Жозеф Кессель - Яванская роза

• Название: Яванская роза
• Автор: Жозеф Кессель
• Издательство: Гуманитарное агентство «Академический проект»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7331-0031-1

Оба произведения члена Французской Академии Жозефа Кесселя (1898–1975), впервые переведенные на русский язык, — о трагедии любви и странностях человеческих отношений.

Роман «Дневная красавица» получил вторую жизнь благодаря одноименному фильму режиссера Луиса Бунюэля, где в главной роли снялась французская киноактриса Катрин Денев. В романе «Яванская роза» — та же тема трагической любви и разрушительной страсти.

---

— Вы должны мне коньяк, — сказал Боб колоссу.

И, ни к кому не обращаясь, добавил, размышляя вслух:

— Нет ничего нелепее, чем ревнивый монстр.

Ван Бек обратился к Маурициусу по-английски, то есть хотел, чтобы мы поняли.

— Я неоднократно говорил вам, — произнес он. — Я не хотел пассажиров на этот рейс. Если на судне произойдет несчастье, виной этому будет ваша жадность!

Он выпил большой стакан воды: он и капитан были весьма воздержанны.

Юнга собирал осколки посуды.

VII

Наступила ночь. После обеда я раз двадцать прошелся, прогуливаясь по липким коридорам „Яванской розы", с тем чтобы в нужный момент пройти мимо каюты Флоранс. Но всякий раз я видел сэра Арчибальда в дверях его каюты, пялившегося на дверь, за которой он запер метиску. Он демонстративно держал в руке браунинг.

Ни он, ни его оружие не пугали меня. Он так сильно дрожал, что промахнулся бы, даже стреляя в упор. Чего я опасался с его стороны, так это истерики, шума, скандала, а в присутствии Флоранс комизм сцены подобного рода лишил бы меня малейшего шанса на успех. Не говоря уж о вмешательстве Ван Бека…

Последнего во время моих прогулок я встречал чаще обычного. Он был в сопровождении то Маурициуса, то китайского писаря, то желтокожих матросов с плечами грузчиков. Все казались крайне озабоченными. Их непрерывное хождение взад-вперед осуществлялось с нижней палубы к полуюту и с полуюта на нижнюю палубу. Одни спускались со стопками пустых мешков, другие поднимались с пачками бумаги, исписанной цифрами…

Эти маневры внезапно открыли мне все то значение, какое имела для меня женщина, даже голоса которой я еще не слышал. В тщетных поисках встречи с ней я потерял счет дням. Суета штаба и экипажа „Яванской розы" напомнила мне о том, что на следующий день судно встанет на якорь у пристани в Шанхае.

Каким далеким казалось желание, высказанное мною, когда мы покидали Кобе, — прибыть как можно скорее! Теперь я говорил себе, что часы сочтены, что мне нельзя терять ни минуты, если я хотел, чтобы Флоранс стала моей, ибо пройдет ночь — и мы окажемся в огромном городе, в муравейнике, где наши пути уже не пересекутся. И эти минуты, такие драгоценные, последние минуты испытываемого мною желания ускользали, я чувствовал, одна за другой, бесплодные, бессильные.

Я возвращался к каюте метиски, снова встречал сэра Арчибальда на часах. Он смешно размахивал своим револьвером. И я поворачивал на палубу… мерил ее широкими шагами, глубоко вдыхая сырой воздух, пытаясь унять нетерпение и тоску.

Одна из таких лихорадочных прогулок столкнула меня с Бобом. Поднимаясь по лестнице, которая вела в трюм, он покачнулся сильнее, чем это обычно происходило при нашей встрече. Тотчас я решил, что это от опьянения. Но тут же понял, что ошибся.

Лоб у Боба был перевязан платком, испачканным красными пятнами.

Даже когда порываешь с товарищем, вид его крови вызывает беспокойство. Я спросил:

— Это серьезно?

— Могло быть! — ответил Боб.

— Расскажи.

— Я прогулялся в неудачном месте, вот и все.

— Где?

— В трюме.

— Зачем?

— Дай я выпью.

Мне пришлось потерпеть, пока юнга нальет Бобу одну за другой три порции коньяка. После этого Боб сказал:

— На этой помойке с вами невесело, отнюдь! Пить? Однако есть предел, если пьешь в одиночку. Когда нечем поразвлечься, стоит попробовать заняться самообразованием. Я пошел посмотреть машины, затем трюмы. Там что-то происходило. Я залег между двумя тюками с рисом, чтобы понаблюдать, не утомляясь. Рис мягок, довольно удобно. Мне было уютно. Я уснул. Меня разбудил грохот молотков: несколько китайцев открывали ящик. Другие китайцы держали мешки, любопытные мешки… прорезиненные.

Тут я вспомнил, что видел, как эти мешки переносили в трюмы судна, но, занятый преследованием Флоранс, не обратил на это внимания.

— Эти китайцы перегружали содержимое ящиков в мешки, — продолжал Боб. — А содержимое было, молодой человек, ружья и пулеметы, разобранные на части. Вот так! — Боб удовлетворенно взглянул на меня, как математик, решивший задачу, и закончил: — Они все заодно.

