Генри Мортон - От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии

• Название: От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии
• Автор: Генри Мортон
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26382-0, 5-91016-029-7

Генри В. Мортон возвращается к читателю с новой книгой об Италии — на сей раз об итальянском Юге. Вместе с «Прогулками по Северной Италии» и «Римом» эта книга составляет своего рода итальянскую трилогию признанного мастера, уникальную по масштабности, вдумчивую и обстоятельную, написанную характерным «мортоновским» стилем. Не случайно книги Мортона по Италии сами итальянцы рекомендуют иностранным туристам в качестве путеводителя по стране.

Приятных прогулок по Италии!

---

Я снова увидел на холме Россано и поднялся в горы к Корильяно, где во время моего первого посещения фермер дал мне кусок манны. Затем спустился в долину Сибариса. Под выцветшим небом пульсировала жара. Урожай был давно уже собран, и долина покрылась желтым жнивьем. В Реджио мне посоветовали пойти на железнодорожную станцию и спросить americanos; но станция оказалась закрыта, а вокруг не было ни души. Наконец я подошел к каким-то бунгало из красного кирпича. На крыльце одного из них за столом сидела женщина. Она была поглощена своей работой и не услышала, как я отворил калитку и пошел по дорожке. Возле нее стояло несколько деревянных ящиков, наполненных черепками. Черепки она складывала один подле другого, словно фрагменты паззла. Женщина оказалась археологом из Голландии. Она работала вместе с командой из Пенсильванского университета, а их работа только что закончилась. Американцы уехали несколько дней назад, и — увы! — никто не смог показать мне, как работает прибор по измерению проводимости!

В бунгало имелась небольшая коллекция предметов, найденных в долине, в большинстве своем черепки — некоторые греческие, другие — более поздней эпохи. Они мало что значили, впрочем, эксперт, возможно, ими бы и заинтересовался. Будучи в настроении, которое романистка Роза Маколей назвала бы «упадочническим», я подумал об иронии времени: о том, что дорога к городу, чье имя является синонимом роскоши, должно быть, вымощена черепками кухонной посуды.

Археолог спросила, заметил ли я, когда был в музее Реджио-ди-Калабрии, бронзовую доску, найденную в 1965 году по соседству с Сибарисом, с надписью, сделанной на архаичном греческом языке. Ее надо было читать справа налево. Я и в самом деле обратил на нее внимание и сделал по этому поводу несколько записей в свой блокнот. Это был небольшой тонкий лист бронзы, с отверстиями в четырех углах. В этих местах гвозди крепили доску к стене. Запись рассказывает о подвигах атлета, названного звонким спартанским именем — Клеомброт. Доска была посвящена Афине в знак исполнения клятвы. Очевидно, он обещал богине это экс-вото, если она гарантирует ему победу в играх. К сожалению, Клеомброт не сообщил названия своего города.

— Почему вы спрашиваете, видел ли я эту доску? — поинтересовался я.

— Гм… дело в том, что это я ее нашла, — скромно ответила женщина. Единственный голос из долины, раздавшийся из Сибариса, расслышала эта очаровательная голландка, теперь так прилежно собирающая кухонные черепки. Мы поговорили о жизни и гибели Сибариса, она — с профессиональным энтузиазмом, я — с глубокой меланхолией. Был, однако, человек, предвидевший судьбу Сибариса. Его звали Амирид. Дельфийский оракул изрек, что слава и богатство города продлятся до тех пор, пока жители не будут уважать смертного больше, чем богов. Однажды хозяин побежал за рабом в храм Геры, где, впав в сильный гнев, избил его. Раб выбежал из храма и спрятался в могиле отца своего хозяина. Туда хозяин идти отказался: он слишком уважал память отца.

Прослышав об этом, Амирид занялся распродажей своего имущества и обратил все, что имел, в деньги. Затем эмигрировал в Пелопоннес. Он понял этот инцидент как знак приближающейся гибели Сибариса во исполнение пророчества Дельфийского оракула. Его друзья-сибариты смеялись над ним. В то время родилась популярная поговорка: «Амирид сошел с ума». Но, насколько мы знаем, Амирид был единственным человеком, спасшим свое имущество и намеренно уехавшим из обреченного города, в то время как Сибарис казался всем в расцвете своего благосостояния.

9

Я снова направился к Реджио-ди-Калабрия, где оставил чемодан и несколько книг. Ночь провел в Кротоне. Гиссингу было бы интересно узнать, что сейчас здесь три отеля третьего класса и два — четвертого. Те, кто знаком с итальянскими гостиницами, могут их себе представить. Мой отель не был оборудован кондиционерами, и ванной комнаты при номере тоже не имелось, однако мне было вполне комфортно, и незваные гости мою постель не посетили.

Я пошел в собор. Там висели праздничные занавеси, красные и золотые. Я высидел долгую службу, смотрел на голубые облачка ладана, поднимавшиеся над алтарем. Пламя свечей сверкало на золотых сутанах. Невероятное ощущение: сидишь в соборе на площади, названной площадью Пифагора, и видишь дымок от ладана, поднимающегося к богине Гере, почитаемой здесь в качестве Мадонны-ди-Капо-Колонна. Нет необходимости иметь под рукой прибор для измерения проводимости, чтобы обнаружить Великую Грецию: нужно лишь пойти в церковь.

