложение. Мы решили открыть филиал в Петербурге. Россия для всех нас «терра инкогнита», но ее ресурсы неисчерпаемы, и там можно найти рынок, который по своим размерам и, скажу прямо, по своей выгодности не имеет себе равных. Эту работу в состоянии выполнять только один человек — вы. Другими словами, мы намерены послать вас в Петербург.

— Хорошо, — без тени волнения отвечает Шлиман и, подняв рюмку, смотрит через нее на горящую свечу, будто хочет определить по виду возраст и качество вина.

Книга третья. ЗОЛОТЫЕ СТУПЕНИ

«Это крепчайший залог меж богов нерушимости слова,

 Данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно

И не свершиться не может, когда головою кивну я».

... И Олимп всколебался великий.

«Илиада». 1. 525

Глава первая. Буран в степи

Но лишь взошла розоперстая, рано рожденная Эос...

«Илиада», I, 477

Ветер так свистит и воет, что едва слышны колокольчики лошадей. Похоже, что вечером или ночью разразится буран. Открытые сани одиноко несутся по степи — ветер бьет прямо в лицо.

Но, может быть, это совсем и не степь или называют ее как-нибудь иначе? Может быть, здесь возделанная земля, плодородные нивы, пастбища? Когда находишься в стране только неделю, то еще мало знаешь, где какие лежат почвы, тем более что нет и минуты для сбора подобных сведений.

В Петербурге сначала не хотят и верить, что Шлиман проделал путь от Амстердама до столицы на Неве за шестнадцать дней: на это обычно уходит в два или три раза больше времени. Но потом выражают радость, неподдельную радость, что человек со столь обширными деловыми связями в Европе к за океаном хочет обосноваться в России. Ему обещают всяческое содействие, пусть он лишь сначала несколько пообвыкнет.

— Когда сойдет снег и вскроется Нева, тогда, дорогой Генрих Эрнстович, и поглядим, что делать дальше.

— Прекрасно, друг мой, благодарю вас за желание мне помочь. Сани, на которых я прибыл из Нарвы, стоят еще внизу. Лучше всего поедем тут же в гильдию. Или целесообразнее начать с министерства?

— Милейший и любезнейший голубчик мой, что у вас на уме! Обед подадут через час — мы ведь не могли, разумеется, совершенно точно рассчитать время вашего приезда, и тогда...

— Значит, у нас впереди еще целый час. За Это время мы многое сделаем.

Хозяин, качая головой, уступает бурному натиску Шлимана, звонит и велит подать шубу.

Так это и продолжалось — все шесть до предела насыщенных дней. Вначале о непонятной и совершенно излишней спешке чужестранца говорили с оттенком презрения, даже смеялись над ним. Но уступали настойчивости гостя.

За шесть дней Шлиман посетил всех людей, все ведомства, важные для его предприятия, завязал первые деловые связи. Коротко сообщая хозяевам в Амстердам о своем прибытии, он добавил: «Я не хочу вводить пас в какие-либо расходы, прежде чем вы не убедитесь, что мои стремления блюсти ваши интересы принесли известную пользу. Поэтому прошу вас посылать мне письма, не оплачивая почтовых расходов».

Так прошли его первые шесть дней в России, первые шесть дней в Петербурге. На рассвете седьмого дня он был уже в санях и несся в Москву, к сожалению, намного медленней, чем пронизывающий восточный ветер, что резал лицо острыми, словно бритва, ледяными кристалликами. Тридцать два градуса мороза, сказал почтмейстер, когда они останавливались последний раз. Он, Шлиман, немало попил чая и в Голландии, чая с Цейлона и из Индии, из португальской Африки и из Китая. Но он никогда не думал, что чай может быть таким чудесным, как тот, который на каждой станции заваривали из поющего самовара.

От Петербурга до Москвы сто миль — столько же, сколько от Гамбурга до Базеля, но при таком сильном встречном ветре, хоть к меняешь часто лошадей, едва ли сделаешь в час больше двух с половиной миль. Значит, ехать придется сорок шесть часов. Ну, хорошо, если море не поглотило его, а, словно нового Иону, вернуло земле, вернуло жизни, то и буран ему ничего не сделает, даже еслн мороз покрепчает еще на несколько градусов и прибавится снегу.

«У нас никто не выходит из дому, — думает Шлиман, — когда термометр показывает пятнадцать ниже нуля. А здесь мороз в два с лишним раза сильнее, а люди в открытых санях мчатся по дороге. У нас, если предстоит поездка больше чем в сто миль, приводят в порядок дела, словно перед смертью, и составляют завещание. А здесь это делают так просто, будто едут из Амстердама в Кельи. У нас и в разгар зимы различишь, где выгоны и где пашни, где луга и леса. А здесь одни и те же просторы, невиданно бескрайние, невиданно белые: даже когда местность волниста, это не заснеженные холмы, а огромные сугробы. У нас снег мокрый, и стоит лишь подольше покатать маленький снежок, как он превратится в снежную бабу. А здесь снег сухой, как порох или сыпучий песок. У нас подобная поездка означала бы верную смерть. А здесь она, хотя и сопряжена с известными неудобствами, не является чем-то особенным: закутавшись в меха, чувствуешь себя в санях так же тепло, как в кресле Шрёдера у горячей печки.