— Кто? — спросил я нетерпеливо.

— Ты слишком трезв. Твои мысли направлены не в ту сторону. „Они", конечно же, — это Ван Бек и Маурициус, а также таможенники, жандармы из Кобе и старая мумия, прибывшая благословить весь этот военный хлам перед отплытием, припоминаешь?

Мне оставалось склониться перед логикой подогретого алкоголем Боба: японские власти пособничали контрабанде оружия на „Яванской розе".

Тогда я имел смутное представление о тайной игре в Китае, которая впоследствии привела к трагической развязке; но было очевидно, что наше судно представляло собой малюсенькое звено в огромной операции.

Политические комбинации, даже если они должны были встряхнуть народы, мало что говорили в то время моему воображению.

Я тронул повязку, наскоро сделанную Бобом.

— А это? — спросил я.

— Ах, это… — произнес он, — да… вспомнив старого усохшего японца и то, как мы надеялись, что он наденет наручники на Маурициуса, я начал, думаю, громко смеяться. Тогда один ящик упал мне на голову, лишь задев меня, иначе я не смог бы показать, что вооружен, а они с помощью своих молотков устроили бы несчастный случай… Затаился в трюме… неудачно размещенный груз… сожаление ангелов-хранителей „Яванской розы" — и французскому консулу в Шанхае нечего было бы сказать: все в порядке.

— Тебе не больно?

— Нет. Я обработал рану коньяком. Я благоразумен. Никакой примеси… никакой примеси…

В это время юнга накрыл на стол. Стояло только два прибора.

— Для тебя и второго офицера, — сказал мне мальчик.

— Ван Бек и капитан слишком заняты, — заметил Боб.

— А сэр Арчибальд? — спросил я.

— Ест у себя в каюте, — пояснил маленький малаец.

— А… мисс Флоранс?

— Тоже.

— Я обедаю с коньяком, — заявил Боб. — В Шанхае Франция заплатит. — Он растянулся на двух стульях и вздохнул: — Римляне, принимавшие пищу лежа, умели жить.

Юнга принялся нас обслуживать.

Некоторое время я был занят рассказом Боба о том, что с ним случилось, но потом мысль о Флоранс вновь завладела мной. Метиска находилась здесь, в нескольких метрах, охраняемая марионеткой и деревянной панелью, непрочность которой я уже испробовал. Но сделать я ничего не мог. Если бы речь шла только о желании, я бы, разумеется, не очень-то страдал, но самолюбие, юношеское тщеславие жгли меня невыносимо. И к тому же из опыта я знал, что воспоминание об упущенной возможности станет для меня длительной и упорной пыткой.

Боб очень спокойно сказал:

— Надеюсь, ты воспользуешься их контрабандной деятельностью.

Я изумленно спросил:

— О чем ты? Чем я…

— Облегчается твоя задача относительно девицы, разве нет? — продолжал Боб тем же ровным голосом.

Мне потребовалось некоторое время для ответа. Его забота о моих интересах относительно Флоранс ужасно меня смущала. Я был слишком самолюбив и хотел попытать счастья один. Кроме того, желание Боба откупиться было ненормальным, чудовищным. Какого усилия, вероятно, стоило ему подобное сообщничество!

— Слушай, Боб, — сказал я. — Не напрягайся, и даже если…

Он прервал меня:

— Я напрягаюсь? Я? Но мне это ни к чему, что ты, старина!

Его интонация и взгляд были так искренни, что я не мог усомниться.

— Но… но… — произнес я глупо. — Теперь тебе все равно, если я пересплю с Флоранс?

— О! Женщины, — сказал он, — даже самые красивые…

Пожатие плечами, складка у рта и то, как он выпил новый стакан, дали мне понять лучше, чем какое-либо объяснение, смысл его слов. Я вспомнил, что рассказывают о действии опиума на некоторых людей и о презрении, которое они испытывают к плотскому вожделению в состоянии эйфории. У Боба состояние чрезмерного опьянения имело тот же эффект. Я с трудом понимал это: у меня алкоголь, напротив, вызывал эротическое возбуждение. Но следовало согласиться с тем, что у Боба чувства притуплялись. И отныне я знал, что он принялся пить инстинктивно, из чувства самосохранения. Раз он хотел откупиться от того, что я называл предательством, он избрал самые благоприятные условия, чтобы заплатить эту дань.

— Боб, ты оригинал! — сказал я.

Я произнес это холодно, равнодушно. На самом деле я был в восхищении от человека, который умел так укрощать свои наклонности.

Больше того, я готов был забыть его вероломство. Я вновь обретал товарища. Я ждал лишь одного слова, оправдательного слова, — чтобы принести свои извинения. Ибо без такой компенсации я не мог все же отказаться от привилегированного положения правдолюбца.

В то время я был очень плохим психологом. Боб также. Заплатив, он считал меня своим должником. Чтобы возобновить наши отношения, он ожидал от меня слов благодарности.