Я вернулся в отель, восхищаясь теми талантливыми путешественниками, кто, после торопливого осмотра чужой страны, способны решать проблемы, перед которыми встают в тупик эксперты. Я сидел в сумерках, глядя на жителей Кротона, проходивших под разноцветными электрическими гирляндами. Где-то в стороне привычно взорвалась праздничная ракета. Я подумал, что любой лектор из Лондонской школы экономики, видевший то, что увидел я, способен продолжительно, на ученом жаргоне, рассуждать о том, движется ли Южная Италия к «жизнеспособной» экономике. Я на это не способен.

Античное крестьянское общество вросло корнями в прекрасное, но неплодородное плоскогорье, и теперь я видел, как эту землю тащат в индустриальный век. Повыраставшие фабрики намереваются обеспечить пресловутую жизнеспособность; и все же как мало рабочих требуются даже большой фабрике. Такие гигантские концерны, как нефтеперегонный завод в Бари и сталелитейный в Таранто, относятся к другому разряду. Это и в самом деле «большой бизнес», и на европейский общий рынок они смотрят как на главного потребителя своей продукции.

Мне по душе земельные схемы, примером тому — впечатляющие равнины Метапонта. Здесь, где еще в древности греческие миллионеры выращивали пшеницу и растили лошадей, тысячи мелких фермеров, при поддержке государства — каждая ферма с водными угодьями и с трактором — вернули эту богатую землю к жизни. Куда ни взгляни, видишь фруктовые сады, овощные и табачные поля. Воздух пропитан жизнерадостной энергией. Проблемы решены, и с помощью кооперации урожай плавно движется к рынкам.

Может быть, не все знают, что юг Италии стал местом, где земельная реформа принесла самые впечатляющие результаты среди некоммунистических стран. Двадцать лет назад государство взяло, главным образом у отсутствующих землевладельцев, около трех тысяч квадратных миль сельскохозяйственной земли. С долей официального юмора им заплатили по их собственной оценке… основанной на доходах после уплаты налогов! Земля была поделена на участки по двенадцати акров, и люди завладели ими по ипотечной государственной схеме. Огромная территория (равнина Метапонта составляет лишь ее часть) теперь процветает. Но в бедной горной местности такое обновление ограничено, и подобные схемы здесь проведены быть не могут.

Во времена удивительных перемен, совершающихся на Юге, Фонд развития Южной Италии продолжает вливать биллионы в эти земли, но старые женщины в черных одеждах все еще ходят по горным тропам с вязанкой хвороста на голове. Они идут босиком к фонтанам, и, возможно, об этом фонде никогда не слыхали. Но даже они видят перемены. На их глазах исчезли москиты. Их соседи покинули горные селения и безбоязненно переселились вниз, в долину. Некоторые даже видели по телевизору высадку человека на Луну, а самое важное — все они ездили в автобусе в ближайший город.

Сложность южных проблем усиливает парадокс, что эта депрессивная зона в огромной степени управляет итальянским государством. Большинство губернаторов и префектов, большая часть профессоров, лекторов, чиновников — в общей сложности, весь огромный класс властных персон со сравнительно невысоким окладом, объединенных словом «профессионалы», являются выходцами с Юга. Синьор Луиджи Бардзини пишет в книге «Итальянцы»: «Южане мыслят в основном политическими, а не экономическими терминами». Он отмечает, что северянин предан обретению богатства, la richezza. «Только богатство, верит он, обеспечит защиту и благосостояние семьи. С другой стороны, южанин знает, что этого можно добиться только с обретением власти, престижа, авторитета, славы».

Это проницательное наблюдение, возможно, объясняет то, что иной раз я видел на Юге: нежелание образованных людей сказать доброе слово о материальном благополучии; скептическое пожатие плечами при известии о большой индустриальной схеме; отрицание того, что Север может чему-нибудь научить Юг. Бардзини, похоже, попал в точку, когда написал: «Индустриализация предполагает, что южане станут северянами при условии, что окружат себя правильными политическими и экономическими структурами».

Не только южанин отличается от северянина, но и сами южане сильно отличаются друг от друга — общительные, исполненные энтузиазма неаполитанцы не похожи на серьезных жителей Калабрии, которые в холодные вечера в горах заворачиваются до глаз в плащи, словно в черные тоги. Эти хладнокровные смуглые мужчины наводят на мысль об Эль Греко и Испании. При слабом знакомстве иностранец — не лучший, разумеется, судья — может улыбнуться, подумав, что южанин безразличен к деньгам. Что до алчности, то Север и Юг ничем друг от друга не отличаются. Гиссинг даже пишет, что «на Юге Италии деньги — единственный предмет, поглощающий все мысли человека». Мне показалось, что отношение к южанину северянина напоминает усталое недоумение при виде человека, которого он считает ничуть не талантливее себя — скорее, наоборот, — но тем не менее богатого, успешного, в то время как сам он остается бедняком.